- Ну иди же ко мне, моя морская звезда, - хрипел мужик. - Дай на тебя посмотреть, дай налюбоваться до сыта, моей девочкой. Я голодный до смерти.
- Подожди, - хохотала Юлия, - дай вытереться, я мокрая. Волос как попало.
Андрей опустился на колени перед дверью, пропустил взгляд в замочную скважину. До них в этой квартире жили какие -то безалаберные люди, повыносили все ручки в дверях, и те зияли крупными дырами.
Активно ероша волосы одной рукой с полотенцем, другой Юля сжимала поверх груди концы второго полотенца, в которое была обернута. Она, как могла, уворачивалась от объятий юркого, мелкого мужичонки, лица которого Андрею не было видно из — за лучей встречного Солнца, которое светило сквозь окно. Но Солнце уходило, постепенно проясняя картину.
"Он еще и в моих тапоках", нервничая, целился в пришельца Андрей.
Прокуренный бас мужчины казался гораздо мощнее его тела. В глаза молодомк человеку броилось сомбреро, косо сидевшее на голове гостя (вот, оказвается, для чего оно было куплено - для их пошлых игр. Да, вот так: раньше обували, теперь нахлобучивают).
На миг подглядывающему стало даже смешно, но потом ему было уже не до смеха, ведь постель уже была расправлена.
Встав на колено, гость широко отбросил шляпу, воздел к девушке руки:
- Откройся, моя Креола! Явись, как Богиня, рожденная пеной! Сияй, ослепляй раба твоего, твоего оруженосца верного.
- Боже, да он старик! Седой и мерзкий, - зашлось сердце тайного наблюдателя.
Юлия отпустила полотенце и выступила перед мужчиной нагой, сведя ножки, словно Ева стыдливо прикрыв лобок и груди руками.
Андрей видел их обоих сбоку, изображение разными деталями трижды дублировалось в зеркалах: зеркале в дверке шкафа, на стене и перед дамским столиком Юлии. Но все равно, многое из того что происходило он не видел, а больше чувствовал, и чувства эти были сокрушительны.
Юлия действительно была прекрасна, во всей своей наготе, бесстыдстве и беззащитности. Словно бы раньше Андрей и не видел ее такой желанной и уже недоступной. Этот проклятый захватчик в сомбреро словно открывал ему ее, и поддразнивал, что она уже принадлежит ему.
Вероломный, и, видимо, бомжеватый мужик, скрестив руки на своей впалой груди, пожирал глазами деву.
- Ты совершенство! Пощади, я ослепну! - Заслонил ладонью гость глаза. - И сказал он это уже серьезно, даже с опаской, словно действительно был ослеплен сиянием и боялся, что оно выжжет ему глаза.
И вот резкий контраст межу его недавней шутливостью и этой внезапной серьезностью и абсолютной честностью — вот это было страшно.
- Девочка моя, как же ты великолепна, ты самое лучшее, самое великое, что я видел в жизни, - он тяжело и часто дышал, но продолжал и продолжал свое искушение, - мне кажется у меня сердце сейчас остановится, как ты красива, как ты изящна!
- А как я изящна? - Игриво приподняла кончик тонкой брови Юлия, и в ее голосе, в ее интонациях - все, все было так незнакомо Андрею.
- Как самая тонкая туфелька, какую я только видел в жизни.
«Сапожник!» - Озарила подсматривающего догадка.
А он взял ее лицо в ладони и смотрел в него долго, с любопыством, сурово сдвинув брови, потом легонько, словно штришок на песке, прочертил палцем ее бровь, линию волос, запустил пальцы в ее волосы, словно расчесывая ее, переплел пальцы у нее на макушке и крепко сжал, как бы запрокидывая ее голову и подставляя ее губы своим, не выдержав, протяжно лизнул, и они жадно слились в поцелуе взасос, таком ненасытном, словно они ели друг друга.
Андрей ничего не знал о таких поцелуях. Это когда любовники до предела высунув языки сосутся, трутся, тычутся и лижутся ими.
За тем гость обнял ее сзади, сграбастал ее груди и что - то горячо шепнул ей прямо в ухо. Андрей не расслышал. Но она словно встрепенулась от этого шепота.
Потом он обхаживал ее кончиком языка у нее по за ушками, и она блаженно вытягивала шейку, крутила головой, позволяя ему пролизать себя по щекам, по бровям, по скулам.
- Раскройся, не стесняйся, отдайся во власть чувств, - покрывал он ее с ног до головы каким-то шуршащим шепотом. - Будь собой, радуй меня, желай секса, это так естественно. Радуй, моя ненаглядная синьора, своего очарованного вассала. Не стыдись и никого не бойся. Мы вдвоем, только ты и я!
Она уже не помнила себя и когда оттолкнула его, и когда быстро и ловко стянула с него штаны, выпустив на волю крупный, тяжелый член. А он уже сидел на постели, по очереди поднимал ступни, стаскивал с них носки, и его член уже почти стоял. И было в этой его позе что — то агрессивное, дворняжье, кобелиное.
Он смахнул через голову футболку, вскочил на ноги, его член креп, наливался, и лицезрел Андрей то потаенное, индивидуальное, уродливое и срамное, что обычно прячут, скрывают от посторонних глаз в широких штанах — багровая залупа сидела как — то криво, словно приросла к члену не основанием, а боком, а на морщинистую отвисшую мошонку, поросшую жесткими, седыми волосьями, наросла крупная, черная бородавка недалеко от корня члена.
