...Страсть схлынула, осталась нежность. Я почему-то держал ее за ухо. Полежав на отсыревшей постели, мы перебрались на вторую и повторили, а потом сразу уснули.
Со звонка Коли, сообщающего, что почти все уже позавтракали, для нас начался
В автобусе мы сели вместе (дружная семья Лексоненов из четырех человек, шутил Коля), вместе лазали по развалинам крепости, вместе обедали и бродили по магазинам. Как оказалось, у нас с моей Ленкой было много общего: мальчики пяти с половиною лет, звали их Андреями. Вот только мужа звали у нее Марат, а не Марина, как мою жену, впрочем, она называет его Марик. Вечером в баре, вдоволь натанцевавшись (ей нравится это странное занятие), мы сидели в углу и говорили.
- Он хороший, но только все время занят - то возится с машиной, то на каких-то сборах с пионерами... Ты знаешь, ведь мне уже 29, а он мною как-то не очень интересуется. Я у него как кукла, красивая жена для показа в обществе, к тому же бесплатная домработница...
- А, ну конечно! Значит так любит... - голос у меня довольно мерзкий, кажется, я ревную.
Наша беседа через лифт и холл постепенно перетекает в наш номер.
- ...Вот я и возвращалась с ночной смены пешком. Там так пусто, все дома на капремонте. Я уже почти до переулка Ильича дошла, ситуация, черт бы ее... Они сразу меня схватили и затолкали в подворотню, нож достали и говорят, мол, пикнешь - пришьем. И рвут воротник. Ну, что тут делать, я сама все расстегнула, чтобы не рвали, и они меня так вот, по очереди, стоя... Гады.
Потом убежали, а я еле иду, голова кружится, все плывет, больно... Пришла, уже около часа, а он сидит у телика, газету читает. Я вся помятая, грязная, заплаканная, а он ничего и не заметил, кино досмотрел и улегся. Я ему сказала, а он говорит не фиг пешком ходить, езди на троллейбусе с остальными - и все...
Она нервно теребит локон - рыжеватую прядку над ушком, а я молчу. Потом притягиваю ее к себе. Она обнимает меня и прячет лицо у меня на груди. Я трогаю пуговицу на ее блузке, она вздрагивает, придерживая ворот руками, и я ласково, но настойчиво, отвожу ее руки. Она, покорно и безучастно глядя в сторону, молча разрешает себя раздеть.
- Леди не движется! - важно и значительно провозглашаю я, и она наконец улыбается...
- Ты искусал меня вчера... - шепчет она, обнимая меня на кровати, и тянет руками мою голову к своей груди.
Я в ответ тихо рычу. Она фыркает, а затем вздрагивает:
- Ой, больно! Тише... тише...
Грудь твердеет и наливается сладким соком, дыхание тяжелеет и учащается.
- Я тебя поцелую, - бормочу я и тянусь к рыжеватому треугольнику шелковистых волос внизу живота.
- А я тебя, - шепчет она, хватает моего приятеля, который, чувствуя приближение приятной процедуры, гордо поднял голову. Он оказался прав, было очень даже здорово. Когда я чувствую, что больше не могу, мне приходится буквально силой разнимать эту милую парочку - Ленку и тупоголового моего дружка. Прижимаясь к постели, мы повторяем уже знакомое упражнение, потом она, вывернувшись из-под меня, ложится на живот. Смущенно оглядывается и приподнимает зад. Мой приятель быстро сообразил, что к чему, и быстро нашел себе место. Ее стоны только придавали ему силы и упорства, по-моему, он решил углубиться до некоторых неоткрытых еще областей и стать первооткрывателем. Она положила голову набок, и я хорошо видел полуоткрытые припухлые (искусанные мною) губы, искаженное страстью лицо с капелькой пота на виске. Пальцы судорожно вцепились в подушку. Когда я подал ей свою руку, она схватила ее, жадно сжала, и больше уже не выпускала. Напряженная спина влажно блестела, я покрывал поцелуями ее влажные лопатки, а второй, свободной рукой, сжал грудь и потрогал сосок ногтем. Она задрожала и напряглась, еще больше выгнулась, дыхание ее наполнилось всхлипами, а стоны превратились во вскрики. Русая прядь приклеилась ко лбу... Тут мой приятель, вообразив себя отбойным молотком, перестарался и сгоряча вылетел вон. Она с жалобным стоном осела и, пока я пытался исправить положение, приоткрыв глаза, чуть слышно произнес- ла:
- Не сюда... если хочешь... - И покраснела. Не знаю, как я сумел это разглядеть - скорее почувствовал.
Скукожившийся, было, приятель воспрянул - выпала возможность ознакомиться еще кое с чем. Новый путь был трудноват, и нам с этим любопытным типом пришлось тяжко. А Ленка сразу начала кричать, из глаз ее потекли слезы, она звала мамочку, сказала все междометия русского языка, из чего я разобрал только "милый" и "еще"...
Когда все кончилось, она долго вжималась мне в плечо, сотрясаемая всхлипами, похожими на истерику. Ее коготки впивались мне в спину и в шею, но я терепел и гладил ее по мокрой дрожащей спине и голове. А она шептала в мокрое от слез плечо:
- Ну что же ты со мной делаешь... я ведь теперь все время тебя хоч у... у меня сын, не могу же я... милый...
