Больше я ничего не помню. Только смутные отрывки каких-то действий. И постоянное ощущение единения с ней. Ее тело стало моим. Ее лоно срослось с моим стволом. Ее душа стала моей.

Мы были единым целым все эти два дня и две ночи.

Двое суток наслаждения чувством единения. Чувством беззащитности и защищенности.

Двое суток ее тела, ее души...

В понедельник утром я медленно вышел из нее. В ее глазах была боль. Ее тело безвольно поникло в складках смятых простыней.

"Я вернусь, милая" - сказал я ей на ушко. - "Я обязательно вернусь..."

Я не лгал ей. Мне больше не нужен был весь мир - лишь только она. Слится с ней навечно, стать одним целым, разделить с ней существование. Наверное, она не поверила мне.

В ее глазах была боль...

...Когда я вернулся, она уже умерла. Зеваки у подъезда сказали мне, что она перерезала себе вены, вышла обнаженная на балкон и села умирать. В ее глазах была тоска. А окружающие смотрели на ее грудь. И только когда ее кровь стала капать вниз, вызвали "скорую".

Только было уже поздно.

Бабушки у подъезда говорили, что она свихнулась от жары.

И только я знал, почему она сделала это.

Она носила в себе вибратор, чтобы заполнить пустоту в душе. Потом появился я. И ушел. Пусть ненадолго, но для нее и минута стала вечностью.

Она не выдержала одиночества, познав единение.

Я даже не узнал, как ее зовут. Эту квартиру она снимала через третьи руки. Милиция отказалась со мной разговаривать.

Мир умер вместе с ней. Расплавился в этой летней жаре.

С тех пор я больше не смотрю ни на одну девушку. Познав столь полное единение, я медленно жду конца. Ибо половина меня уже умерла жарким летним днем на балконе пятиэтажной "хрущевки"...