А впрочем... впрочем, поднадзорные бобики и прочие наголо стриженые юные интеллектуалы могут под неусыпным присмотром невидимых бобиковедов резвиться на свежем бесплатном воздухе как угодно долго, выкрикивая свои бесконечно толерантные лозунги и тем самым поднадзорно и даже продуктивно отвлекая внимание почтенных обывателей от всякой европейской и прочей отечественной недвижимости, но - жизнь есть жизнь, и она, эта жизнь, идёт своим чередом, не взирая на всяких бобиков и прочих ликообразных деятелей и даже полководцев на фронте отечественной гомофобии...
Может быть, мой читатель, и не стоило обо всём это говорить - о Петре и Платоне, о Зевсе и Лукиане, о Цезаре и о Гитлере, но - пока мальчики спали - я оглянулся на миг назад, чтобы увидеть еще раз залитую солнцем праотчизну - и, оглянувшись назад, невольно зацепил глазом прочие времена-эпохи, безвозвратно прошелестевшие на ветру нашей общей истории... только и всего! Сказка мешается с былью, и иногда... иногда не сразу понимаешь сам, что в этой жизни сказочное, а что - под вечно голубыми небесами - исправимо реальное...
Ваня, студент первого курса технического колледжа, проснулся первым... радио, выполнявшее в "детской" роль будильника, еще молчало, накапливая в своём затаившимся безмолвии самые разнообразные новости о событиях и происшествиях, что случились за прошедшую ночь, и Ваня, едва открыв глаза и сразу всё вспомнив, покосился на Ростика, - маленький Ростик, не торопящийся просыпаться, лежал на боку, прижимаясь животом к Ване, одна его нога была бесхозно заброшена на ногу Ванину, одна его рука лежала на Ванином животе... и вот таким самым что ни на есть безнадзорным и потому совершенно бесхитростным образом к Ване прижимаясь, маленький и беззащитный Ростик бесшумно и даже безмятежно посапывал, нисколько не торопясь узнать, что случилось в мире за прошедшую ночь... А что, собственно, случилось? В конце концов, маленький Ростик самым настойчивым образом хотел всего этого сам... и потом: всё, что случается, чаще всего случается в голове, а у Вани, надо отметить, голова была вполне здоровой, то есть без всяких въевшихся в душу комплексов и прочих отечественных фобий... да, именно так: маленький Ростик никуда не делся и как был младшим и даже любимым братом, так им и останется, и Ваня, если кто-то его, то есть Ростика - младшего брата, обидит, без всяких апелляций и даже ни на миг не задумываясь порвёт обидчику пасть, а всё остальное... всё остальное - ветер, с места на место гоняющий в слабых головах словесную шелуху... и - осторожно, чтоб маленького Ростика не разбудить, Ваня безнадзорно скользнул рукой вниз, - попка у маленького Ростика, с самого вечера ничем не прикрытая, была, как показалось Ване исключительно на ощупь, еще соблазнительнее, чем накануне: скользнув чуткой обтекающей ладонью по двум упруго-мягким и нежно-теплым булочкам, едва прикасающимся, трепетно вздрагивающим пальцем проведя по сказочной ложбинке, Ваня свою обтекающую ладонь на одной их булочек вполне осознанно остановил, и ладонь, его, трепетно замершая в лучах радостно весеннего солнца, в тот же миг упоительно наполнилась...
Надо ли говорить, мой встрепенувшийся читатель, что Ванин петушок, давно уже живший по собственному и даже не всегда ему, то есть Ване, удобному расписанию, проснулся еще раньше Вани! И в тот момент, когда Ваня только-только открыл глаза, его петушок, не раз и не два уже поднимавшийся, чтобы проверить, не проснулся ли Ваня, не то чтобы бодрствовал, но и не спал, пребывая, как в засаде, в некой выжидательной полудрёме... и вот, едва только Ваня, студент первого курса технического колледжа, наполнил свою ладонь, как его петушок бдительно вздрогнул и, ни секунды не раздумывая и ни мгновения не сомневаясь в необходимости своего бодрого присутствия на весеннем празднике Ваниной любознательности, тут же, стремительно и даже упруго подскочив во всю свою петушиную прыть, одномоментно принял боевую стойку... и, прижимая ничего не подозревающего и потому крепкого спящего маленького Ростика ладонью одной руки к себе, лежащий на спине голый шестнадцатилетний Ваня ладонью руки другой не без некоторого удовольствия потрепал-погладил затвердевшего петушка... но уже в следующий момент им обоим показалось такого не шибко пылкого утреннего приветствия мало - пальцы Ваниной ладони непроизвольно обняли-стиснули жаром пышущего петушка, и петушок... петушок в тот же миг оказался зажатым и даже сжатым в привычном кулаке шестнадцатилетнего Вани, студента первого курса технического колледжа...
