их сменят азиатские и африканские расы. Не сразу, постепенно, но, увы,
все идет к этому.
Мы помолчали, огорченные участью цивилизованных народов. Потом мы как-то так, совершенно неожиданно, стали целоваться. Я попытался бережно уложить ее на спину, но она уперлась руками позади себя и не позволила мне это сделать.
Да я и не особенно настаивал. Мне и так было хорошо с нею. С моей девушкой.
Имел ли я право так ее называть? Ведь еще совсем недавно она ходила с Мишкой.
Было ли у них что-нибудь? Неужели этот кобель добился своего? Тяжкий вопрос терзал мое сердце, но я не решался что-либо спрашивать.
- Какая у тебя тугая молния на куртке, - прошептал я, потянув вниз замочек.
- Я замерзну, - смеялась Наташа.
- А я тебя согрею, - говорил я, принимаясь за пуговки ее кофточки.
- Я простыну и заболею, - она вяло отталкивала мои ладони.
- Как жаль, что сейчас не лето, я бы тебя уже полностью раздел.
- Ты нахал. Перестань.
- Как у тебя тут красиво, сплошные кружева. Зачем это, если никто не видит?
- Как никто? Ты же, вот, видишь.
- Так я сколько этого ждал. Сейчас посмотрю минутку, а потом? Для кого это?
- Значит, для меня самой. Игорь, я так, и правда, замерзну.
- Извини, забыл, я же обещал согреть, - я прижался лицом к ее шее.
- Ой, щекотно, не надо. Порвешь.
Я стал целовать волшебную кожу ее шеи, потом ниже, пальцами я попытался проникнуть под кружево ее комбинации, под чашечку лифчика, но все было так туго, что я понял, что, действительно, скорее порву всю эту красоту, чем доберусь до соска ее груди. И я трогал ее грудь через эти непреодолимые преграды, и это все равно было приятно и волнительно. Я посмотрел ей в лицо, она улыбалась какой-то странной улыбкой, и я стал вновь целовать ее в губы.
- Наташа, я влюблен в тебя.
- И я в тебя, но, пожалуйста, давай, я застегнусь. Я простыну.
- Хорошо. Только пообещай мне.
- Что?
- Что мы будем встречаться. Что ты теперь - моя подружка.
- Хорошо.
- Что "хорошо"?
- Я твоя подружка.
- Я все сам застегну, ладно?
- Попробуй.
Мы шли домой медленно и, пока не вошли в городок, часто останавливались
и целовались. Меня распирала любовь к ней. Светлая и радостная. Мать сразу
заметила.
- Что-то ты весь светишься, - сказала она.
Что я мог ответить? Сказать: "Мамуля, я втюрился". Нет, невозможно.
А сегодня мы обменялись листиками. Казалось бы простые тетрадные странички.
Но для кого простые, а для меня золотые. Я написал стихи для Наташи, а она
написала мне. Я свое стихотворение написал за пять минут, прямо так, сразу,
словно выдохнул. Даже ничего не исправлял. Что значит, вдохновение.
Я лечу домой, чтоб прочесть стих Наташи. Я все время держу руку в кармане, а в руке ее конверт. Словно боюсь, что он исчезнет. Никогда не получал стихов от девушек. Честно сказать, и этот-то выклянчил. Но все равно приятно. Даже жарко в груди. Что она написала мне? Я так волнуюсь. И вот я дома.
Как здорово, никого нет, я раскрываю конверт. Ее ровный почерк. Ее.
Что-то сдавило мне горло.
Текла тихая pечка
И pаздвоилась вдpуг,
Раскололось сеpдечко
Между двух, между двух.
Рыжий мальчик влюблённо
Над гитаpой грустит,
Стаpый клён возле дома
Шелестит, шелестит.
Другой шепчет признанья,
С ним волнительно мне,
Он зовёт на свиданье
При луне, при луне.
Мое сердце в тревоге,
Я себя не пойму,
Но мне нравятся оба,
Почему, почему.
Дождик сыплет над речкой,
Пролетают года,
Раскололось сердечко
Навсегда, навсегда.
Мой дедушка - лауреат Нобелевской премии. Ее он удостоен за изобретение двуспальной кровати. На церемонии вручения шведский король произнес краткую, проникновенную речь, и под звуки гимна Советского Союза четверо мускулистых негров внесли в центр зала виновницу торжества. Огромную кровать с рюшами и балдахином. Наследный принц сдернул покров и перед изумленной публикой предстала обнаженная парочка, бурно занимающаяся любовью. Это были я и Мишка. Причем, я была сверху и выполняла активную роль. Мишка кричал, мне больно, мне больно, а я отвечала, отлично, давай, отлично, давай, Мишенька, давай!
От ужаса я проснулась. Приснится же такое!
Долго приходила в себя. Успокоилась тем, что плохие сны тем и хороши, что явь оказывается гораздо лучше. Конечно, если к хорошим снам добавить хорошую явь, было бы лучше. Но лишь бы не наоборот.
В первые дни каникул мы с Игорем ходили в лес. Так было классно. Ничего,
кроме поцелуев и легких касаний, но зато, как на душе светло, не описать.
