Я лежал на койке совсем голый, простыня куда-то свалилась. Вокруг расположилось не меньше десятка девчонок, уставившись на мой писюн, а две из них щупали мне мошонку. "Вы это что делаете?" - просипел я, привстав на локтях. Девчонки от меня шарахнулись, а одна из них подбоченилась и пошла в атаку: "А ты почему не сказал, что ты мальчик? Подглядывал тут за нами, да?" Она схватила чьё-то полотенце и шлёпнула им меня по животу: "У-у, отрастил сосиску!" Отношение ко мне изменилось. Некоторые девчонки теперь старались от меня прикрыться, другие просто смотрели косо. Лишь нападавшая демонстративно расставила ноги и випятила живот вперёд. Я возмутился: "Что ты врёшь, я всем говорю, что я - мальчик, никогда девчонкой не притворялся! Я не виноват, что меня к вам положили, и никого руками не трогал! Чего вы ко мне лезете?!" На шум подошла уже одетая в пижаму Алевтина: "А-а-а, так вот этот мальчишка! Посмотрите, какие волосы отрастил - специально за девчонками шпионить?" - Она больно дёрнула меня за вихор. - "Конечно, я и сообразить не могла, что это не девочка! Вот теперь чтобы всё время отворачивался!" От такой несправедливости чувства во мне бурлили, но я не знал, что делать, и только сжимал кулаки. На глазах выступили слёзы.
К нам подошла голая Каринка: "Вы зачем пацана за писку трогаете? Ты лезла, я сама видела!" - И она отвесила щупавшей меня девчушке подзатыльник. - "Он разве к тебе лез, он тебе писку щупал?" - "А что он смотрит?" - "У него глаза есть, вот он и смотрит! А что ему дэлат? Ты на него зачем смотришь?" - "А потому что он смотрел!" От волнения у Каринки усилился кавказский акцент: "Не смэйтэ малыша абыжат! Он нэ вынават, что его к нам палажылы! Все на одного - не честна!" - "Нет, мы тут ходим без штанов, а он смотрит! Пускай отворачивается!" - "Куда это ему атварачиватса - тут вэздэ дэвчонки! У меня - два брата и две сестры! У дяди Арама - три сына и три дочки! Все в одном доме живём - адыннадцат дэтэй! Папа работает, мама работает - всё равно дэнэг нэ хватает! Кто будет маленьких купать, кто будет им попку вытырат? Пачему вы дуры такие, пачему нэльзя сматрэт? Разве ныкто с братом нэ купался?" - "Я всё время с братиком купаюсь, только он ещё маленький, ему четыре годика!" "И я тоже, только Петьке уже одиннадцать!" - "А мы зато в баню все вместе ходим - и мама, и папа, и я, и братики!" - "Ну и как - нэ пакусались? Нечего на мальчишку нападать! Тем более - он савсэм нэ врэдный! Нэ бойся, малыш, я тебя в обиду не дам!" - Карина ласково потрепала меня по голове.
"Ну и целуйтесь со своим шибздиком, а мне, может быть, стыдно перед мальчишками штаны снимать, не то что некоторым!" - фыркнула Алевтина. "Пачему мнэ нэ стыдна, пачему тэбэ стыдна? Ныкагда пызду нэ моешь - фу, какой запах! Падмыватса будэш - стыдна нэ будэт!" Голая Каринка стояла посреди палаты безо всякого стеснения. Алька аж подпрыгнула: "А ты видела - нет, а ты видела?" - "Да уж видела, я всэга правду гаварю - сколько раз умываешься, никогда штаны нэ снымаеш, как же можна в штанах падмыватса - я нэ знаю!" - "Да пошли вы... .!" - Зазъярённая Алька выскочила из палаты.
"Девчонки, нэ слушайте её, я вам на самом деле правду гаварю! Грязная писька - стыдна, чистая писька - нэ стыдна! Падумаеш - туалет с мальчишками! Ани хатят пысат, мы хатим пысат - какая разница?! Это в штаны - нэ харашо, крават - савсэм нэхарашо, в туалэт - очен харашо! А если какой хачик абыжат будет - сразу меня завите, я даже мальчишек магу пабыт!"
В комнату вбежала незнакомая медсестра: "Овсепян, Уткин - одевайтесь, со мной пойдёте!" - "Да нам ещё в туалэт нада!" - "Это обязательно, я вас сама хотела отвести, только не задерживайтесь!" Мы с Каринкой оделись и вместе пошли в туалет. Там уже было несколько заспанных мальчишек и девчонок. Никто не обращал внимания друг на друга. Каринка заставила меня сесть рядом с собой: "Пастарайся пакакать! Ты на девчонок не обижайся - они дуры! Просто сэйчас дэтэй у людэй мала - у них братиков нет, ума тоже нэт! Голый пацан нэвидила - стесняютца савсэм! Это эрунда! Я тебя в обиду не дам! Эх, поскорее бы только выздараветь!"
