О. убеждала себя, что будь она на месте Жаклин, то обязательно почувствовала бы незримое, но явное присутствие сэра Стивена за стеною, но вот уже целый час ничего не подозревающая Жаклин стонала от наслаждения: грудь ее была напряжена, руки - откинуты назад, ими она ухватилась за стойку кровати. Когда наконец О. приоткрыв ее плоть, защищенную мягкими светлыми волосами, принялась целовать и теребить губами маленький комок плоти, Жаклин не выдержала и негромко закричала. О. чувствовала, как ее влажная плоть дрожит, и не давала ей даже передохнуть, заставляя кричать от наслаждения, пока ее подруга внезапно не расслабилась и не умолкла. Это случилось так внезапно, что О. показалось будто внутри Жаклин лопнула какая-то пружина.
Спустя некоторое время О. проводила подругу в ее комнату, а в пять часов туда зашел Рене и застал Жаклин уже выспавшейся и одетой. Они еще с утра договорились взять с собой Натали и прокатиться вдоль побережья на яхте; такие прогулки они предпринимали нередко, особенно если после полудня на море появлялся легкий бриз.
- А где же Натали? - поинтересовался Рене.
Они зашли в ее комнату, потом обыскали весь дом, но девочку так и не обнаружили. Рене отправился в сад и принялся громко звать ее, решив, что она задремала где-нибудь на траве. Он дошел до маленькой рощицы пробковых деревьев, которая отмечала границу сада, но на его зов так никто и не ответил.
- Наверное, она уже где-нибудь на берегу, - высказал он предположение, вернувшись к дому, - а может, ждет нас на яхте.
Они решили прекратить поиски и неторопливо направились в сторону моря. А О., лежа на своем голубом тюфяке, посмотрела вниз и увидела бегущую к дому Натали.
О. неторопливо встала и надела халат. Едва она успела завязать пояс, как на террасе появилась Натали и не раздумывая бросилась к О.
- Наконец-то они ушли, - закричала она. - Я едва дождалась. О., я подслушивала за дверью. Я знаю, что ты каждую ночь целуешь и ласкаешь ее. Она так стонет от твоих ласк. Но почему же ты не целуешь меня? Я не нравлюсь тебе? Конечно, по сравнению с ней, я некрасивая, но зато я люблю тебя, О., а она - нет.
Девочка разрыдалась.
- Ну, успокойся, - сказала О.
Усадив Натали в кресло, она достала из шкафа большой носовой платок и, подождав когда девочка немного успокоится, вытерла ее слезы. Натали попросила у нее прощения и поцеловала ей руку.
- О., я буду предана тебе, как собака. Ты можешь не целовать меня, но только не прогоняй. Разреши мне быть с тобой. Может быть, если тебе неприятно целовать меня, ты захочешь бить меня. Я с радостью приму твои удары. Но только не прогоняй меня.
И она готова была снова разрыдаться.
- Натали, ты понимаешь, что ты говоришь? - очень тихо прошептала О.
Девочка опустилась перед ней на колени и обняла ее ноги.
- Да, - также тихо ответила она. - Тогда утром я видела тебя на террасе и видела какие-то железные кольца и печати на твоем теле. Я спрашивала об этом Жаклин, и она все рассказала мне.
- Что она тебе рассказала?
- Ну, где ты была, что с тобой делали, что значат эти кольца.
- Она рассказывала тебе о Руаси?
- Она сказала мне, что ты была... что тебя возили....
- Где я была?
- У какой-то Анн-Мари.
- Что еще она говорила? - прошептала О.
- Говорила, что сэр Стивен каждый день бьет тебя плетью.
- Это правда, - тихо сказала О. - И сейчас он должен прийти сюда. Уходи, Натали, я прошу тебя.
Натали подняла голову и с нескрываемым обожанием посмотрела на О.
- Я умоляю тебя, О., научи меня быть такой как ты. Я буду делать все, что ты скажешь. Ты будешь моей богиней. Обещай, что ты возьмешь меня с собой, когда будешь возвращаться в то место, о котором говорила Жаклин.
- Ты еще слишком маленькая для этого, - сказала О.
- Маленькая? - презрительно переспросила она. - Да мне уже скоро шестнадцать. А потом можешь спросить у сэра Стивена, что он думает об этом.
Как раз в эту минуту в комнату О. вошел сам сэр Стивен.
Натали, в конце концов, разрешили находиться рядом с О. и пообещали отвезти ее в Руаси. Но англичанин строго-настрого запретил О. учить ее каким-либо пусть даже самым невинным ласкам, целовать ее или в свою очередь позволить ей целовать себя. Он хотел, чтобы в замке она появилась, девственно нетронутой.
- Насколько это возможно, конечно, - улыбнувшись, добавил он.
Правда, при этом он потребовал от Натали, чтобы она не оставляла О. ни на минуту, чтобы она смотрела, как О. ласкает его, как О. ласкает Жаклин, как он или старая служанка Нора порят ее плетью и розгами и как она принимает это.
Натали дрожала от ревности и ненависти, когда видела как мягкие нежные губы О. целуют ее сестру. Тогда ей хотелось убить Жаклин. Но когда она приходила в альков и там, лежа на полу, у самой кровати О., смотрела, как О. извивается под ударами хлыста сэра Стивена, как она, опустившись на колени, с наслаждением делает ему минет, как она разводит руками свои ягодицы, чтобы принять в себя сэра Стивена, она испытывала лишь желание и восхищение. Ей не терпелось стать такой, как О.
