— Собирался он за курсач сесть, да-да, охотно верю. За плейстейшен ты собирался сесть, если бы я не пришла. Лапшу мне на уши, может, хватит вешать.
Разумеется, Татьяна знала сына как облупленного и понимала его истинные желания, в которых учеба была на одном из последних мест.
— Ты если бы садился за курсач и вообще уделял бы времени занятиям столько, сколько уделяешь своим игрушкам, сидели бы мы сейчас на кухне и пили чай. А не вот здесь. Думаю, ты догадываешься по какому поводу.
Конечно же Дима догадывался но до последнего, скорее рефлекторно, пытался "отползти".
— В смысле?
— У тебя, может, из-за твоих игрушек и чатов, память совсем отшибло? Ну так я тебе напомню. Ты думаешь, школа закончилась — и всё, можно забивать на пары, прогуливать лабы, не сдавать курсачи? Препод же не будет по каждому оболдую звонить родителям, а из деканата позвонят, только когда отчислять соберутся! Ты сессию-то как сдавать собрался, дорогой мой?
— До нормально я сдам, что ты переживаешь?
— Что я переживаю? А кому ещё переживать, раз тебе учёба до фонаря, а не первом месте у тебя плейстейшен с чатами?! Я бы и рада не переживать, если бы ты учился на отлично и пары не прогуливал!
— Да я не прогуливаю...
— Да что ты говоришь. Ты вот мать совсем за дурочку держишь! Ты думаешь, раз преподаватель не позвонит, то мать не узнает. А ты не забыл, что кроме дружбы студенческой, бывает еще и родительская? И что администрация института — это не единственный источник информации о том, что происходит в его стенах. И что если бы ты был поумнее, то у тебя хватило бы ума не прогуливать пары с приятелем, с родителями которого мы давно и плотно дружим, и ты знаешь об этом!
Да что ж за черт такой, неужели серёгины родаки узнали? Но как? Блин, не дай бог, конечно. Дело в том, что, в отличие от диминой мамы, которая работало по ненормированному графику, и дома вместо института отвисать было опасно, родители одного из его лучших друзей работали с 9 до 18, что гарантированно предоставляло их квартиру в полное распоряжение на это время. Тем более, что жили они в 10 минутах пешком от института и, конечно, друзья регулярно пользовались такой блестящей удобной возможностью прогула лекций. Пока об этом не стало известно родителям...
— И уж тем более, — продолжала Татьяна, стараясь не повышать голоса, — Должно быть вполне очевидно, что такая удобная близость у институту — это палка о двух концах. И что рано или поздно родители Сергея заедут по дороге узнать, как у их сына дела.
Дима стоял красный, как рак, переминаясь с ноги на ногу, внимательно изучая взглядом потолок.
— Ну что, память не вернулась? Мне продолжать или, может, сам расскажешь?
— Ну ма...
— Что "ну ма", что "ну ма", что ты всё нукаешь? Прогулял полсеместра — так найди в себе мужество хотя бы в этом признаться! А не в лицо мне врать, держа за круглую дуру! В общем, сам знаешь что делать.
— Мам, я всё исправлю, и курсачи напишу, и сессию сдам. Ничего такого-то ведь не случилось?
— Не случилось? А надо чтобы случилось? Чтобы тебя отчислили из института топтать сапоги, ты этого хочешь?
— Нет, конечно. Но я всё сделаю, обещаю. Да и хватит уже, мне не 16 лет всё-таки, что ты со мной как с ребенком?
— А как с тобой ещё, если ты ведёшь себя как ребенок? Ты не имеешь мужества даже признаться в содеянном, пока тебя за руку не поймают! Наталья рассказала, что Серёгу вчера отец ремнем так исполосовал, что на заднице живого места не осталось. Спал на животе и подушку теперь дома под попу подкладывает. Видимо, по-другому до вас не доходит. Давай, шкаф в твоём распоряжении. (эти слова означали, что нужно было достать ремень из шкафа, принести его маме и подготовиться к унизительной и болезненной процедуре).
— Дим, шкаф не на потолке, что ты в него уставился? Давай, наломал дров, имей хотя бы силы достойно принять то, что заслужил.
Сын нехотя поплелся к шкафу, открыл дверцу, ощутив знакомый запах одежды и кожгалантереи.
— Блин, ну надеюсь хотя бы не вот этим, — Дима с опаской поглядывал на тонюсенький женский ремень желтого цвета, чьи огненные прикосновения к ягодицам были как укус змеи.
Расглядывая ассортимент кожаных изделий Дима вспоминал предыдущий опыт знакомства с каждым из них и нельзя сказать, чтобы эти воспоминания были сильно приятны.
— Ну, была не была, — и он вытянул брючный ремень средней ширины, тоже весьма суровый, но всё же не такой болючий, как тонкий ремень от платья.
— Ты же сам говоришь, — укоризненно посмотрела в сторону сына Татьяна, — что уже взрослый. Вот и доставай взрослый ремень, этим только школоту пороть.
— Мам, ну не надо этим, им же очень больно, я не выдержу.
— Выдержишь-выдержишь, зато наорешься — запомнишь надолго.
