Я лишь молчал, купаясь в идущих от девчонки эманациях. Ощущения были опьяняющими.

- Знаешь, чего мне: иногда: хочется? - Она опустила взгляд и тут же снова подняла его на меня. - Одна из тех грязных фантазий, о которых ты писал в своём письме: то, о чём я часто фантазирую, но никогда никому бы не сказала.

Глаза Насти блестели как два ёлочных шарика.

- Чтобы осуществить подобное, необходимо: доверие.

Молча глядя на Настю, я задался про себя вопросом, что же за фантазию она составила в уме. Что-то невероятно извращённое, вроде совокупления под музыку со всеми тараканами в квартире?

- Никаких: особых заворотов, - шепнула она. Словно прочтя мои мысли. - Никаких специальных цепей. Или крапивных стеблей. Всё предельно примитивно. Именно поэтому я бы никому никогда о том не сказала.

Она чуть переступила с ноги на ногу. Пристально глядя на меня, облизнула губы.

- Допрос. Пытка пленницы, нагой, прикованной наручниками за руки и за ноги, раскоряченной в непристойной позе. Ты: скажи. Тебе когда-нибудь хотелось этого?

- Да, - с выдохом вылетело из меня.

Настя полуобернулась в сторону ближайшего растительного горшка, встав ко мне в профиль и поставив мысок туфли на краешек горшка таким образом, что колено её изогнулось.

Проведя рукой по колену до самого края платья, не остановила ладонь и позволила подолу задраться под её действием.

- Применение паяльника, - произнесла она, пряча от меня глаза и проводя ладонью по вышеозначенному маршруту ещё раз. - Самое вульгарное, самое пошлое из всех пыточных применений, которое только может придумать мужской мозг.

Есть ли у неё под колготами бельё?

- Минуту. - Я с трудом оторвался от зрелища. - Паяльник, это:

- Именно.

На её зарумянившемся лице вновь на миг возникла странно-неловкая улыбка - то ли самоирония, то ли стыд, то ли мазохизм - и тут же исчезла.

- Пленница, скованная по рукам и ногам, - нерешительно произнесла Настя, смущённо переплетая пальцы рук между собой. - Нагая, с замотанным скотчем ртом и с включенным паяльником между ног: совершенно беспомощная. Правда, паяльник чуть подремонтирован, чтобы нагреваться медленней обычного.

Настя уронила взгляд и тут же вновь подняла его.

- Ей останется лишь: - она сглотнула слюну, - полагаться на милость палача. С ужасом ощущая свою беспомощность: надеясь, что металл покинет её лоно раньше, чем: в нежных тканях произойдёт ожог или: или обугливание.

От таких перспектив, хотя касающихся и не меня, мне стало несколько дурновато.

- А как я определю, что происходит?

Кажется, в горле у меня пересохло.

- Никак.

Девушка со страдальчески-умиротворённым взглядом смотрела прямо мне в глаза.

- В этом и суть. Как извлечь его: не слишком рано: и не чересчур поздно. Тебе можно доверять?

Она взмахнула ресницами.

По голове моей прошли мурашки. Мне стало ясно... я имею дело не просто с мазохисткой, а с самой натуральной сумасшедшей.

Её заводит боль.

Её заводит риск.

Она перепробовала, в рамках этих извратов, вероятно, всё или практически всё. Теперь она ставит на карту никак не меньшее, чем свои внутренние органы, только для того, чтобы завестись от осознания, что вся судьба её в руках у малознакомого чудака.

И пусть она сколько угодно спрашивает "Тебе можно доверять?" - делая вид, что узрела во мне достойную доверия силу, - в действительности её заводит нечто совершенно иное.

То, что мне нельзя доверять.

Я заглядываю прямо в её сверкающие, подобно двум чуть-чуть подтаявшим сосулькам, серовато-голубоватые очи.

- Как своим глазам.

Ты ведь желаешь услышать от меня именно это?

Вновь взмахнув своими очаровательными пушистыми ресницами, одарив меня всё той же полусмущённой и при этом уже содержащей некий провоцирующе-искушающий подтекст улыбкой, Настя не спеша обращается к двери. Следуя за ней из комнаты в комнату, я ловлю себя на том, что не отвожу взгляда от её плавно покачивающихся бёдер, словно загипнотизированный, введённый в транс этим мерным покачиванием и прикованный невидимой цепью к этой девушке и к её манящим ягодицам.

Замирает Настя лишь у широкой лежачей деревянной доски с несколькими торчащими из неё в разных местах дуговыми металлическими полукружиями.

Она поворачивается.

Губы её почему-то слегка подрагивают.

- Помоги мне, пожалуйста. - Закусив губу и полуобернувшись в сторону, Настя указывает мне на молнию.

Потянувшись рукой к язычку и чуть потянув за него, я вскоре вижу, как прекрасное чёрно-белое платье намекающе школьных тонов неспешно соскальзывает с обворожительного тела девушки, сегодня впервые увиденной мною.

