- Еще?

Я снова кивнул. Она повторила и снова облизала пальцы.

- Знаешь, как такую лапшу еще называют?

- Вермишель?

- Ляшка! . .

Я поперхнулся. Она засмеялась и налила из трехлитровой стеклянной банки процеженного через марлю молока.

- Не подавись... Запей. Видно, что такое ляжка ты уже знаешь. Давай ешь, а то скоро совсем стемнеет, а мне еще со стола убирать.

Прожевав и хорошо приложившись к молоку, я ответил, что не знаю, делая вид - просто перехватило горло.

Тетя снова улыбнулась.

- Нет, так - нет. Но, когда следующий раз мне в подол будешь взор опускать, знай, что там ляжки, а во рту у тебя ляшка... Удовольствия, но разные. Чуть не просверлил меня глазенками...

Смущенно, припав к стакану, я снова отпил молока и доел. Тетя убрала со стола, оставив на нем только пиалу с пенкой сегодняшнего удоя. Как она объяснила: для домового.

Солнце ушло на покой, в доме воцарилась полутьма позднего вечера. Керосиновую лампу тетя зажигать не стала, чуть откинула штору в свою комнату и спросила:

- Со мной ляжешь или один?

- А можно?

- Все равно же подглядывать будешь.

- Нет, - неуверенно ответил я.

- Уговор помнишь?

- Помню...

- Тогда можно...

Так я впервые попал в ее комнату. Все было простенько - желтые шифоньер, небольшой трельяж, и никелированная кровать, двухспалка с множеством пуховых подушек. Раскидав подушки по спинкам, она откинула толстое одеяло.

- Валетом спать будем...

Я угукнул.

- Раздевайся и ложись. Я сейчас.

Она вышла. Я разделся - сняв и трусы, залез под одеяло. Зачем так сделал? В палатке же мы лежали без них, вот я и решил снова спать совершенно голым.

Тетя вернулась в ночной рубахе, видимо, она не разделяла моего понимания того, что значит "спать вместе". Поправив на своей стороне подушки, она что-то сунула под одну из них.

Мое сердце екнуло, запрыгало в груди, ноги ослабли. Я догадался, что она там спрятала.

- Двигайся к стенке, - проговорила тетя, откидывая одеяло углом от края. - Горе ты мое! Зачем снял-то?!

Я ничего не ответил. Повернулся и стал разглядывать висевший перед носом коврик. От перевозбуждения меня пробил озноб. Панцирная кровать спружинила от груза, одеяло немного подвинулось, и мои ноги охватили ее руки.

- Чего холодные, как ледышки?

Я молчал.

- Ладно, поворачивайся, так уж и быть, согрею, - проговорила она, со вздохом.

Я прокрутился на боку, одеяло съехало с тети куда-то на пол и прямо перед моим взором оказались ее ноги. Маленькие ступни, пальчики с аккуратными ногтями. Было темно, но я их видел. Точно помню. Только, что меня знобило, а теперь бросило в жар. Мое отличие от девчонок уперлось тети в ночную рубашку.

- Горе ты мое! И что мне теперь с тобой делать? - спросила тетя.

Промолчал, не зная ответа. Просто смотрел на ее ноги, замерев. Руки тети огладили подол ночнушки и стали медленно его задирать. Я вспомнил, как она вешала свою мокрую рубаху, и как приподнялся на ней сарафан. Показались коленки, ткань поползла выше и остановилась на бедрах. Подрубной шов проходил как раз там, куда я уже два дня пытался заглянуть.

- Все... Дальше запрет, - шепнула тетя.

Я поднял глаза к ступням, но обидеться не успел. Мое отличие от девочки попало в ладонь тети, вторая ее рука обхватила мой обнаженный зад и подтянула к себе. Она немного разомкнула ноги, просунула окрепший колышек меж них и зажала.

Чуть выше ее колен моему "отличию" было тепло, мягко и удобно. Я уже подумал: так мы и уснем, но ее рука на моем голом заде стала тихонько меня подталкивать:

Если кто имел дело с двуручной пилой - прозванной в народе "Дружба 2" , по количеству участников в процессе пилки дров, то знает, чтобы все шло легко, без потуги, ручку нужно только тянуть на себя и, ни в коем случае, не толкать. Здесь же процесс был как раз наоборот - она толкала, а мое тело пружинило назад.

Постепенно я почувствовал, как отличие от девочек стало набухать, внедряясь в теплую плоть. Ее ноги тоже немного напряглись и она прошептала:

- Смотри сюда.

До этого я не решался опустить глаза, и заглянуть под шов рубахи, но сейчас тетя сама, свободной рукой, вскинула подол и запустила под него палец. Я услышал легкий стон, ее ноги вытянулись, сильно сжимая мое "отличие" - оно дернулось и излилось.

Тетя издала еще один стон, ее ноги содрогнулись, отпуская мой, ставший мягким, колышек. Ее рука вынырнула из-под подола и огладила ноги.

- Всю залил. Парное молоко на пользу пошло, - произнесла она, оправляя рубаху и затыкая себе меж коленок.

Не знаю почему, но мне захотелось куснуть ее за большой палец ноги, я так и сделал.

- Горе ты мое! Спи! . . - услышал я, но сказала она это как-то с придыханием, мне стало приятно даже приятнее чем, когда мое отличие от девчонок изливалась на ноги тети.

Я, тихонько, куснул большой палец и на второй ноге. Тетя положила свою руку ребром ладони себе меж ног, подтянув рубаху клином вверх, другой шлепнула мне по голому заду.

- Спи...