Мы довольно долго шли по каким-то сложным коридорам. Меня первого ввели в большую очень светлую комнату с тремя врачебными креслами посередине. В углу комнаты переминались с ноги на ногу человек пять в белых брюках, рубахах, шапочках и масках - лиц видно не было, но мне показалось что там были и дяденьки и тётеньки. Они сильно напоминали спортсменов перед стартом - электричество было как бы разлито в воздухе, напряженное ожидание, концентрация сил. Одна из женщин села в кресло, меня посадили к ней на руки. Она крепко меня обхватила, так что шевелиться я не мог совершенно; на нас накинули белый балахон с дыркой на уровне моего рта. В мой открытый рот вставили металлические скобы, так что сдвинуть челюсти стало абсолютно невозможно. Затем замелькали шприцы, блестящие инструменты и ОПЕРАЦИЯ началась. Всё это меня настолько оглушило, что я погрузился в какое-то полузабытье, помню только треск разрываемых тканей; не знаю даже, кричал я или нет. Тем не менее боковым зрением я увидел, что на соседнее кресло усадили женщину в одной рубхе и тоже начали оперировать. Наконец то-ли от боли, то ли от обилия впечатлений время для меня совсем остановилось и восприятие притупилось. Помню лишь кровь, переливающуюся изо рта и чьи-то добрые руки (опять женские!) несущие меня в палату. У себя на койке я сразу заснул.
Разбудила меня нянечка: "Давай, малыш, я тебя раздену! Тебе пописать надо, а то ты в кровать надуешь! Щас я тебе утку дам!" Она сняла с меня штаны и сунула мне между ног какую-то штуковину: горшок - не горшок, кастрюля - не кастрюля, а холодная фигня с горлышком. Мою кровать моментально окружили любопытные девчонки. До меня дошло, что надо сделать, и я рванулся встать, но нянька меня удержала: "Лежи-лежи, тебе вставать пока не положено!" Я не писал лёжа, наверное, с младенчества, и у меня долго ничего не получалось. Я уже чуть не плакал от отчаяния, когда мой писюн надулся и разразился, наконец, довольно долгой и сильной струёй, такого я и сам не ожидал. Некоторые девчонки захихикали, две других брезгливо фыркнули и ушли, на лицах остальных читалось сочувствие и удовлетворение. Наконец нянька устало сказала: "Ну что уставились, бесстыдницы? Сил моих уже нет на вас - марш отсюда!"
Пришла медсестра и притащила с собой что-то типа коридорной вешалки, на которой болталась бутылка с жидкостью с выходящей снизу трубкой. Сестра воткнула мне в руку иголку от шприца и подсоединила её к трубке. "Не бойся, малыш, это называется капельница! Ты глотать пока не можешь, поэтому мы тебя так покормим. Только лежи смирно - хорошо?" Она встала, собрала свои штучки и направилась к выходу, но при этом неудачно повернулясь, и стащила с меня простяню своей попой. Я хотел ей об этом сказать, но не смог издать ни звука, лишь горло обожгло болью. Встать я не мог из-за капельницы, да честно говоря, скоро и сам забыл про злосчастную простыню. Было не просто жарко, а душно и влажно, я даже потом покрылся.
Я опять впал в полусонное состояние, и лишь с некоторым удивлением отмечал повышенное внимание девчонок. Они стояли вокруг и глазели на капельницу и на мои яички. Внезапно я обратил внимание, что моя правая рука почему-то держит писюн и бессознательно теребит его на глазах у девчонок. От стыда я окончательно проснулся и убрал руку. На соседней койке никого не было. Она была застелена почему-то не простынёй, а рыжей медицинской клеёнкой, на которой лежала тощая подушка. Наверное, Олю выписали, решил я.
Почему-то вдруг мой писюн надулся и стал торчать вверх почти вертикально. Одна девчонка привела подружку, тыкая в него пальцем, и они буквально впились в него глазами, держась за спинку моей койки. Я не догадывался прикрыть его правой рукой, да так и лежал, не зная, что делать. Однако вскоре я заснул опять
Медсестра сняла капельницу и я проснулся. Ко мне подошла Каринка в короткой пижамной курточке но без штанов. Её горло тоже было чем-то замотано - видимо, так полагалось после операции. Она слегка потрепала меня по голове и прошептала: "Ну как дела? Ты молодец, почти не кричал! Я - и то орала! Ну, теперь будем здоровые, не горюй!"
На следующее утро я проснулся поздно, все уже ушли на завтрак. Лишь я, Каринка и ещё три девчонки оставались в палате, на наших тумбочках стояли стаканы с киселём и по куску хлеба с маслом. Хлеб никто, конечно, есть не стал, а вот кисель я выпил почти весь, хотя глотать было очень трудно - даже труднее, чем после промывания! Каринка же закашлялась, и опрокинула стакан с киселём прямо себе на грудь. Попытавшись вытереть кисель с пижамной курточки газетой, она только больше его размазала, добавив черной газетной краски. Тогда Каринка сняла курточку, скомкала её, бросила в угол и голяком потопала к раковине мыть руки. Вот странно, волосы у Каринки были чёрные-пречёрные, намного чернее моих - мне казалось, что и всё остальное у неё должно быть темнее, чем у всех. Однако её кожа была белой-пребелой, и кружочки вокруг сосков лишь слегка розовели, не то что тёмно-коричневые соски Алевтины.
Вскоре Каринка заснула, посапывая. Я тоже задремал.
(Продолжение следует)