Ну и, мой читатель, представь себе эту самую картину - древнегреческую идиллию: утро, весна, комната уже залита радостным солнечным светом, будильник еще молчит - еще не выплёвывает, торопясь и захлёбываясь, последние новости с мировых и прочих рынков движимости и недвижимости... голый Ваня, уже по-мужски оформленный, но еще по-мальчишески миловидный, еще элегантно гибкий в своих ничем не прикрытых на данный момент очертаниях, лежит на спине, вытянув ноги, сбоку к нему, уткнувшись в бедро горячим и даже чуть твёрдым петушком, мирно и сладко посапывая, прижимается маленький, бесконечно любимый Ростик - и этот самый Ваня, ладонью одной руки нежно и ненавязчиво ощущая тугую горячую булочку беззаботно спящего Ростика, кулаком руки другой с утренним наслаждением ласкает своего неугомонно прыткого петушка... может быть, спрошу я тебя, мой впечатлённый читатель, эта почти что идиллия на шуршащем ветру пролетающих мигов и есть та самая - внезапно, но узнаваемо проступившая своими весенними контурами - утраченная некогда безмятежно счастливая праотчизна? Да, конечно: дважды в одну реку истории войти нельзя, и как отдельно взятый человек никогда уже не может вернуться в своё босоного счастливое детство, где мир был таинственно безграничен, а небо выше, так точно и человечество никогда не вернётся в пору своей детской наивности и даже счастливой дикости, не замутнённой и не загаженной пролетевшими на шуршащем ветру созидательными столетиями... но, быть может, спрошу я тебя, мой читатель, эту самую праотчизну можно открыть и увидеть в отдельно взятом и даже конкретно частном случае? И тогда все ликообразные бобики, все пыльные мачо со всех городских и прочих душевных окраин, все скопом взятые и потому безупречно нравственные их кукловоды... словом, вся эта - прости меня, мой читатель! - назойливо лезущая в нашу неповторимую личную жизнь лукавая пиздабратия покажется такой не заслуживающей внимания эфемерностью, что... собственно, нечего даже сказать... в том смысле, что не о чем говорить. И потом, у нас ведь, читатель, у нас - сказочная история, а все эти местные сталины-гитлеры, все эти бобики с неоднозначным прошлым и прочие лысообразные тины, от своей единичной ущербности группирующиеся в стаи и только в таком - стоеобразном - виде обретающие в своих глазах видимость полноценности... ну и к лешему, всех этих леших! У нас, мой читатель, сказка, и сказка эта про жизнь личную и даже частную, от которой отгонять всяких бобиков и прочих полководцев нужно, не задумываясь...
Ну, и вот... шестнадцатилетний Ваня, на какой-то миг совершенно увлёкшийся личной и даже частной жизнью, а именно: ладонью одной руки едва уловимыми поглаживаниями лаская попку спящего Ростика, а кулаком руки другой, сдерживая дыхание, уже более энергично и даже целенаправленно лаская петушка, - сам не заметил, как подкатили первые, но явно неоспоримые симптомы извержения вулкана... да и Ване ли, студенту первого курса технического колледжа, было со всей достоверностью не разбираться в этих симптомах! Мигом выпустив петушка из кулака, Ваня, стремительно переключаясь на что-либо более интересное, посмотрел на дисплей будильника, который - будильник, а не дисплей - должен был рано или поздно заговорить вполне человеческим голосом... посмотрел, значит, Ваня на дисплей будильника, и... ни хрена себе - рано или поздно! До всеобщей побудки оставалась буквально минута... даже меньше... меньше... и Ваня, действуя интуитивно и даже непредсказуемо, в один миг осторожно, но в то же время торопливо и даже стремительно откатился от сладко спящего на ветру своей беззаботности маленького Ростика и, не потревожив этот самый сон, бесшумно и мягко, как рысь, приподнялся с кровати, - легким взмахом руки, стремясь упредить объективно утекающее время, Ваня в одно мгновение до груди прикрыл целомудренно оставленного Ростика простыней и, рассекая утренний свет своим вздыбленно торчащим залупившимся петухом, попутно захватывая трусы и шорты, как ракета устремился из "детской", бесшумно прикрывая за собой дверь, в туалет... и - в самый раз! - будильник, выполняя свою главную функцию, громким человеческим голосом, весело захлёбываясь, заговорил...
