Максим дурачится, и Андрей, подыгрывая ему, дурачится тоже - скорбно кивает головой:
- Выходит, что так - что вы, товарищ сержант, начиная свою доблестную, как вам сейчас кажется, службу, были в тот полный заблуждений период своей молодой жизни слишком наивны... нет, мы, конечно, можем кое-что... ещё как можем! Но мы - обычные парни в камуфляже, и не наше дело - ломать замшелые стереотипы в отдельно взятой воинской части... - говоря это, Андрей хочет посмотреть на часы, чтоб узнать, сколько минут остаётся до вечерней прогулки, но надобность в этом отпадает сама собой: из дверей казармы, толкая друг друга, выскакивают будущие солдаты, и Андрей, непроизвольно ища глазами Игоря, усмехается: - Вон - птенцы на прогулку летят... будут песню нам, старым, петь перед сном. Идём - поприсутствуем...
- Ага, они сейчас, бля, споют... как у этого, бля... у Пушкина: "Чей там стон на Руси раздаётся? Этот стон у нас песней зовётся!" - Макс, говоря это, тихо смеётся.
- Сам ты, бля, Пушкин! - смеётся Андрей.
Рота молодого пополнения бестолково строится и, не в ногу маршируя в бледно-молочном свете фонарей, с песней шагает вокруг казармы, причем песня исполняется так, что слова этой песни - как, впрочем, и мелодия - угадываются с большим трудом, - рота молодого пополнения, то и дело понукаемая с двух сторон резкими сержантскими голосами, делает вокруг казармы круг за кругом - рота молодого пополнения совершает то, что на суровом языке Устава называется вечерней прогулкой.
- Юрчик, бля! - кричит проходящий в стороне боец - парень в форме рядового. - Что вы их водите, как баранов? Их, бля, ебать надо - дрючить на всю катушку, а вы... положите их на землю, и - по-пластунски... с песней по-пластунски - вмиг, бля, шагать научатся!
Голос рядового, проходящего мимо, звучит в весенних сумерках уверенно, бесшабашно и весело, и Юрчик - командира первого взвода - отзывается в ответ так же весело и так же громко:
- Дима, привет! Что в роте у нас нового?
- А хуй его знает! Я на аккорде четвёртый день - в роте почти не бываю... А запахов, бля, ебите - не жалейте! Пусть, бля, привыкают!
Махнув рукой, парень в форме рядового исчезает за углом, - рота молодого пополнения, поравнявшись с входом в казарму, невольно замедляет шаг, но команды "стой!" не слышится, и рота, не в ногу шагая, с песней уходит на очередной круг... будущие солдаты совершают вечернюю прогулку - с песней "гуляют" на свежем воздухе, и каждый, идущий в строю, невольно думает о том мимолётном диалоге, что весело прозвучал в зыбких весенних сумерках, - выдыхая слова патриотической песни, каждый думает о словах неизвестного им Дима, который фантомом возник-исчез на исходе еще одного армейского дня...
- Отставить песню! Рота-а-а, стой! Через пять минут - строиться на вечернюю поверку! Разойдись!
Слова Юрчика - командира первого взвода - звучат громко, уверенно, беспрекословно: сержант не делает пауз между командами, и оттого все слова команд выстраиваются в одно напористо бьющее по ушам предложение, так что между словами не остаётся ни малейшего зазора, чтоб хотя бы на миг задуматься, - властно звучащий голос сержанта направляет, давит, подстёгивает, отметая саму мысль сделать что-либо не так, как это приказано. И так - напористо и властно - командует не только Юрчик. Так командуют все сержанты - командиры отделений.
Будущие солдаты, толкая друг друга, исчезают в дверях казармы, - словно живое существо, казарма стремительно всасывает в своё чрево молодое пополнение, так что буквально через минуту перед сходом в казарму не остаётся никого.
- Завтра дрючим их на плацу - сокращаем свободное время, - говорит Юрчик не спешащим в расположение сержантам, в качестве командиров-наставников прикомандированным, как и он сам, к роте молодого пополнения. - С учетом этого, парни, планируйте свои наказания. А то, блин... полный отстой! С завтрашнего дня начинаем гонять по полной программе. Я с капитаном этот вопрос согласую.
- Может, сегодня их вздрючим - потанцуем "отбой-подъём"... - то ли спрашивает, то ли предлагает командир отделения - черноглазый невысокий Владик; этому Владику, прикомандированному к роте молодого пополнения из автобата, служить еще полгода, и потому он, "стариком" ставший совсем недавно, держится по отношению к дембелям с положенной предупредительностью - не заискивает, не прогибается, но место своё, определяемое внеуставной иерархией, знает четко.
- Хм, какой ты кровожадный... - глядя на Владика, смеётся Артём - командир второго взвода. - Дрючить кого-либо - занятие, конечно, увлекательное, и не только увлекательное, но для иных даже жизненно необходимое - в смысле самоутверждения... особенно, когда ты знаешь, что овца, которую ты дрючишь, сдачи тебе не даст. Но такая дрючка, как правило, происходит не от большого ума и уж тем более не от настоящей силы. А потому дрючить, товарищ младший сержант, нужно осмысленно - дрючить нужно за что-то совершенно конкретное, чтобы тот, на ком ты свои командирские позывы жаждешь поупражнять, четко знал, в чем его провинность... это во-первых. И во-вторых... - Артём - полноценный дембель и потому говорит всё это Владику неспешно, веско, с лёгким налётом отеческого поучения, - во-вторых: провинность должна быть связана с невыполнением положений Устава или распорядка дня - тогда дрючка, адекватная проступку, не только допустима, но даже необходима. В противном случае - возникает неуставщина... товарищ младший сержант.
