Она нарушала правила, предписываемые ее социальной принадлежностью, но это нарушение оказалось сладостнее всех остальных, оставшихся в мечтах. Невидимый мужчина опрокинул ее на спину, развел ей ноги. Она знала, что приближается момент восторга. Но восторгу предшествовала боль. Ее пост действительно затянулся; внезапно она вспомнила, как занималась любовью в последний раз: дело было в алжирской гостинице, с мужчиной по имени Жан. Воспоминание быстро рассеялось. Она знала теперь одно: наслаждение настигло ее снова. Наслаждение пополам со страхом.
Он действовал постепенно, словно чувствуя ее страх. Однако чем интенсивнее становились его толчки, тем активнее делалась Амелия. Она уже сжимала его бедрами, купаясь в наслаждении. Наслаждение и послужило, наверное, причиной дрожи, пробежавшей по ее бедрам и животу. Она уже стонала; сторонний наблюдатель решил бы, что у нее приступ нестерпимой боли. На самом деле ей никогда в жизни не было так хорошо. Ощущение становилось все более сильным, удовольствие пронзало ее, как стрела. Прижимаясь ягодицами к циновке, она позволяла ему пронзать ее чуть ли не насквозь. Постепенно она потеряла контроль над собой и перенеслась в мир обнаженных, кровоточащих чувств. Ненадолго она испытала стыд, но его быстро сменила безграничная удовлетворенность. Ощущение было похоже на сильное опьянение — последнее ей приходилось испытывать пару раз в жизни. Но прелесть нового чувства лишила ее последних сил, и чувство утекло, как песок между пальцев...
Мужчина опорожнился в нее и теперь осыпал ее шею жадными поцелуями. Судя по всему, он тоже остался доволен. Никогда прежде ей не доводилось испытывать чего-то даже отдаленно похожего. Казалось, она перенеслась в совершенно новое измерение. Вдруг она умерла и очутилась в раю? Или в аду?
Скорее, в аду. Думая так, она гладила его по спине, позволяя ему до крови терзать ее рот поцелуями. Вкус крови вызвал у нее новую судорогу. Она совершила непозволительный грех против законов собственного племени. Впрочем, она уже не помнила ни самих этих законов, ни тем более их авторов.
Сначала Абдельсаид ничего не хотел им говорить. Все три жены услыхали от него, что им надлежит кормить французского гостя месье Бретона, всячески заботиться о нем и удовлетворять его телесные потребности, если таковые возникнут. Последнее было предложено ему всеми тремя, и все три раза француз отказал им.
— Вот видите! — обрадовался Абдельсаид. — Я же вам говорил! Во Франции таких полно. Улицы кишмя кишат! Об этом мне рассказывал знакомый караванщик. Почему бы мне самому с ним не поладить? — Абдельсаид коварно улыбнулся.
Все три его жены, три ядовитые змеи, не желали выпускать добычу из рук. Француз сперва был очень до них охоч. Все три рассказывали одно и то же: он тянулся к их губам, грудям, телам, но не пожелал ими овладевать.
— Месье Бретон хочет меня, — сердито пояснил Абдельсаид. — Такие уж у них правила. Иначе мы не могли бы продавать во Францию “черные лилии” и жили впроголодь.
Однако жены не отставали.
— Француз так нами заинтересовался! Позволь хотя бы одной из нас быть при этом — вдруг ему захочется?
— Нет! Я запрещаю!
Но все три жены заголосили хором. Это напомнило ему звуки переносного музыкального ящика, который он видел у европейцев. В конце концов Абдельсаид уступил. Он с самого начала знал, что не одержит победы.
Абдельсаид был упорным человеком, но даже ему было не под силу остановить ветер и удержать солнце на одном месте.
Амелия то приходила в себя, то теряла сознание. Жизнь без воспоминаний оказалась приятной до головокружения. До этого мужчины с его гаремом не было ничего. Только солнце, заглядывающее в окно, вкус еды, которую приносили ей женщины, и восторг от любви Абдельсаида. Она владела одним-единственным искусством — подчинения.
Абдельсаиду до смерти хотелось узнать, как ее зовут. Она поняла это, как только он заговорил с ней по-арабски, прикасаясь кончиком языка к ее уху. Указав на себя, он произнес:
— Абдельсаид.
Ей тоже до смерти хотелось назвать ему себя. Она понимала, что когда-то носила человеческое имя; возможно, еще вчера, еще минуту назад она знала это имя. Но оно уже ускользнуло из ее памяти, поэтому она виновато смотрела на Абдельсаида, мечтая, чтобы он поцеловал ее, приласкал, овладел ею — еще, еще и еще! Абдельсаид терпеливо ждал, чтобы женщина назвала себя, но этого никак не происходило. Можно было подумать, что она не знает собственного имени. Он тыкал в нее пальцем и повторял как заведенный:
— Франция?
Амелия смотрела на него пустыми глазами. Она не знала, что означает это слово. В конце концов она указала на себя и пробормотала:
— Француженка.
Абдельсаид пожал плечами. Казалось, он удовлетворился ее ответом. Довольно долго после этого он обращался к ней на неведомом ей языке. Язык звучал мягко и соблазнительно. Ее не волновало, что она не понимает ни слова. Она роняла голову ему на колени, он гладил ее по волосам и повторял чужие слова, словно декламировал стихи. Она уснула у него на коленях, как на подушке. Убедившись, что она спит, он ушел.
— Амелия, — произнесла она после его ухода. Сначала она недоумевала, что означает это слово, а потом догадалась, что это ее имя. Почему она не могла вспомнить его раньше? Надо будет удовлетворить любопытство Абдельсаида.