Тогда я понял, что люблю ее, как никогда никого не любил. И никогда не смогу ее забыть, всю жизнь мне теперь будет чего-то не хватать. И уж совершенно непонятно мне теперь было, что со всем этим делать. Она спала, а я сидел и думал. Думал, что третий день закончился и осталась еще половинка, что часа через три (где-то далеко в Хельсинки) техники начнут проверять бортовые системы серебристой птицы-самолета, он взовьется в небо и нацелится клювом на... И уснул, не додумав до конца. ...Под нами плыли сполохи сигнальных огней, плыли сплошные облака, похожие на гигантский мозг планеты Солярис. Я пошевелился в кресле. Все разговоры были уже позади - там, на земле.
...- Ты меня любишь? - она смотрела серьезно, пальцы барабанили по сумочке. - Да.
- А женился бы на мне сейчас? Если бы все вернуть?..
- Да.
- Мы еще увидимся, милый?
- Мы будем встречаться, обязательно, - ответил я как мог более серьезно, но поскольку врать очень не хотелось, молча добавил про себя - во сне. Впрочем, она и так все понимала. Ее ждал дома муж, которого она, по-видимому, по-своему, но все-таки любила. Меня, может быть, ждала жена. "Попрыгунья-стрекоза лето красное пропела..." - вспомнилась мне злобная рассказка.. Ненавижу муравьев... И впервые в жизни словосочетание "женатый мужчина" показалось мне неестественным и вычурным, уродливым несмываемым пятном. Замерзшая стрекоза сидела в следующем ряду через проход и, зябко кутаясь в воротник свитера, молча, смотрела в окно. Но едва ли она что-то там видела.
Как всегда, когда мой возлюбленный возвращается домой днем, в тот день он опять зашел в детский сад за своей дочкой. Я ждал их выхода за углом, в очередной раз обдумывая свое ужасное, по сути дела, положение. Корчась на пике вожделения и отчаяния, я за последние дни все чаще приходил к мысли, что нужно искать какой-то выход из ситуации. Прекратить приходить сюда (вернее, добираться на четырех видах транспорта) - это выше моих сил... И исхода не находилось. Я уже не хотел ничего - ни дружбы его - простой, человеческой, мужской дружбы, ни обладания им - об этом я вообще никогда не мечтал, я хотел, чтобы он только один раз обратился бы ко мне, личности, Толе Нестерову, а не к безымянному клиенту. О, я был скромен, как видите! И провидение вознаградило меня.
В первый раз за все эти дни мой милый, забрав дочку из садика, зашел с ней в магазин. Я, в восторге от того, что возможность видеть его так продлевается, конечно же, последовал за ним. Они довольно долго и бестолково блуждали по торговому залу и до такой степени не обращали на меня внимания, что я так обнаглел, что встал в очередь за подсолнечным маслом прямо за ними. Никакой бутылки у меня не было, но я ухитрился стянуть пустую молочную из ящика. Крышки, конечно, не было, и я рассчитывал выкинуть бутылку вместе с маслом сразу после выхода из магазина. Во время своего кружения по залу я набрал в корзину еще несколько банок.
Пройдя кассу и контроль, они остановились у столика, чтобы переложить покупки из корзины в сумку. Я подошел совсем близко, благоговейно прислушиваясь к их мирному семейному разговору.
- А я рассердилась, - докладывала девочка своему папе последние детсадовские новости, - да ка-ак встану с горшка (а я уже туда пописала и покакала), да ка-ак надену ему, Сашке этому, на голову - чего щиплется, дурак?!
Девочка сделала при этом энергичный жест и уронила куклу, которую до этого держала в руках. И она и мой любимый бросились поднимать одновременно, и тут волной, молнией, дубиной - чем хотите - на меня обрушилось - вдохновение. Я совершил предательство. В тот момент, как девочка стала разгибаться, я успел поставить свою корзину на край столика так, чтобы она, выпрямившись, непременно ее задела. Я рассчитал правильно: девочка выпрямилась, толкнула корзину, которая рухнула на пол. Три банки майонеза, разбившись вдребезги, обрызгали мне брюки до колен, а молочная бутылка в полете густо облила маслом мой свитер.
В глаза ни в чем не повинного ребенка появился даже уже не страх... А мой возлюбленный так прелестно смутился, что я готов был встать перед ним на колени. В то время, как его дочка потеряла дар речи, он стал не вполне вразумительно извиняться. Момент был потрясающий. Я добродушно рассмеялся:
- Что Вы, что Вы, бывает...
Его тонкие пальцы, чуть опущенные, дрожа, уже мяли пятерку.
- Ради Бога... майонез... масло... Прошу Вас, возьмите. Вы можете опять купить... Таня, я с тобой еще поговорю... Ах, Господи, Ваш костюм!.. Что же делать? Какое несчастье!..
Несчастье! Мне хотелось целовать его руки!! Пусть я выступал в такой жалкой роли, все равно, я вошел в его жизнь! Его дочери будет двадцать лет, а он как-нибудь со смехом напомнит: "Помнишь, Таня, когда тебе было пять лет, ты опрокинула в магазине на какого-то олуха бутылку с маслом! Ну и свитер у него был! А уж рожа!" В тот миг ему, однако, было не до смеха. Упиваясь своим великодушием и минутной властью, я продолжал:
- Ах, если бы мне не нужно было быть через два часа в... Я бы мог заехать домой переодеться... Я ведь далеко живу, и это не мне продукты, а для... - Ничего путного я не мог придумать, но любимый уже собрался с мыслями:
