Приведя Чхойдзом в деревню, расположенную недалеко от монастыря, Дордже оставил ее у одной сердобольной женщины, а сам направился в монастырь, обещая Чхойдзом вернуться за ней, и на обратном пути в свой монастырь сопроводить ее до деревни, где жили ее родственники.
Через несколько дней, с ответной почтой, он уже спешил в деревню, где оставил свою подопечную.
Увидев, он не сразу узнал ее – синяки сошли с ее лица, сменившись нежным румянцем, в движениях пропала болезненная скованность. Она вышла ему навстречу плавной походкой, и остановилась, застенчиво глядя на приближающегося Дордже. В руке она держала знакомый полотняный мешок, наполненный припасами в дорогу.
– Вы пришли за мной, святой отец… – тихо сказала она и с благодарностью склонилась перед Дордже, целуя ему руку.
– Если ты готова, то нам пора в путь, меня давно ждут в моем монастыре, – сказал он, и, повернувшись, быстро пошел по дороге.
Чхойдзом попрощалась с приютившей ее женщиной и поспешила за Дордже.
За несколько дней они миновали два монастыря. Чхойдзом не жаловалась в пути и следовала за Дордже, не отставая.
Он оставлял ее в деревнях на время своего пребывания в очередном монастыре, и каждый раз, когда он забирал ее оттуда, он замечал, как она, завидев его, облегченно вздыхала, словно боялась, что он бросит ее здесь.
В короткие минуты отдыха у дороги Чхойдзом садилась чуть поодаль от Дордже и молча смотрела на него. Она вообще была молчалива, и Дордже не раз ловил себя на мысли, что ему бы очень хотелось узнать, о чем она думает.
Когда они добрались до монастыря Кабу, рядом с которым не было никаких селений, Дордже пришлось оставить Чхойдзом у водопада, находящегося в часе пути от монастыря.
– Здесь ты сможешь отдохнуть, – сказал он перед уходом. – Я принесу тебе свежую еду и устрою на ночлег. Не бойся, тут ты в безопасности.
Через три часа он возвращался назад.
Отведя кусты в сторону, Дордже вышел к водопаду, и ошеломленно остановился: потоки воды алмазным каскадом срывались со скал вниз, и зыбкая радуга дрожала над озером в изножии водопада, где плескалась совершенно обнаженная Чхойдзом. Ее стройное тело, все в бисеринках влаги, переливалось, подобно алебастру, в лучах солнца, а длинные черные волосы темным блестящим шлейфом тянулись за ней по воде.
Почувствовав присутствие постороннего, Чхойдзом испуганно оглянулась, но, увидев Дордже, с облегчением улыбнулась ему.
Выбравшись из воды, она пошла к нему навстречу, совершенно не смущаясь собственной наготы.
Дордже, как завороженный, смотрел на нее. Впервые он так открыто и близко лицезрел обнаженную женщину. Обнаружив несколько дней назад Чхойдзом, лежащую растерзанной и без сознания в гуще кустов, он видел ее тело лишь мельком, и оно было обезображено насилием. Сейчас же, на ярком солнце, он смог хорошо рассмотреть ее, и испугался – испугался женской красоты, которая ранее была неведома ему в его монашеской жизни, и той ошеломляющей бури эмоций, которую она пробудила.
Дордже с ужасом почувствовал, как внутри у него что-то жарко вскипело, и, прорвавшись потоком горячей крови, хлынуло в низ живота, вздымая мгновенно отяжелевшую плоть.
Чхойдзом шла к Дордже, молча глядя на него с загадочным выражением своих продолговатых черных глаз. Ее точеные маленькие груди, на которых уже почти не осталось следов кровоподтеков, подрагивали в такт шагам. Небольшие светло-коричневые соски, словно бусины четок, маняще выделялись на ее белой груди.
Подойдя вплотную к Дордже, Чхойдзом остановилась и опустила глаза в ожидании.
Дордже, не в силах сдержать искушения, протянул руку и дотронулся до ее груди. Почувствовав прохладное прикосновение упругого соска, он медленно провел по нему ладонью.
Чхойдзом вздрогнула и подняла на Дордже затуманенный желанием взгляд.
Это было последней каплей…
Дордже, сорвав с себя дхоти, толкнул Чхойдзом на траву, и, нависнув над ней, грубо развел ее ноги. Бросив короткий взгляд на открывшееся ему беззащитное лоно, он с каким-то животным рыком вонзился в него своей пульсирующей плотью и замер от острого непривычного ощущения… Это было ни с чем несравнимое ощущение, какого ему никогда не доводилось испытывать в своей жизни.
Откачнувшись назад, Дордже высвободил из девушки свою плоть и вновь вошел в нее, желая еще раз прочувствовать это потрясающее погружение в горячее влажное лоно, туго обхватывающее его со всех сторон, и уже не мог остановиться. Он неистово раскачивался над Чхойдзом, словно вбивая каждым ударом вглубь ее податливого тела один за одним годы своего вынужденного целомудрия.
Чхойдзом, вначале в страхе замершая под ним, ощутив страстный натиск Дордже внутри себя, вдруг встрепенулась, вскинула бедра, и, подчиняясь его ритму, порывисто задвигалась навстречу. Приглушенный стон сорвался с ее губ, и это не было стоном боли.
Зеленые кроны шин-нага сомкнулись над ними ажурным шатром. Шум водопада, птичьи голоса исчезли куда-то, а в той тишине, что окутала их со всех сторон, остались лишь звуки их прерывистого дыхания, стоны и удары тел друг об друга.
