Рванул к нему. С размаху залепил оплеуху и заорал:

- Никогда, слышишь щенок. Никогда я ****ью не был, и твоей не буду. Недоволен? - Съ**ал на**й! Пусть лучше они меня ебут: и я их. Запомни! Или мы вместе е**мся на равных или я тя один. И не тебе решать быть ли мне еще с кем-то.

Глупость я сейчас скажу огромадную, но и ты мне: как бальзам на душу: и я в тебя: втюрился сразу: как пацан зеленый. Может даже полюбить смогу: Мне тоже никто на**й больше не нужен. Но: решать тебе:

Вышел во двор к умывальнику, смыл кровь с лица. Кровоточила разбитая верхняя губа. Ледяная вода остудила. Чувствуя, как горит, подергивается и разбухает скула, уселся в беседке и закурил. Видно, придется убирать свои вещи обратно из нашего романтического гнездышка. Хм, каким оно могло стать: А, по**й. Я ему все сказал. Из дома вышел Ваня с полотенцем. С распухшим лицом в крови, не знаю чьей. Хмуро зыркнул исподлобья, умылся и побрел обратно.

Не хотелось его видеть. Зашел к ребятам и завалился в постель. Те сразу засуетились, стали расспрашивать. Витя метнулся в кухню и притащил кулёк со льдом. Дрон стал осматривать тело. Только Богдан сидел безучастно и настойчиво ловил мой взгляд. Андрей сидя у стенки, подтащил к себе, уложил мою голову на колени и приложил к скуле лед. Витя примостился снизу, нежно поглаживая грудь и живот. Бодя вышел. Дрон рокотал всякие успокоительные глупости ласковым басом своим и поглаживал по щеке. Минут через 10 вернулся старшой. Сказал, что Ваня закрылся у себя. После ужина в честь гостя решили сделать барбекю из кабанчика. Ужинать я не пошел. Ребята притащили жратву и закуску в комнату. Принялись пить первачок. Я уныло напился, завалился на боковую и вздремнул.

Разбудили меня, когда все уже было готово. Дождя и ветра не было. Невзирая на холод, решили уговорить кабанчика в центральной беседке под салаты и водочку. Развели большой костер. Комаров уж который день не было вообще. Ребята в ярких лыжных комбинезонах выглядели довольно экзотически. Все как-то даже чересчур веселились и хохмили. Я постоянно ловил на своей побитой роже удивленные и злорадные взгляды. Посреди веселья решил покурить у огня. Подошел Петр:

- Рассказывай, что у вас? Иван молчит и пьет.

- Разборки вышли: Твой захотел меня подмять под себя как актив. Я ему популярно все объяснил. Слов оказалось мало. Пришлось применить силу: он решил настоять на своем. Все.

- Ясно, бля. "Милые ссорятся:" Не бзди. Я его знаю. Горячий он у меня, вспыльчивый. Отойдет. Но и это хорошо. Если б ты его уже вы*б, - писец котенку. Не возбухал бы. А так, уважуха. Мужик растет. К утру коль не примет этого, больше его не увидишь. Ладно, держись. Пойду к Остапу бухать. Нам от кабанчика тоже перепало: На базе нынче ночую.

Я с ребятами засиделся у костра допоздна. Вани нигде не было. Тоже со старшими заливается небось. Народ почти весь уже свалил в дом. Холодно. Решили тоже возвращаться в тепло. Кончились сигареты. Вспомнил что вещи мои уже наверху. Решил сходить за новой пачкой.

Дверь в залу была приоткрыта. В камине догорали рубиновые угли. В тусклом свете дворового фонаря, пробивающегося сквозь тюль на постели темнела скрючившаяся фигура сопящего Вани. Стало довольно прохладно. Сходил за дровами и подбросил в камин побольше. Сухие, они загорелись почти сразу и я какое-то время застыл возле огня, всматриваясь в оранжево-сине-зеленые его язычки, жадно лижущие древесину. Огонь оживал, разгорался, озаряя все вокруг глухими красно-оранжевыми сполохами. Обернувшись к распростертому на покрывале одетому парню, заметил на полу рядом валяющуюся пустую бутылку. Ваня сам вылакал почти весь коньяк.

Не хотелось его тревожить. Взяв пачку сигарет, я уже выходил на перекур: но передумал. Надо-таки раздеть и уложить в постель нормально. Пусть спит спокойно, а я переночую у ребят. Вернулся. Куртка, свитер, кроссовки, джинсы перекочевали на кресло. Отвернул одеяло, перекатил безвольное тело на простынь и уже хотел укрыть, когда он вырвался из пьяного забытья, но не окончательно.

- Кир, ты: Я так ждал. Я: так люблю. Останься, не уходи. Кирушка, я так тебя: - залепетал он пьяно, слабо обнимая меня и льня всем телом.

Дальше лепет стал совсем уж неразборчивым, и Ваня принялся слюнявить мне лицо и шею подобиями поцелуев: Я был сильно на взводе, возбудившись еще при его раздевании. Хотел его неимоверно. Спокойно мог воспользоваться этим телом и трахать его как и сколько желал: Но так было нельзя. Это было неправильно, подло. Преодолев себя я, целуя и обнимая его ласково, ворковал что-то успокоительное, пока он не затих снова. Осторожно выбравшись из постели и укрыв его, тихо покинул залу. Надо было успокоиться.