Вечером написала стихотворение для него. Пришлось помучиться. Никак не могла уловить ритм, тональность. А потом вдруг пошло, пошло и получилось. Лишь бы он не стал мучить меня расспросами, про раздвоение сердечка и тому подобное. Это просто стихотворение такое. Может, оно и не про меня вовсе. Чтобы было понятнее, можно заглавие придумать - "Песня болгарской девушки", например. Боже, какая чушь, причем тут болгарская девушка? Отдам, как есть.
Целый день носила конверт в кармане, а он ничего не спрашивает. И я молчу.
- Слушай, я ведь написал для тебя стихи, - сказал Игорь неожиданно.
- Да? Как здорово. Где же они?
- Вот, - он достал из кармана сложенный вчетверо листик.
- Давай сюда скорее.
- Ишь ты! А где твои? Мы договаривались, что ты мне тоже напишешь.
- А я написала, - ответила я тихо. - Но мои такие серые.
- Серых стихов не бывает. Если серые, это уже не стихи.
- Вот у меня как раз такой случай.
- Нет, Наташа, нет! Раз ты написала, то ты должна отдать их мне.
- Ты будешь смеяться.
- Не буду. Скорее, ты над моими будешь хихикать. Так что, махнем не глядя.
- Ладно, махнем, только ты не смейся.
- Обещаю тебе.
Я достала из сумочки свой конверт и отдала Игорю.
- Только сейчас не читай, потом, ладно?
- Конечно. И ты прочтешь дома. А то будем краснеть, так что все заметят.
Теперь мне хотелось домой. Листик словно жег меня сквозь сумочку, сквозь одежду. С одной стороны - это уже мое, с другой - желание прочесть было непереносимо. Втайне я чувствовала, что и Игорь испытывает тоже самое.
Никогда еще я не преодолевала лестницу с такой скоростью. Я, собственно, ее и не заметила, я будто взлетела на свой этаж. Дома никого не было. Вот тут я уже не спешила. Я разделась. Умылась. Зашла в свою комнату. Села в кресло. Признаться, прежде мне никто стихов не писал. Вот сумочка. Вот листик. И я развернула его. Я читала не спеша, со смаком. Только стук сердца унять было невозможно.
Я хочу быть с тобой,
(Этот мир такой бренный)
Не качай головой,
Ты мой ангел бесценный.
Я хочу быть с тобой,
И пусть кто-то смеётся,
Ну хоть рядом постой,
Слышишь, сердце как бьётся.
Я хочу быть с тобой,
И не буду я грубым,
Ты мне нежно позволь
Целовать твои губы.
Я хочу быть с тобой,
Моя синяя птица,
В гоpле камень сухой,
Ты не дашь мне напиться?
Первое ощущение? Хорошо. От души. Но мало. А что я хотела? Поэму? Сама-то написала тоже только двадцать строк. Но разве дело в количестве строк? Какая я глупая. Я перечитала стихотворение еще раз. Потом еще. Может, он, и правда, любит меня? А я его? То, что наши отношения совсем не такие, как были с Мишкой, это очевидно. Но что дальше? Что дальше? Я задумалась.
Домашнее тепло сладко разморило меня. Приятная усталость охватила все тело.
И я не заметила, как уснула.
Мы по-прежнему занимались химией. Но теперь это был только повод. Мы ждали одного, чтоб мать ушла куда-нибудь по делам и тогда, сопровождаемые гулким стуком сердца, начинались наши робкие ласки. Вечная боязнь, что нас могут застать, заставляла нас делать все с оглядкой, с опаской, если расстегнуть, то только три пуговки, если снять, то только чуть-чуть, чтобы по первому скрипу двери, по первому шороху иметь возможность мгновенно застегнуться, поправить одежду, вытереть губы.
Как это все началось? Как я решился? Просто то, что произошло в классе, естественно продолжилось у меня дома, когда она пришла заниматься химией. Только теперь нам никто не мешал. Если не считать мою мать, которая либо возилась на кухне, либо вообще уходила из дому по каким-то делам. Отец целыми днями пропадал на работе. Люда, моя сестра, с утра была в школе, вечерами она бегала на свидания к своему Генке.
Было воскресенье. Отец и сестрица поехали на огород, хотели взять и меня, но я твердо заявил, что ко мне должны прийти. Людке это очень не понравилось. Ладно, оставайся, раз обещал, сказал отец. И они уехали.
Как мы и договаривались, Света пришла уже после обеда. На ней была белая юбка с с большими цветами по всему полю, красная блузка с небольшим вырезом, поверх нее серая шерстяная кофта, она распустила косу, и это ей было к лицу.
Мы уселись за стол, и мне в голову ничего не шло. Я невпопад отвечал на ее вопросы, перед моими глазами были только ее высоко обнаженные ноги в тонких, капроновых чулках. Стук моего сердца гулко отдавался в ушах.
- Я ухожу на часок, - сказала мать, заглянув к нам. Она улыбалась.
- Хорошо, захлопни, пожалуйста, дверь, - попросил я.
- Давай отдохнем, - сказал я Свете. Она удивленно посмотрела на меня.
- Просто поговорим, - пояснил я.
- Давай, - ответила она с улыбкой. - О чем?
- Ты встречаешься с кем-нибудь из той школы, где училась прежде?
- Почти нет, а что?
- У тебя там был дружок?
- Был Шарик, Дружка не было, - засмеялась она.
- Ну и ты встречаешься со своим Шариком? - спросил я.
- Слишком далеко ездить.
- Так пусть он приезжает.
- А когда же химию учить?
- Химию можно отставить.