— Мамочка, ну пожалуйста, я правда всё исправлю. Я согласен, что виноват и заслужил наказание. Выпори меня, пожалуйста, только вот этим ремнем. Он тоже болючий.
— Во как заговорил, надеюсь, хотя бы сейчас ты искренен со мной. Хорошо, иди готовься, только запомни одну вещь: если в течение недели не сдашь всё, что должен, или прогуляешь хотя бы одну пару — я возьму желтый ремень и выдеру тебя так, что ты две недели на попу не сядешь. Понятно объясняю?
— Да, мамочка, всё понятно, — процедил подросток, вручая матери орудие наказания. Отнекиваться дальше было бесполезно — Дима устроился на тахту, подложив предварительно подушку так, чтобы попа была удобно выставлена для наказания, и привычным движением спустил штаны вместе с трусами, обнажив гладкую круглую попу для экзекуции.
— А попка у сына что надо, — отметила про себя Татьяна, — такую попочку и пороть жалко. Ну, что же поделаешь, если он такой оболтус? И уже вслух добавила: Готов?
— Да, мам.
Татьяна неспешно провела ремнем по ягодицам сына, замахнулась и нанесла первый удар. Ощутимо, но не в полную силу. И сразу ещё два. На белоснежных полушариях появились три красные полоски, боль резко, но пока терпимо обожгла наказуемое место. Дима немного дернулся, но промолчал.
— Вот получай по заслугам, — приговаривала Татьяна, нанося следующую серию из трех жгучих стежков. Терпеть становилось сложнее и после каждого удара Дима невольно мычал и постанывал.
— Терпи-терпи, это ещё только начало, — и следом еще два удара, уже в полную силу. Попа заметно покраснела и нетронутых мест на ней оставалось всё меньше, а её обладатель уже еле сдерживался от криков.
— Что, не нравится? Мне твоё поведение тоже очень не нравится, умел накосячить — умей отвечать, — сложенный вдвое ремень методично раскрашивал попу провинившегося. Татьяна, сама знакомая с ремнем не по наслышке, пороть умела отлично и знала, какие удары особенно болезненны: когда место сгиба ремня попадало на периферийные области попы, не такие пухлые, как её середина, это доставляло пронизывающую боль, терпеть которую было невозможно.
— Аааааа, мамочка, не надо так больно!!!
— Не надо? А как надо? Может, тебе ещё массаж сделать? Это порка, дорогой мой, она должна быть болезненной и я уж сама решу, насколько, — выговаривала Татьяна, не забывая покрывать обжигающими ударами уже всю красную, как свекла, задницу сына.
— Ааааа, я уже немогу, ааааа, мамуля, аааа, хватит, пожалуйста!!!
— Я сама решу, когда хватит! Ты, я смотрю, совсем терпеть не умеешь, орёшь как маленькая девочка! Меня в твоем возрасте родители портупеей пороли, а потом папа ещё пряжкой добавлял, я и то терпела! Я тебе ласкаю по сравнению с тем, как пороли меня! А ты тут сопли развел! Будь мужиком, это всего лишь ремень, терпи и не дергайся!
И тут, когда Дима уже из последних сил лежал, заставляя себя не вскочить и не закрывать попу руками, зазвонил телефон.
— Чёрт, — ругнулась Татьяна и взяла, не глядя, трубку, — Алло, да! А, Натуль, это ты.. Привет дорогая, да, нормально. Да, вот своего воспитываю. Ну да, за институт и за вранье.
— Так, — бросила она в сторону сына, растирающего напоротые места, — с тобой мы еще не закончили, лежи смирно. Слушай, давай я допорю его и перезвоню тебе. Ага, всё, целую, давай.
— Так, тереть попу команды не было, — отчеканила мать, сопроводив это серией хлестких ударов. На попе не оставалось живого места, но Татьяна была так зла на сына, что режила всё же добавить ещё десяток горячих, не смотря на вопли и мольбы наказуемого.
Всыпав оставшиеся десять ударов, Татьяна внимательным взглядом осмотрела результаты своего художества. Ладно, и правда уже хватит с него, решила она, отложив ремень. Тёплая мягкая женская рука любя провела по испоротым местам ненаглядного, несмотря на все провинности, чада.
— Ну всё, всё. Получил, хватит с тебя — успокаивала она хнычущего сына, импульсивно дергающего пятой точкой, — всё, немного потерпи, скоро будет полегче.
Это доставляло невероятное облегчение, было очень приятно ощущать нежную кожу маминой ладони, даже несмотря на то, что буквально минуту назад эта ладонь сжимала беспощадный болючий ремень...
— Димуль, пора вставать, в институт опоздаешь, — на следующее утро Татьяна ласково будила сына, нежно поглаживая его кудрявые волосы, — как твоя попочка? Дай посмотрю. О, неплохо, неплохо я тебя разукрасила. Но, ничего, зато за дело. Согласен ведь, что за дело получил?
— Да, мамочка. Спасибо тебе. Я обязательно всё исправлю.
— Я в тебе не сомневаюсь. Но не забывай, если что, желтый ремешок никуда не делся и если надо — мы им закрепим твою успеваемость, — приговаривала Татьяна, аккуратно нанося крем на пострадавшие половинки.