Вышел во двор. Ветра почти не было. Оранжевый свет фонаря обогатился холодным серебристым светом ущербной луны и миллиарда громадных звезд сияющих на бархатно-синем безоблачном небе. Словно умножая их, на фоне черных стен гор, мерцали редкие зеленоватые огоньки светляков. Побродив по двору, налюбовавшись Млечным путем, я уже возвращался обратно, когда из дома показался Петр. Увидев меня, он широко улыбнулся, подошел и обнял. Он тоже был хорошо выпившим, но не пьяным. Прижав к себе, мужик засосал меня мощно в губы, оторвался и потащил к газели. Когда мы оказались у ее боковины, противоположной дому, Петро вновь принялся жарко целоваться, обнимая, гладя и прислонив спиной к борту машины. Оторвался и зашептал:

- Ну что, не помирились? Знаю, знаю... Малой нажрался в умат и я его оттащил в залу. Дрыхнет счас без задних ног. Спецом его с Остапом споили - пожалели: А мы Кир, мы не спим. И: я еще хочу: напоследок. Как днем. Дважды кончить: от тебя, но не так: Кир - давай. Точно в последний раз. А Ванька, сам увидишь, к утру уже оттает. И все у вас будет путем. Подари мне этот кайф!

Он вновь принялся лихорадочно зацеловывать меня, гладя и крепко по-мужски обнимая. Едва улегшееся после сына возбуждение по новой вспыхнуло с отцом. И я отвечал ему не менее пламенно, дурея от ощущений сильного тела, мощного аромата самца, его железного долбака, вминающегося в живот. Отстранившись немного, Петр надавил мне на плечи руками, опуская вниз, расстегнул и стащил до колен штаны и воткнул в рот свой каменный болт. Закачал, яростно е*я на всю длину. Я лишь пассивно принимал его в себя, упершись затылком в борт газели, оглаживая волосатые мощные бедра и зад. Затем пробрался к очку и воткнул в него сразу два пальца. Глухо рыкнув, Петро задолбил еще яростнее и, ворвавшись в горло, задергался в оргазме: Едва дождавшись конца своего кайфа, рванул за плечи вверх и снова принялся взасос целовать, глубоко проникая в рот языком и сплетая его со своим.

- Так, вот так, кобель. Правильно. А теперь вы**и меня!!! Вы**и, чтоб я умер от кайфа, разорви меня своим буем! . . Счас, погоди, счас-счас:

Он отпустил меня, вытащил ключ, путаясь в штанах. Достал из бардачка какой-то гель, выдавил на ладонь целую кучку и заведя ее за спину, растер по очку. Лихорадочно, в дикой спешке. Упал грудью на седушку, отклянчил зад и разведя ягодицы прохрипел:

- Давай, бля, засаживай! Въ**и, сразу на всю. Кир!

Я в полно ахуе от такого экстрима буквально полыхал страстью. В любой момент из дома мог появиться кто угодно. Тут, правда, был свой нюанс, и дом и туалет были на линии, противоположной нашей стороне газели, да и далековато она была от входа. Но, мало ли кому чего вздумается посреди ночи:

Тем не менее, дрын стоял столбом и чуть не лопался от наполненности. Стоило услышать Петра, как я в один момент уже засадил в него с размаху, вызвав облегченно-болезненный всхрап и задолбил на полную, накрепко зажимая бедра мужика. В мертвой тишине двора стали раздаваться, казалось, оглушительные шлепки двух тел, но обращать на них внимание не было никакой возможности. Дикое желание обладания затмило разум полностью. Не прошло и 2-х минут, как я вдруг неожиданно даже для себя, как-то напополам с болью кончил, когда перед внутренним взором мелькнуло лицо Вани, весело ухмыляющегося. Бля, невозможно! Как так? - не мог прийти в себя я. Долбак торчал и не думая опадать. Дико, яростно хотелось еще!!! Сфинктер Петра жадно жамкал ствол, даря острое наслаждение. Меня била крупная дрожь, над схлестнувшимися телами пар стоял столбом!

И я пошел на второй заход. Теперь уже не так рьяно, размеренно задвигался плотно обжатый нутром мужика, чутко отзываясь вспышками наслаждения от каждой его неровности. Таранил мощно, на всю длину, мимолетно замирая ободком залупы на пульсирующем сфинктере и въезжая до хлопка яиц. Руки заскользили по мокрой от испарины широкой спине, задирая свитер до загривка. Входил до конца и начинал им двигать едва-едва, оглаживая волосню торса и теребя твердеющий болт Петра. Срывался на лихорадочные движения бедер и плавился в остром, как бритва и нежном как пух восторге, уносясь сознанием в нирвану. Казалось так в нем я мог пребывать вечно, долбя и потрахивая, обнимая и жамкая это сильное тело. Не знаю сколько это длилось - минуту, десять, полчаса, и когда мягкие волновые обжимания сфинктера стали сильнее и чаще, я с каким-то махоньким внутренним сопротивлением - постой, не спеши, не так быстро, еще!!! - взлетел на вершину экстаза и забился в его залпах, упорхнув из реальности. Долго, очень долго пребывал в ней, уже не фонтаном и не залпами изливаясь в Петра и вместе с ним.

Пришел в себя, когда мы тряпичными куклами боком лежали на холодной земле, так и не расцепившись, от холода. Обнаженные части тела были липкими от пота, в душе царила блаженная пустота. Нехотя заворочались, расцепились, никакие забрались в салон. Все молча. Намочив полотенце, кое-как обтерлись. Пора расходиться. У машины крепко пожали друг другу руки. Петро обнял, поцеловал:

- Это было!!!: Так никогда, даже в молодости: Так больше мне ни с кем: До смерти не забуду. Никогда:

Еще один крепкий короткий поцелуй и мы разошлись.