- Мой!
- Нет, сучка, мой! - раздались их надрывистые и охрипшие от возбуждения голоса.
- Ребята, не подходите, они сошли с ума, - крикнул патологоанатом медработникам мужского пола.
- О, боже, какой красавчик, - просипела одна из студенток.
- Не про твою честь, дырка! - рявкнула ей в лицо другая, - если ты не прекратишь мацать своими погаными руками мою алмазную мечту ... - ее фраза оборвалась, прозекторский нож обиженной девушки, сверкнув подобно белой молнии, по самую рукоятку вошел в глаз грубиянки. Студентка рухнула на секционный стол, успев в конвульсиях схватить член трупа.
- Боже, боже мой, они же перережут друг друга, - завопил патологоанатом. Лицо его было искажено ужасом, слова его гулом прокатились по моргу, ударяясь о его сводчатые стены. Девушки бросились друг на друга, их ножи, описывая сверкающие зигзаги, кромсали направо и налево, опускались со свистом, вонзаясь в плоть. Соперница убивала соперницу. Через несколько секунд побоище прекратилось так же мгновенно, как и началось. Посреди вязкого озера крови, цепко сжимая в руке нож, захлебываясь дьявольским хохотом и пошатываясь из стороны в сторону, осталась одна, хрупкая, но, по-видимому, самая ловкая студентка.
В морг ворвался завкафедрой патанатомии: "Чего стоите? Вызывайте психбригаду, милицию!" Он стал медленно приближаться к сумасшедшей женщине, бледные губы его дрожали.
- Анжела, Анжелочка, все нормально, прошу тебя, выкинь это из рук. Нож, положи его. Я т-тебе пятерку по анатомии поставлю.
- Эх ты, козел, - сказала невменяемая девушка.
Она сделала бросок вперед, пальцы ее, подобно стальным пружинам, схватили за волосы тщедушного декана так, что у того хрустнули шейные позвонки.
- Пей, мразь вонючая, - и она рывком окунула его голову в ванну с формалином.
Никто даже не двинулся с места. Время шло. Нож студентки в ее руке воинственно подрагивал. Ноги и все тело жертвенного агнца, наполовину погруженное в формалин, дергалось в предсмертных судорогах в такт ножу. Наконец, выпустив последние пузыри воздуха, тело обмякло и само по себе сползло в ванну.
- Вот тебе клятва Гиппократа! - торжественно рявкнула Анжела.
Труп Юрия Гусакова валялся на полу, забрызганный кровью студенток.
Анжела подошла к нему и рухнула на колени: "Мой! Теперь навеки мой, - она нежно поцеловала огромную головку члена, оставляя на ней свою алую, как огонь и как любовь, губную помаду. И, отчаянно завизжав, пронзила себе сердце прозекторским ножом:
Тем не менее, уж не все было столь мрачно в городе Саратове: жизнь покамест текла своим чередом. К слову будет сказано, полную индифферентность к кровожадным зигзагам судьбы проявляла некая Наталья Германовна Врубель, хотя и работала Наташенька ни кем иным как главным редактором газеты "Саратов".
Бог наделил Наталью Германовну весьма щедро. Несмотря на незначительные анатомические диспропорции (длинная талия, заканчивающаяся слишком уж круглой гогеновской задницей и коротенькими пухлыми ножками, а также здоровенная голова, покачивающаяся на лебединой шее), глаза у Наташи были прекрасны, как у породистой кобылы. Голос же был низким и крайне неприятным. Про себя она рассказывала всем одно и тоже: "Мужчины теряют от меня сознание; стоит мне пройтись по улице, из каждой машины, иномарки, я слышу только одно:
- Дэвушка, хочэшь мыллион долларов? Вот баксы, всего двадцать мынут, ну?!
Но я прохожу мимо, отвечая им следующее: "Дебилы, засуньте себе в жопу ваши зеленые!"
На самом же деле жизнь у Натальи Врубель была крайне прозаичной.
1) Ни один мужчина, даже плюгавый, не мог вынести ее пристального, тяжелого как камень самоубийцы, взгляда.
2) Другие, кто смог преодолеть барьер ее очей, оказывались в полной растерянности и : зажимали носы, поскольку от Наташи несколько смердело. Муж (а у нее он когда-то был) постоянно твердил ей: "Честное слово, дорогая! Даже когда я вхожу в подъезд нашего дома, мне кажется, что в каждой квартире лежит по разложившемуся трупу. Господи, неужели так трудно мыться почаще!" - Так восклицал муж. "Я моюсь, дебил!" - отвечала Наташа. "Может быть, тебя свести к врачу?" "Я вполне здорова, дебил!" - отвечала Наташа. Через несколько дней Наташиному мужу стало дышать значительно легче, поскольку он удавился. "Ни фика себе! - сказала Наташа, - какие мы чувствительные!" - она разглядывала добродушное с вывалившимся языком лицо супруга.
Вообще, за Натальей Германовной сызмалетства закрепилась дурная слава. Когда она была еще пятилетним ребенком, мамочка как-то повела ее в зоопарк. Бедные животные заметались в своих клетках. И пожилой леопард, не выдержав дурного запаха, исходящего от девчушки, скончался от инфаркта. И уже в отроческие годы Наташу окрестили не совсем симпатичной кличкой - Душилка: Но все это было давно уже в прошлом.
