Это был небольшой чуланчик, где хранились матрацы. К нему вела дверь из коридора, это была, собственно, дверная коробка без дверей, маленьких тамбур и дверь в чулан, которая закрывалась изнутри на крючок.
Матрацы лежали в три ряда, штук по десять в стопке. Я смотрел на матрацы и думал, на котором из них это могло произойти, если это вообще произошло.
Никаких следов не было.
В течение дня я смотрел на Сергея и Олю и не заметил никаких признаков того, что их отношения вступили в новую фазу. Вечером я снова не пошел в красный уголок.
- Ты чокнулся что ли? Пошли, - звал меня Сергей.
- Нет, не сегодня, - отвечал я.
Снова, как вчера, пацаны веселой гурьбой вернулись из красного уголка.
И снова Сергея не было. Теперь я уже не спрашивал Славика ни о чем.
Медсестра сыграла отбой, выключили свет, но мне не спалось.
Мне трудно дать отчет в своих дальнейших действиях. Я встал и вышел в коридор. Осторожно, стараясь не топать, я пошел в сторону чуланчика. Тихо, как кошка, я вошел в тамбур чуланчика. Внутренняя дверь была закрыта. Естественно.
Я прислушался. Кто-то возился в чуланчике. И вдруг я ясно и отчетливо услышал фразу, которую никогда не забуду. Чтоб воспроизвести ее необходима небольшая преамбула.
Есть девушки, у которых рот бантиком. Их совсем мало. Еще меньше девушек, у которых ротик остается бантиком, даже тогда, когда они разговаривают.
Речь их при этом - голос, тембр, дикция становятся неподражаемо уникальными. Это легко воспроизвести. Попробуйте, сложите рот бантиком и скажите фразу. Главное, в продолжении всей фразы рот должен оставаться бантиком. Итак, например, фраза "Марья Ивановна, а Вовка списывает". Говорим. Рот бантиком.
Еще разок.
Получилось? Ну, а теперь то, что я услышал. Главное, ротик бантиком.
- Марья Ивановна... Тьфу, черт, далась мне эта Марья Ивановна.
Итак, то, что я услышал - еще разок, рот бантиком. На счет "три-четыре".
- Ты что, уже кончил, что ли?
Рот бантиком, ангельский голосок. Словно из недавнего детства.
Только слова такие взрослые.
Я вышел из тамбура и быстро пошел по коридору с сторону своей палаты.
Сергей подвалил минут через десять. Он уселся на кровать и стал лениво раздеваться.
- Ты - как кот после блядок, - тихо сказал я.
- Не спишь, что ли? - спросил он радостно.
- Нет. Ну, как у тебя дела?
- Класс.
- Что? Не томи душу.
- Ты только никому, - он опасливо оглянулся.
- Не боись. Могила.
- Кинул палочку.
- Да ну?
- Да. И вчера, и сегодня.
- Она была целкой?
- Да нет вроде бы.
- Ты что, не понял?
- Понимаешь, место такое, что приходится все делать молчком, она вроде бы и пискнула в первый раз, но так, неявно.
- Здрасте, разве это определяется по писку?
- Нет, конечно. Ну, то, что ты имеешь ввиду я не почувствовал. Толкнул и уже в ней. Но разве это главное?
- Ей понравилось?
- Да, особенно вчера, в первый раз. Сегодня я что-то поторопился.
- В смысле?
- Ну, похоже, она не кончила.
- Так пойди, заверши начатое.
- Ну, ты весельчак. Сам бы попробовал в таких антисанитарных условиях. Я накачиваю ее, а сам только и думаю, хоть бы не застукали, хоть бы не застукали. А она, наверное, и подавно не может расслабиться.
- Тяжело тебе.
- Кончай подкалывать. Сам-то что, так и будешь жить воспоминаниями?
- Не знаю.
- "Не знаю", "не знаю". Столько девок, а ты распустил нюни по Мариночке.
- Слушай, а Ольга не боится залететь?
- Не-а. Она говорит, сейчас неделя такая - можно по полной программе.
- Ей когда выписываться?
- На той неделе.
- А тебе?
- И мне.
Он укрылся простыней и сладко зевнул.
- Ну, все. Спать хочется нестерпно. Бай-бай, - он зевнул еще раз.
- Пока. Счастливчик.
- Угу. Ты давай, не теряйся. А то не будешь знать, как с невестой обращаться.
Заснул он мгновенно. Впервые в моей жизни встретился человек, который так искренне рассказывал о своих любовных похождениях. Я был ему благодарен. Я, как губка, впитывал его рассказы, я наполнялся ими. Большой и сильный, он был еще и на редкость добродушен. Его любили все - и пацаны, и врачи, и медсестры, и девочки.
На его откровенность я ответил своей откровенностью. Я рассказал ему про Ирку, про Вовку, про кино. Нашел, чего переживать, расхохотался он. Я тоже невольно поддался его настроению и рассмеялся.
Когда он выписывался и, обходя палату, жал каждому из нас лапу, я чуть не расплакался.
Наверное, я сентиментален.
Вот и кончилось лето. Приподнятое настроение первого учебного дня оказалось испорчено - нам дали нового физика. Какой он, новый, никто не знает, но вот прежнего мы все очень любили. Кроме физика, у нас новая немка. Тут нам не везет вообще хронически: за пять лет изучения - пять разных учителей. В том году была такая карикатура, что не описать словами, наша немка была картавая, мы и по-русски ее плохо понимали, что уж говорить о немецком.