Но в следующий раз Абдельсаид привел с собой всех трех женщин, трех одинаковых, пышных красавиц, представлявших собой разительный контраст с тощей Амелией. Амелия не поняла, что происходит. Троица уселась на циновку посреди комнаты. Абдельсаид принялся целовать Амелию.
Женщины бесшумно разделись, отбросили одежды, стали обниматься. Амелия смотрела на представление, разинув рот. Абдельсаид тоже какое-то время смотрел на них, потом его вниманием завладела Амелия. Поцеловав, он привлек ее к себе.
Амелия поспешила забрать в рот его восставшую плоть. Три женщины осыпали друг дружку бесстыдными ласками, превращались в единое целое. Губы Амелии скользили по столбу плоти, ягодицы смыкались и размыкались. Внутри у нее росло вожделение, требовавшее удовлетворения.
Потом три голые женщины приготовили и зажгли кальян. Покурив, Абдельсаид передал кальян Амелии. Та, втянув в легкие дым, смутно вспомнила школьный гимнастический зал и заднее сиденье автомобиля; однако воспоминания очень быстро потухли. Вскоре у нее появилось странное чувство, будто она спит, но движется. Тело пронзали молнии наслаждения. Она наблюдала за тремя женами Абдельсаида со смесью похоти и любопытства. Их тела при всем своем великолепии совершенно не походили на ее тело.
Когда Абдельсаид наклонился, чтобы поцеловать ее, она поняла, что наступило ее время. На ней не было теперь ни тех странных одежд, с которыми Абдельсаид столкнулся в первый раз, ни нижнего белья, а только пояс, прижимавший груди к торсу. Амелия хотела было сбросить платье, но Абдельсаид жестом приказал ей не делать этого.
На сей раз он не стал ее раздевать, а только задрал подол и сдобрил ягодицы и промежность маслом. Амелия продолжала наблюдать за тремя женщинами, образовавшими сладострастный клубок.
Когда Абдельсаид проник в задний проход, она испытала уже знакомый страх, смешанный с чувством сладостной покорности. Ощущения были теперь несравненно сильнее прежних — сказалось, видимо, нестерпимое желание. Но желание не смогло поглотить ударивший в ноздри женский запах. Третья жена встала на колени задом к ней и растопырила ноги. Амелия принялась обрабатывать языком ее промежность, ощущая во рту незнакомый, но приятный вкус. Третья жена довольно застонала.
Абдельсаид продолжал свое дело, бесшумно двигаясь у нее внутри и врезаясь животом в ее ягодицы. Ощущение было новым и острым. Все ее тело затряслось. Абдельсаид тоже кончил. Амелия обессиленно плюхнулась животом на циновку. Абдельсаид недовольно обратился к своим трем женам. Амелия таращила глаза, ничего не понимая. Она уловила французское словечко “месье”; ей показалось, что речь идет о “месье Бретоне”. В Ницце она была знакома с неким Бретоном. Это был человек без корней и без постоянного угла, зато он не знал забот и тревог. Амелия не сомневалась, что они с Бретоном были любовниками; припомнился даже час любви в гостиничном номере.
Три жены тем временем вели с Абдельсаидом яростный спор. Третья жена попыталась распахнуть на Амелии платье. Абдельсаид сердито схватил Амелию и привлек к себе.
Три женщины послушно отошли от Амелии, молча оделись и покинули комнату. Абдельсаид последовал за ними, даже не попрощавшись с Амелией.
Абдельсаид осыпал женщин проклятиями за попытку посягнуть на месье Бретона вопреки его желанию.
— Ему хватало одного меня! — крикнул он. — Ни одна, ни три женщины ему ни к чему. Я же говорил вам, каковы эти французы!
— А что он делал с Ауишей? Ему понравилось!
Абдельсаид находился на грани взрыва.
— Нет! Просто у французов такое правило! Это не доставляет им удовольствия. Для них это просто обязанность.
Он хотел было сменить тему, но женщины проспорили с ним до позднего вечера. В конце концов он воздел руки к потолку и запретил им посягать на месье Бретона. Их долг — ублажать мужа, и точка. При этом он знал, что затея обречена на провал. Его тайна вот-вот будет раскрыта.
Моменты близости с француженкой превращались для него в наслаждение, подернутое печалью, подобно сухим лепесткам “черной лилии”. Их встречи не могли теперь длиться долго. Абдельсаид загрустил и поспешил в комнату француженки, изнывая от вожделения.
Абдельсаид появился у нее перед едой один, без женщин. Его страсть была на сей раз невероятной, он овладевал ею без всякой жалости, почти жестоко. Амелия не сомневалась, что он вот-вот проткнет ее насквозь, но испытывала только наслаждение, не испорченное страхом. Однако он быстро ушел, а она так и осталась неутоленной, с пылающим нутром. Она уже была готова удовлетворить свое желание каким-то другим способом, хотя бы самостоятельно, но ничего не добилась. Ей стало одиноко и страшно, и она заскулила в темноте.
Она всегда была никем, никогда не знала собственного имени. Здесь она не усматривала причин для переживаний. Ведь она проживала только в настоящем, только как часть причудливого сахарского ритуала. Амелия была пустым местом, ее попросту не существовало. Скорее всего, ее не существовало и раньше. В таком случае непонятно, из-за чего переживать женщине без имени? Какое-то время она проплакала, но когда слезы высохли, ей показалось, что и эти рыдания привиделись ей во сне.