Время остановилось. Дордже не смог бы сказать, сколько длилось это безумие. Он лишь запомнил, как Чхойдзом, цепляясь за его плечи, вдруг закричала и затрепетала под ним в судорогах наслаждения, на которые тут же откликнулась его плоть.
С отчаянным стоном выплеснувшись в глубину ее тела, Дордже, тяжело дыша, откатился от Чхойдзом и распростерся в изнеможении на влажной от водяной пыли траве. У него было такое чувство, словно с него содрали кожу и нервы, он перестал воспринимать мир, а в голове не было ни одной мысли. Тяжелый дурман навалился на него, не давая поднять закрывающиеся веки.
Несколько долгих мгновений он ничего не осознавал, но постепенно голова начала проясняться и на него нахлынуло чувство непоправимой вины.
«Что я наделал?! Что она со мной сотворила?!..» – мысленно простонал он, приходя в себя.
Неуклюже поднявшись, Дордже побежал на дрожащих ногах к озеру и погрузился в его холодные воды, пытаясь остудить тело, еще опаляемое вспышками памяти о недавней близости. Он лег на мелководье так, чтобы тело его омывалось быстрыми струями убегающего из озера ручья, и, закрыв глаза, откинулся головой на песчаный берег. Он лежал недвижимо, пока не почувствовал, что тело его совсем заледенело. Тогда он поднялся, и, повернувшись спиной к сидящей на берегу Чхойдзом, принялся ладонями стряхивать с себя капельки воды.
Неожиданно он почувствовал, как жаркое тело Чхойдзом прижалось к нему сзади, и маленькие горячие руки, обняли его. Порхнув по его груди, они двинулись вниз, устремляясь к его уже успокоившейся плоти.
– Нет! – крикнул Дордже, отрывая от себя эти ласкающие руки и поворачиваясь к их владелице.
Чхойдзом, отступив от него на шаг, испуганно смотрела на него.
– Нет! – еще раз повторил Дордже. – Оставь меня в покое! – и он с силой толкнул ее в грудь.
Не удержавшись на ногах, Чхойдзом упала навзничь.
Ему вдруг захотелось бить и даже топтать ее ногами за то, что она ввела его в искушение, за то, что заставила совершить великий грех. Но, глядя на покорно лежащую перед ним Чхойдзом, он почувствовал, как уже раз взведенная пружина страсти вновь начинает раскручиваться где-то внутри него непреодолимым ослепляющим желанием.
Чхойдзом, увидев, как его плоть дрогнула, наполняясь новой силой, широко развела ноги в приглашающем движении и чуть приподняла бедра навстречу ему.
Он бросился на нее, рывком ворвался в уже знакомую глубину, и, страдая от собственной слабости, не дающей ему совладать с охватившим его вожделением, впился зубами в ее призывно торчащий сосок.
Чхойдзом дернулась и, сладострастно вскрикнув, выгнулась ему навстречу. Он, уже не сдерживаясь, начал кусать ее грудь и шею, оставляя на них глубокие следы с тут же проступающей кровавой росой, и чувствуя, как обуреваемый новой страстью – страстью всех насильников мира, с наслаждением терзающих свои жертвы, погружается в темный омут упоения чужой болью. Но его жертва разделяла с ним это наслаждение, и на краю его заволоченного страстью сознания вдруг вспыхнула смятенная мысль, что от той демонической бездны, в которую неудержимо увлекала его Чхойдзом, его уже не уберегут никакие молитвы и посты. Он будет падать в нее, одолеваемый все новыми пороками…
Дордже ужаснулся этой мысли и, пытаясь остановить это наваждение, с силой сжал горло той, в которой он увидел воплощение всех своих искушений.
Чхойдзом забилась под его руками в попытке вырваться, лицо ее налилось темной кровью, но ее судорожные движения только сильнее распалили его. Он еще крепче сжал ее горло, продолжая вторгаться вглубь ее тела, и в тот момент, когда она, наконец, обмякла под ним, он содрогнулся в пароксизме оглушающего экстаза, изливая жизненную влагу в уже мертвое тело.
Отодвинувшись от девушки, Дордже полежал несколько минут, усмиряя сбившееся дыхание, потом окинул неподвижное тело Чхойдзом долгим прощальным взглядом и поднялся.
Даже не взглянув на свое дхоти, мокрой оранжевой тряпкой валявшееся на берегу, он решительно направился к водопаду.
Цепляясь за скалистые выступы, он карабкался вверх, не обращая внимания на то, что солнце нещадно опаляет ему спину, что растущие на скалах кусты царапают его обнаженное тело, а с ободранных коленей стекают ручейки крови, смешиваясь с каменистой почвой под его ногами.
Солнце уже почти склонилось к закату, когда он оказался на вершине скалы, с которой срывался водопад.
Выпрямившись во весь рост, Дордже взглянул вниз. Там уже залегли тени, но он все же смог разглядеть белевшее на изумрудной траве совсем крошечное с такой высоты тело Чхойдзом.
– О, великий Будда, я утерял свой Путь! Я дважды согрешил за один день и не хочу более множить свои прегрешения. Пусть третий грех прервет цепь моих злодеяний! – произнес он, делая шаг вперед.
Когда он летел вниз вместе с шипящими потоками воды, он не ощущал ни страха, ни боли. И даже чувство вины покинуло его – он искупил ее, принося в жертву свое грешное тело. Душа не умирает, и он еще вернется на эту землю в другом обличии…
Он представлял себя бессмертной капелькой жизни, которая вечно будет срываться вниз – водой в водопаде, росой с травинки, семенем в лоно женщины…
Санкт-Петербург,
5 марта 2000 года