Наблюдая, как она, полусогнув колени, делает шаг вперёд и выходит из сброшенного на пол платья, как она, полуприсев на корточки, проскальзывает собственною правой рукой под резинку своих золотистых колготок и словно бы в рассеянной задумчивости проводит ладонью по не прикрытой бельём ягодице - чтобы мгновением позже приспустить резинку колготок ниже талии, - я вдруг осознаю, что в этот момент, пожалуй, вполне способен и даже в силах овладеть нагою девушкой передо мной помимо её воли. Осмелится ли она как-то противостоять мне или кому-либо пожаловаться впоследствии на это, учитывая характер только что высказанных ею мне откровений?

Тем не менее я как автомат остаюсь недвижно стоять на месте.

Настя выпрямляется.

Шаг в сторону низенькой эмалированной тумбочки. Скрежещущий звук выдвигающегося верхнего ящика.

Настя возвращается неспешно к деревянному ложу; глаза её загадочно блестят. В руках её - четыре пары никелированных новеньких сверкающих наручников.

Зачем так много?

Опустив изящную ступню на дальний край четырёхугольного деревянного ложа, обладательница бесподобной фигуры и весьма извращённых фантазий перемещает следом вторую ступню и опускает на явно шершавую прохладную поверхность свои скульптурные ягодицы.

Лёгкий металлический щелчок - и наручник обхватывает браслетом стройную ножку, другим браслетом обхватывая ржавый полукруг, выступающий из деревянного ложа. Следующий щелчок - и та же участь постигает иную ногу, для чего её обладательнице приходится изо всех сил вытянуть ступню в сторону, растянув свои ножки чуть ли не под прямым углом, чтобы наручники смогли соединить её с другим ржавым полукружием.

Только теперь я понимаю, почему доска столь широка и почему выпирающие из неё по углам полукружия так далеки друг от друга.

Со знакомым звонким звуком наручник защёлкивается сперва на дальнем правом ржавом полукружии, затем на её правой руке. Вытянув до предела левую ладонь с последней парой наручников к четвёртой ржавой дуге, Настя смотрит на меня.

- Помоги:

Ощущая головокружение, тем не менее делаю шаг вперёд. Чувствуя при этом тепло руки Насти и стараясь не сводить взгляд с её настороженных глаз, последними двумя металлическими щелчками окончательно соединяю её с дугами по углам ложа.

В свою очередь не сводя с меня взгляда, Настя облизывает губы. Дыхание её явно чуть тяжелеет.

- Там: - Голос её так тих, что слова еле-еле удаётся уловить. - В верхнем ящике:

Совершаю несколько шагов к тумбе.

Колечко полупрозрачной липкой ленты, в просторечии именуемой скотчем. Миниатюрные аптечные ножнички, предназначенные для последующего разрезания оной.

И паяльник.

Держа в руках вышеперечисленные предметы домашнего быта, приближаюсь к своей прекрасной пленнице. Та следит за мною затравленным взглядом, видимо, заранее настраивая себя на мысль о пребывании в плену у суперзлодея.

Пытаюсь с приличествующим образу коварством усмехнуться.

- С чего начнём?

Глаза её не просто просят.

Они умоляют.

- Скотч:

Прямо под её пристальным взглядом - под взглядом скованной по рукам и ногам совершенно нагой девушки - я с предельно неторопливым и расчётливым видом отделяю от плотного колечка ленты примерно десятисантиметровый отрезок.

Щёлк.

Быстрое движение руки - и липкая полоска полупрозрачной плёнки заклеивает даме губы. Остаток скотча отправляется до поры в карман моих брюк, так же как и миниатюрные ножнички.

Готов поклясться, что Настя при соприкосновении губ со скотчем как будто сама специально вытягивается мне навстречу.

Смотрю ей в глаза, вслушиваюсь в её вдруг замедлившееся дыхание, перевожу взгляд на её мерно поднимающуюся и опускающуюся грудь. Осознаю вдруг, что девушка эта находится теперь целиком и полностью в моём распоряжении по крайней мере на ближайшие часы, даже если ей не слишком понравится то, что я буду с ней совершать, или если она вдруг внутри себя передумает. Мысль эта вызывает странный сладкий озноб.

Безнаказанность.

Чувство это накатывает такой пьянящей волной, что я вытягиваю руку вперёд и как ни в чём не бывало по-хозяйски провожу ладонью по её груди.

Вспомнив о мазохистских наклонностях девушки, сильно ущипываю её за левый сосок.

Настя тяжело дышит, слабо шевеля ресницами; краем глаза я улавливаю блеск пота, выступившего на её бёдрах.

Минуту, а пот ли это? И на бёдрах ли?

Через секундное усилие над собой, необходимое, чтобы напомнить себе о возможности и праве совершать над сей Благородной Дамой всё, что заблагорассудится, я перевожу ладонь с её груди на её трепещущий живот и веду руку ниже.