Новый физик - серость, это стало ясно с первого дня. Он не нашел ничего лучше, как читать вслух учебник. С задних рядов стали подхихикивать. Игорь, язва, стал тоже читать учебник вслух, вторя физику, те же строки, только совсем тихо, получился смешной бубнеж, теперь рассмеялись почти все.
В результате физик разозлился и выгнал Игоря с урока.
Зато немка у нас - всем на загляденье. Совсем молоденькая, она только в прошлом году закончила школу (не нашу, правда), не прошла по конкурсу на иняз, и ее определили к нам в учителя. Она очень старается, но есть проблема, пацаны так жадно ее рассматривают, что она, в итоге, смущается, а они еще больше наглеют. Она, конечно, очень красивая, но, помимо этого, она еще и классно одевается. Все так продумано, так модно, но ее короткие юбки сильно смущают наших мальчиков.
Они, наши мальчики, за лето так выросли, особенно Игорь, Мишка, Лешка.
Даже Димочка подрос, но в строю, на физкультуре, он все равно последний. К нам пришла новенькая, и мымра посадила ее с Димкой. Он доволен, как слон.
Девочки тоже сильно изменились. Ленка стала вообще, как взрослая.
Лидка со мной не разговаривает. Ну и пусть. Я ничего ей не должна.
После того злополучного свидания, когда какой-то тип нас напугал, мы с Мишкой больше не встречались. Он уезжал к тетке и вернулся, едва не опоздав к первому сентября.
Первый учебный день очень важен. Определяется, кто с кем будет сидеть. Классуха пытается влиять на этот процесс, но это получается у нее жидковато. Димочку и новенькую она одолела. Остальные сели - кто как хотел. Мишка сел позади меня. Я села с Тоней. Димка с новенькой на последней парте. Игорь с Вовкой напротив меня, в другом ряду.
- Завтра нужно три человека в библиотеку для систематизации книг. Шишкина, Осипов, кто у нас еще красиво пишет, давай ты, Степко, пойдете туда после второго урока. Осипов, ты за старшего, вот тебе ключ.
Классуха любит командовать. Она никогда не спросит, а хочет ли Шишкина перебирать книги, хочет ли она это делать вместе с Осиповым. Чапай в юбке. Она не дает нам покоя со школьной формой. В других классах попроще. Мы же ходим в форменных платьях и фартуках, как дореволюционные гимназистки. Вот только с длиной юбок ей совладать не удается. Такие купили, отвечаем мы в ответ на все ее требования удлинить и расширить. Нечего удлинять, вот, смотрите, остался всего сантиметр, только на кромку и хватает.
Такой вот маразм. И он крепчает.
Хорошо хоть не проверяет, какого цвета у нас трусики.
- Ну что пойдем? - спросил Мишка.
- А куда деваться?
- Как ты живешь? - спросил он заботливо.
- Тихо и незаметно.
Он рассмеялся и отошел в сторону. Я почувствовала на себе чей-то взгляд, подняла голову - с другого конца класса на меня внимательно смотрела Лидка. Наши взгляды встретились. Секунду, другую в воздухе мелькало электричество ревности, потом мы почти одновременно отвели глаза в сторону.
- Оденься потеплее, ночью шел дождь, - сказала мама утром.
- Так тепло же еще.
- Нет, после дождя прохладно, одень чулки. Отцу скажу.
- Мамочка, не используй папочку в качестве пугала. Это нечестно.
- Не умничай. Одень, хотя бы тонкие.
- Мамуля, сжалься, на дворе пятое сентября, какие могут быть чулки.
- Заболеешь, будешь знать, - неохотно отступила мама.
- Буду знать, буду знать, - обрадовалась я.
Библиотека у нас в подвальчике. После второго урока Мишка, Катя Степко и я двинулись на дело. Систематизация - это расстановка книг по темам и по алфавиту. А еще их нужно протереть. Мы возились уже больше часа, но только-только подобрались к Пушкину. Катька работала, стоя на лестнице-стремянке, и это меня раздражало. Собственно, раздражало другое, вынув книжку, она требовала, чтоб Мишка принял ее у нее. И Мишка подходил, и я видела, что он смотрит ей под юбку. С неподдельным интересом.
- Братцы, - вдруг обратилась к нам Катька, - а можно я немного сачкану?
Я внимательно посмотрела на Мишку.
- Сачкани, отчего же не сачкануть, - сказал Мишка.
- Вот ладушки, вот ладушки, мне так домой надо, представить себе не можете!
- Можно подумать, нам не надо, - пробурчала я.
- Наташенька, в следующий раз ты сачканешь, ладушки, а?
- Катись ты, - я не любила ее слащавости.
Она стала спускаться. Придержи меня, капризно заскулила она. Мишка подскочил и придержал ее. Придержал так, что впору было давать по морде, но она только захихикала. Вот сучка! Да и он хорош, джигит.
Мишка взял ключ и повел Катьку к выходу. Через минуту он вернулся.
Мое сердце забилось в тревоге.
Словно заведенная, я продолжала полировать обложку со светлым образом классика. Мишка подошел и стал сзади. Стоит и молчит. И я молчу.
- Наташа.
- Что?
- Ничего. Просто - Наташа.
- Шестнадцатый год Наташа, что теперь?