Неожиданно для О., Жаклин резко оборвала их отношения; возможно, она считала, что они могут как-то негативно сказаться на ее отношениях с Рене. Но здесь тоже было многое непонятно, проводя с Рене почти все время, она как бы держала его на расстоянии. Она холодно смотрела на него, а когда и улыбалась, то выходило у нее это как-то натянуто и заученно. О. вполне допускала, что девушка ночами отдается Рене столь пылко, как и ей, но по поведению Жаклин это совершенно не чувствовалось. А Рене, и это было заметно во всем, просто сходил с ума от желания. В нем проснулась любовь, яростная, всепоглощающая и, временами казалось, безответная. Он разговаривал с О. и сэром Стивеном, он завтракал и обедал с ними, он гулял, составляя ими компанию, но он не видел и не слышал их. Он жил только одним - Жаклин, и больше всего боялся не понравиться ей. И еще он думал, прилагая все усилия, чтобы понять и уяснить для себя смысл самого существования Жаклин, ее суть, скрытую где-то там, под золотистой, с нежным загаром, кожей. Его усилия были схожи с тем, что люди делают во сне, пытаясь ухватиться за последний вагон уходящего поезда или нащупать рукой спасительную балку, чувствуя, как разваливается под ногами мост. Ему хотелось разломать эту большую куклу и, заглянув внутрь, понять, что же за механизм заставляет ее так пищать и плакать.
"Да, - говорила себе О., - вот, кажется, и пришел тот день, которого я так боялась, когда Рене оставит меня и я для него становлюсь всего лишь тенью еще одной, из его прошлой жизни. И я не чувствую грусти, мне только жаль его. В моем сердце нет ни горечи, ни обиды. Он оставляет меня, что же, это его право, право мужчины. А что же моя любовь? Ведь я сама всего несколько недель назад умирала за одно только его слово - люблю. И вот, я так спокойна сейчас? Я утешилась? Но нет, я не просто утешилась - я счастлива, и выходит, что отдав меня сэру Стивену, он открыл меня, тем самым, для новой, еще более сильной любви. Но их двоих и невозможно сравнивать: мягкий, нежный Рене и суровый, непреклонный сэр Стивен."
Каким покоем, каким наслаждением было для нее это ощущение темноты, исходившее от металлических, вставленных в ее плоть, колец. Это клеймо, навсегда отдавшее ее сэру Стивену, эта незнающая жалости рвущая ее плоть рука хозяина и его холодная сдержанная любовь - не было ничего трепетнее и сладостнее для О. сейчас. Так получилось, говорила она себе, что она любила Рене лишь для того, что бы научиться этому чувству, чтобы научиться отдавать себя, чтобы, в конце концов, стать благодарной рабыней сэру Стивену.
Как бы то ни было, но видеть Рене, всегда такого свободного, уверенного в себе (и она любила его за это), сейчас не находящего себе места, мечущегося, страдающего, было невыносимо для нее. Это наполняло ее настоящей ненавистью к Жаклин. Догадывался ли об этом Рене? Наверное - да, особенно после того случая, что произошел, когда она и Жаклин ездили в Канны, в салон модных причесок.
Выйдя из салона, они сидели на террасе ля Резерв и ели мороженое. Вокруг бегали и галдели ребятишки, и Жаклин улыбалась им. В своих узких брючках и черном легком свитере, она такая загорелая и белокурая, такая дерзкая и неприступная, она, казалось, несколько тяготилась обществом О. Она сказала, что у нее назначена встреча с одним режиссером, который снимал ее тогда в Париже, а сейчас хочет снимать ее на натуре, по-видимому, где-нибудь в горах. Режиссер не заставил себя долго ждать. О. сразу поняла, что молодой человек влюблен в Жаклин, это было ясно по одному тому, как он смотрел на нее. Он обожал и боготворил ее.
"И в этом нет ничего удивительного", - сказала себе О. Удивительно было другое - поведение Жаклин. Откинувшись в кресле, она лениво слушала о каких-то числах и днях недели, о каких-то встречах, о том, как трудно найти деньги на съемки фильма и еще о многом другом. Обращаясь к ней, мужчина называл ее на "ты". Иногда движением головы она отвечала ему "да" или "нет" и томно прикрывала глаза. О. сидела напротив Жаклин, и ей не трудно было заметить, что Жаклин из-под опущенных век внимательно следит за мужчиной и с наслаждением ловит признаки того неистового желания, что она вызывает в нем. Она частенько делала это и прежде, думая, что этого никто не замечает. Но еще более странным было то, что это откровенное желание, вместе с тем смущало ее. Она стала очень серьезной и сдержанной. С Рене она никогда такой не была. Лишь раз мимолетная улыбка появилась на ее губах. Это произошло, когда О. наклонилась к столу, чтобы налить себе минеральной воды, и их взгляды встретились. В один миг они поняли друг друга, но если на лице Жаклин не отразилось ни малейшего беспокойства, то О. почувствовала, что начинает краснеть.
- Тебе плохо? - спросила ее Жаклин. - Подожди, сейчас едем. Впрочем, надо признаться, румянец тебе к лицу.
Потом она подняла глаза и улыбнулась своему собеседнику. В этой улыбке было столько неги, страсти и желания, что О. казалось невозможным устоять против нее. Она ждала, что мужчина бросится на Жаклин и начнет целовать ее. Но нет. Он еще был слишком молод, чтобы знать, сколько подчас бесстыдства и похоти скрывается в женщинах под маской напускного безразличия. Он позволил Жаклин встать. Она протянула ему руку, сказала, что непременно позвонит ему, а сейчас должна идти. Он растерянно попрощался и долго еще потом стоял на тротуаре, под немилосердно палящим солнцем, глядя вслед удаляющемуся по широкому проспекту "Бьюику" и увозящему от него его богиню.