Трудно сказать, почему Ваня сделал так... может быть, не без некоторого основания предполагая, что маленький Ростик, заслышав влетевший извне в его сон голос, привычно проснётся, он, то есть Ваня, хотел деликатно оставить маленького Ростика, накануне не без успеха углублявшего своё знакомство с его, Ваниным, петушком, в банальном, если так выразиться, одиночестве - хотел, спонтанно и потому мгновенно осознав это, оставить его, маленького Ростика, наедине со своей утолённой любознательностью? Я, честно говоря, не знаю... да и невозможно знать всё! В туалете, первым делом отлив, голый Ваня уже хотел натягивать трусы и даже шорты, чтобы выйти из туалета не каким-то диким греком, а вполне цивилизованным городским человеком - студентом первого курса технического колледжа, но... разогретый и даже разгоряченный Ванин петушок смотрел на это несколько иначе, а если сказать более определённо, то - колом стоящий петушок требовал однозначного продолжения и даже... даже, не побоимся этого предположить, окончания-завершения утренней рукопашной игры и прочей не менее целомудренной манипуляции... что касается "прочей не менее целомудренной манипуляции", то это было на данный момент вне досягаемости его, петушиных, помыслов и даже от него, от петушка, вообще не зависело, а вот что касается завершения-окончания в рукопашном, так сказать, варианте, то Ваня, студент первого курса технического колледжа, был, что называется, под рукой - здесь разгоряченный петушок не только мог требовать, но и все на то неоспоримые основания имел, - и Ваня, беспринципно и одновременно с некоторой целеустремленностью повесив трусы и шорты на крючок, тут же сжал петушка в горячей ладони... ну, картина, мой читатель, не бог весть какая экзотическая, а даже банальная и широко, то есть повсеместно, распространённая: голый Ваня, судорожно вздрагивая ягодицами, конвульсивно и даже непроизвольно их сжимая-стискивая, стоял в туалете и, ладонь одной руки сунув-вставив себе между ног, указательным пальцем для более острого восприятия летящего мига нажимая-надавливая на промежность чуть ниже непорочно и даже девственно стиснутой дырочки ануса, кулаком другой руки сладострастно упивался рукопашной схваткой на весеннем ветру своей юной и даже конкретно неповторимой данности... ну и, спрошу я тебя, мой читатель, кто в здравом и вообще в непохмельном уме его, шестнадцатилетнего Ваню, за это осудит? Да и много ли найдётся на белом свете парней, мальчиков и мужчин, кто, вступая в пору своей неповторимой весны, не делал или не делает точно так же? Летом и зимой, весной и осенью, стоя, сидя и лежа в самых разных и разнообразных местах все парни мира занимаются этим, и только совсем праведный и бесконечно знающий жизнь святой человек рискнёт отрицать существование этого пронизывающего столетия никому и нигде не подконтрольного и потому совершенно никем никогда не управляемого бесконечного потока сознания... впрочем, у них, у людей праведных, бесконечно знающих жизнь, взгляды, как известно, непредвзятые; а если... если, мой читатель, мы посмотрим на всё это юное и даже приятное дело взглядом предвзятым? - думаю я... думаю, что, посмотрев предвзято, мы обязательно и безусловно увидим этот нескончаемо бушующий поток сознания и вместе с ним - нескончаемо фонтанирующий поток мальчишеской спермы, ибо в тот самый момент, когда где-нибудь в Европе - в Париже или в Берлине - один мальчишка кончает, другой мальчишка - совсем на другом континенте и вообще на какой-нибудь земле австралийской или бразильской, а то и вовсе африканской - эстафету подхватывая, только-только приступает... и так - круглосуточно и даже ежесекундно, если взглянуть на этот процесс в масштабе всеобщем и даже всемирном... вот и выходит, что из секунды в секунду, изо дня в день, из века в век нескончаемым потоком льётся-течет мальчишеская сперма, и получается... правильно! - получается неиссякаемое рукотворное море... впрочем, что ходить далеко, если я могу вспомнить совершенно близкое: в пору моей собственной шумящей юности у меня, тогда еще необузданного, был закадычный друг и даже недолгое время страстный любовник, который, проживая в самом что ни на есть известном и знаменитом курортном городе тогда еще нашего общего, то есть имперского, побережья, в неполных шестнадцать лет полюбил заниматься этим самым в море: заходя на пляже, центральном и многолюдном, по шею в воду, он, колыхаясь в изумрудной воде - рассматривая загорелые торсы молодых парней и хрупкие торсы юных дам, не без помощи невесомо двигающейся руки доводил себя, уже не маленького, до странно невесомого, но от этого не менее, а может и более сладкого оргазма - и юное семя его, извергаясь из невесомого петушка, медленно уплывало, растворялось в необъятной морской пучине, - да и он ли один на том популярном пляже-побережье, заходя в воду, рукопашно любил себя и всех-всех других людей таким экзотическим образом? . . Дёрнувшись, голый Ваня невольно приоткрыл в немом завершающем всхлипе рот - и в тот же мгновение петушок, запрыгав в его ослабевшей руке, упруго и даже победно выстрелил в привычный ему, петушку, белоснежный унитаз утренней порцией весеннего самовыражения...