И вот, в данный момент, будучи главным редактором газеты, Наталья Германовна рассматривает статью под заглавием "Криминальные происшествия в нашем городе". Широко зевнув и еще раз посмотрев на свое отражение в зеркале, Наталья погрузилась в сладкие девичьи мечты: о своем единственном, преданном ей как собака, любовнике - поэте и наркомане Степанове, у которого в результате травмы черепа чувство обоняния было атрофировано. Все работники редакции давно уже покинули помещение, было около двенадцати ночи.
Наталья Врубель, выйдя из здания, тяжелой походкой направилась к себе домой. Внезапно она вздрогнула: перед ней резко тормознул "Харлей", на котором восседал обруленный рокер.
"Вот так телочка! Давай перепихнемся!" - фары мотоцикла резанули наташины глаза, мгновенно налившиеся пунцовой кровью. Однако женское кокетство не оставило ее: она, кудахча как курица, зацокала длинными каблучками по безлюдной улице. Горбатый худой рокер расхохотался и нажал на педаль газа. Наталья, пыхтя и повизгивая, продолжала скакать. Острые каблучки мелодично цокали, отражаясь эхом в грязных городских подворотнях. Наконец, бессмысленная игра надоела Наталье, и она, повернувшись к преследователю, выкрикнула хриплым от возбуждения голосом: "Хрен с тобой, что дальше?" ("Может, с этим повезет", - подумала она). Мужчина соскочил с "Харлея" и приблизился вплотную к женщине. Наталья заметила здоровенный перевернутый крест на его мохнатой груди. Сатанист хмыкнул, и уже начал расстегивать паукообразной рукой зиппер своих кожаных джинсов. Наталья стыдливо приподняла свою короткую юбочку: "Ну-ну! Иди же ко мне!" Внезапно насильник отшатнулся. "Ты че, тетка, бля, не мылась что ли?" - он был готов хлопнуться в обморок, лицо его позеленело. Круглая физиономия Натальи, наоборот, сделалась багровой от негодования. "Все вы, кобели, такие!" - взвизгнула она. Затем резко ухватила левой рукой длинную косу рокера, притянула его к себе и, сняв со своей ноги туфлю, ударила ей в глаз сатаниста. Длинный каблук, словно стилет, пробил стекло очков и вошел в мозг молодого человека. "Аминь!" - произнесла Наташа. Она оседлала сатанистский мотоцикл и, ударив по акселератору, помчалась по ночному криминальному городу.
Надо сказать, сны полковнику Александру Псине никогда не снились, даже в детстве.
Утром, посетив морг и ознакомившись с кровавым происшествием (уже знакомым читателю), он со злым видом подозвал к себе ректора университета. Плотный седоватый мужчина, протягивая ему дрожащую руку, произнес:
- Вот, товарищ полковник, ужас-то какой!
Псина завернул руку за спину, желчно отрезав:
- Послушай, ты, как там тебя, мне нахаркать на то, что тут у вас произошло, пусть этим занимаются психиатры. Некрофилия и нимфомания не по нашей части. Усек? Ты на свою бычью морду посмотри. Насосался кровушки студенческой, крыса беременная. Чего дрожишь, взяточник? Пшел вон!
После того, как ректор исчез, Псина еще раз оглядел окровавленные тела ненормальных студенток, лежащие вокруг трупа с огромным членом, сплюнул и, широко зевнув, направился к ждущей его милицейской машине. "В отделение!" - бросил он шоферу. Машина вздрогнула и рванулась с места. Псина тоже вздрогнул, погружаясь в сон: Первое в его жизни сновидение было пугающим, ярким и зловещим:
Псина стоял в огромном зале, где-то тихо играл клавесин. "Версаль", - подумал он. Почему это именно Версаль, полковник не знал. Вокруг него вальсировали пары, был слышен шелест шелковых нарядов, Псина чувствовал множество различных ароматов духов. Псина шагнул вперед, надеясь найти выход из этого одурманивающего бал-маскарада. Но маскарад ли это был? Он стал вглядываться в маски плавно танцующих пар. Его ударила дрожь. Это были вовсе не маски. Кабаньи клыкастые хари, волчьи и крысиные пасти скалились на полковника, постепенно приближались к нему. Он оказался в кольце разряженных монстров. "Боже, спаси раба твоего", - начал бормотать Псина. Он хотел поднять руку для крестного знамения, но она ему не подчинилась, все его тело стало скованным и тяжелым, как будто он превратился в живую гипсовую скульптуру. По залу прокатился громовой раскат, клавесин смолк, вся ряженая нечисть вдруг повалилась перед ним на колени:
Король, да здравствует король! - хрюкали и визжали ему в лицо зловонные пасти, - о, великий Александр, мы все приветствуем тебя! О, наш великий, солнцеподобный повелитель!...
Псина зажмурился от яркой вспышки, сквозь его парализованное тело прошел мощный электрический разряд. Когда он открыл глаза, вокруг него никого не было, да и сама зала как бы трансформировалась. Теперь он был окружен пятью большими выпуклыми зеркалами, они отражали его тело, разбивая его на пять фантасмагорических изображений. Он с ужасом стал всматриваться в каждое из них. В первом зеркале бился, захлебываясь в окровавленном мареве, отвратительный эмбрион. Во втором Псина увидел запеленованного, мирно похрапывающего младенца. В третьем отражении - неприятного сутулого мальчика, который подмигнул ему, высунув жалоподобный язык. Из четвертого зеркала на него смотрел плюгавый неприятный юноша с глазами голодного шакала. И, наконец, пятое зеркало отражало его самого в настоящем виде, то есть жилистого и зловещего мужика с гробоподобным лицом.