Как-то мгновенно и разом воспалились на Юле ее соски, налились кровью, развились и и расправились и запунцовели, как ордена.
Следом за ними вылупилась из лобка и ее мокрая щель, раскрылась воспаленной, красной лузой, готовой принять шар. Голая девушка, возможность овладеть ею, когда пожелает, сводили с ума и самого мужика. Неожиданно он пустил взгляд прямо в скважину Андрея, и тот невольно отвернулся. Безумные глазки сапожника, как у хамелеона блаженно затягивались пленкой, он бормотал что - то нечленораздельное, едва шевеля губами.
Не помня себя, мужлан подхватил любовницу на руки (тщедушный, но ловкий!) и бережно опрокинул ее на постель на спину. Он сел на колени у ее ног, принял в руки ее маленькие ступни и зашелся в удовольствии, облизывая пальчики, легонько массируя пяточки. Потом он ходил языком внутри ее бедер, наконец жадно и протяжно лизнул ее щель, едва коснувшись кончиком языка воспаленного орешка клитора. И тут Юля, как-то мучительно выеживаясь и выуживаясь, первый раз безмолвно кончила. Сапожник, сжимая ее пальцы между своих, словно бы сдерживал ее немую тряску. Таящийся за дверью и рад бы не смотреть, но он уже влип в эту историю, как оса в сироп, и вяз в нем все глубже, даже не кувыркаясь и не барахтаясь, сам по себе увязал — по самые усики. Он бы мог зажмуриться, отвернуться, броcиться вон, но событие было уже вокруг него, в нем самом, и даже вырвись он на улицу, оно окружало бы его невыносимым, навязчивым, фривольным роем, из которого невозможно было спастись, оно бы тянулось за ним, как резиновые хвосты липкой смолы и мгновенно вернуло бы в себя, выдернув из — за любой двери, из всякой трещины или щели.
Они вскочили, Юля как-то очень внимательно и серьезно смотрела на член, а потом жадно облизала головку и аппетитно взяла в рот ее всю, как не делала никогда Андрею.
Одним голым коленом девушка уперлась в пол, другое отвела далеко в сторону. Ее влагалище было возбуждено именно тем животным, безобразным, зудным возбуждением, какого Андрей никогда не видел - пунцовели налитые губы, вывалился твердый клитор, соски, как мизинцы торчали в стороны. С единого взгляда на них было понятно, что они готовы кончит от одного поцелуя, они были буквально налиты похотью. Скомкав волосы на голове у любовницы, любовник насаживал ее горлом на свой член, всматриваясь поверх ее головы прямо в зеркало, где он видел голую Юлию сзади.
И здесь стоит повторить: многие детали происходящего в спальне не были видны Андрею, уставали глаза, приходилось их менять, целя в скважину то одним, то другим. Тела порой приближались, заслоняя весь обзор, порой выпадали из вида целыми фрагментами. Но он видел все. Как? То, что не видел, он чувствовал, ощущал, самыми больными кончиками своей души, он словно дотрагивался до этой сцены подушечками своих наэлектризованных пальцев и обжигался, он пылал и плавился в бездонной лаве ревности… Нет, скорее, зависти. И весь этот нереальный кошмар — в их спальне. Где остались на тумбочке разноцветные огарки свечей, которые горели в их с Юлей ночи, а на спинку стула были небрежно наброшены их с Юлей футболки: синяя — Андрея, белая с желто — розовым принтом — Юли.
Никогда он не наблюдал такого мастерства владения женщиной, такой способности ее чувствовать, он никогда не знал свою Юлию в такой похоти, в таком физиологическом возбуждении, как с этим ее сапожником.
Мужик показал девушке на постель, она покорно легла на спину. Взяв ее под колена на локти, он плавно вошел в нее, и они стали одним целым. Тончайшие краешки ее нежной вульвы бережно обнимали член как губы рта, они тянулись за рельефом члена, густо слюнявя его своей смазкой, он бережно тешил ее, плавно двигая тазом, возводя к пику именно не ритмом, а мастерством.
Там на постели их спальни, через дверь от Андрея, происходило нечто большее, чем секс, чем половой акт.
Там сотворялось единение, медленное расплавление и полное растворение двух животных тел друг в друге, слияние и закручивание их в вихрь, в смерч, в стихию, стержнем и смыслом которой был член. Его член!
Андрей физически чувствовал приближение их оргазма, знал, что он их накроет, и кончат они вместе, хотя Юля сейчас кончала и кончала одна, медленно доходя до их общего сокрушительного блаженства, ее анус и промежность сокращались, собираясь запульсировать.
Похоть, страсть и любовь, все это разворачивалось перед Андреем единым огненно - золотым полотном в своем истинном воплощении, в своем анатомическом безобразии, в своей бесконечной красоте.
И если раньше Андрей не знал, что такое настоящая любовь, то теперь узнал. Он ее прочувствовал до глубины, до дрожи, он ее увидел и навек запечатлел в своих очах. Он понял, что это именно она. И покорно принял эту науку, как студент — второгодник урок от опытного профессора. Эти двое так естественно слившихся воедино самцом и самкой, казались Андрею то огромными как великаны, то мелкими как гномы, но и эти гномы рассыпались на мышей, а те дробились на ртутные шарики и проворно разлетались по углам и под плинтусы. Андрей даже испытывал презрение и гадливость от того как эти двое низко пали, потеряв приличие и человеческий облик, но тут же понимал, что это всего лишь естество и природа, и восхищение любовниками охватывало его и даже какое -то умиление, почти слезливая жалость.