- Дык... я что? Я ж хочу, чтобы было как лучше, - вмиг отзывается Владик, и сразу видно, что "старик" он ещё совсем молодой.
- Вот-вот! Все хотят, чтобы было как лучше, а выходит, бля... выходит - как всегда. И отчего так выходит, никто не знает.
- А чего здесь знать? - отзывается Толик, прикомандированный к роте молодого пополнения из роты обеспечения. - Нас, когда мы в роту из "карантина" пришли, ебали полгода по-черному... было нас пять "слонов", и летали мы все пятеро от рассвета до рассвета... ну, понятно! Все, бля, летают... так вот: сколько раз мы тогда, в умывальнике кровью отхаркиваясь, искренне говорили друг другу, что сами, когда "постареем", никого пальцем не тронем... и что?"Постарели"... захожу я в умывальник после отбоя, а Валерка, друг мой лучший, метелит ногами салабона, только-только пришедшего с кэ-эм-бэ... я - к нему! Отшвырнул его в сторону. "Помнишь, - кричу, - что мы обещали друг другу? Что мы, когда постареем, козлами не будем! Помнишь?", а он мне в ответ: "Ты ничего не понимаешь! Это - система, и не нам её менять!" Сцепились - орём друг на друга... одним словом, чуть не подрались - в том самом умывальнике, где нас самих ещё не так давно сапогами швыряли из угла в угол... - Толик рассказывает всё это легко, как рассказывают анекдоты, но видно, что история эта для него - не пустой звук. - Салабон приподнялся с пола - смотрит на нас, кровь вытирая, и никак понять не может, в чем его, салажья, ценность, что два сержанта - два "старика" - из-за него, как ненормальные, один одного за грудки трясут...
История эта, рассказанная немногословным Толиком, сержантом из роты материального обеспечения, неожиданно производит впечатление - и вовсе не содержанием, поскольку в содержании всё для всех узнаваемо, а впечатляет та внезапная искренность, с какой Толик всё это рассказывает: за напускной лёгкостью вдруг отчетливо слышатся почти забытые человеческие интонации, и это так неожиданно, что на какой-то миг воцаряется молчание.
- Ну, допустим, сцепились два сержанта - два "старика" - вовсе не из-за салажонка... - нарушая молчание, говорит Андрей.
- Допустим, - кивает Толик. Он мимолетно смотрит на Андрея, и во взгляде его Андрей улавливает мелькнувшее удивление... удивление, вызванное тем, что он, Андрей, увидел в этой истории что-то еще - такое, о чем Толик говорить совершенно не предполагал. - Так вот... я к чему обо всём об этом рассказал? Пока "слонам" было плохо, они искренне думали, что, когда они "постареют", они обязательно сделают "как лучше", а потом они, "слоны" эти, стали "дедушками", и всё получилось - "как всегда"... и Валерка, с которым мы сопли кровавые по ночам смывали, которого я считал своим другом, мне кричит, что это система и что я буду последним лохом, если в систему эту, не нами придуманную, не стану вписываться... вот я о чём! Он кричит мне "система!", и он - прав: это - система! И она не только в армии - она везде: поднимаются люди снизу вверх и тут же напрочь забывают, что делается внизу, и чем выше они поднимаются, тем короче у них становится память... сытый голодному не внимает.
- Подожди! - Юрчик, перебивая Толика, лезет в карман за сигаретами. - Система, да! Но... ты скажи, Толян: ты сам - ебал "молодых"? Сам лично - бил их после отбоя? Ставил на счетчик? Заставлял себя обслуживать?
- Нет, - отзывается Толик.
- Вот! И я, будучи "старым", ни одного салабона не ударил! И ни разу никого не заставил заправлять мне койку! И не стирали мне ни разу ни носки, ни трусы! И никого и никогда я не доил на деньги... а я ведь тоже в системе - в этой самой системе! Значит, что получается? Дело не в системе? - Видно, что Юрчика эта тема задела, зацепила, и он, глядя на Толика, говорит всё это напористо, энергично, словно ему возражают, а он, отбиваясь, спорит.
- Дело не в системе... точнее, не только в системе - дело здесь, парни, в самом человеке, - рассудительно говорит Андрей. - Всё зависит от каждого персонально, и кто-то - систему эту принимает как должное, в ней растворяется, сам становится её частью, а кто-то - системе сопротивляется... в меру сил и возможностей. Всё, в конечном счете, зависит от каждого конкретного человека...
- Вот! - перебивая Андрея, вновь подхватывает Юрчик. - Андрюха правильно говорит! У человека должен быть стержень - свой, собственный... и тогда никакая система тебя не сломает - под себя, как овцу, не подомнёт!
- Ой, как у вас всё просто... - переводя взгляд с Юрчика на Андрея, хмыкает Максим. - Стержень, бля... как же! А если в стержне этом - в самом человеке - изначально заложена неосознаваемая им самим тяга к мазохизму-садизму?"Молодой" - страдает... так? Так. Его бьют, ставят раком, делают рабом, но он не посылает всё это на хуй - он страдает и, страдая, принимает это как должное, оправдывая свои страдания системой, а едва становится "стариком", как в нём тут же открывается новая грань, и он уже искренне тащится от своей безграничной власти - сам свирепствует, сам ставит кого-то раком или заставляет пацана, только призвавшегося, стирать свои носки-трусы, и снова всё это оправдывает системой... типа "сам я белый и пушистый, а никуда не годная система меня, бедного, вынуждает быть злым и нехорошим"... очень, бля, удобно, чтоб скрыть свой личный - гнилой - "стержень"! Изначально гнилой...
