Если кто, читая эти строки, подумал: коль баня, то обязательно произойдет то, что так любят описывать, начиная со Льва Николаевича Толстого, то он ошибается.
Признаться, какие-то мысли в данном направлении и у меня возникли, когда я вдохновенно колол дрова. Тогда я еще не читал патриарха русской литературы, может быть и не он родоначальник сальных историй "банщика" - неважно, и без осведомленности на эту тему, в моем юном воображении поселилась тетя.
Она лежала на пологе, а по ее обнаженному телу струйки влаги, то меж грудей, то по животу, в черном кудрявом треугольнике. Тетя их растирала ладошками, окуная пальцы себе меж бедер.
Все так и было. Наверное, ярко описываю это потому, что видел, а не только мечтал. Но продолжения в манере характерной банной истории у меня с тетей не следует.
В общем, начну сначала...
Я наколол дров. Правда, дров и так было много - два метра высотой, в метр шириной и метров восемь в длину, поленницы стояли вдоль ограды тремя рядами, около них и притулилась баня.
В Сибири редко топили углем, зима долгая, холодная и дрова заготавливали впрок. Очень часто, дальние поленницы, годами, не были востребованы. Но, кроме колотых и сложенных, солидной пирамидой дров, еще возвышались и березовые чурбаны, их мне тетя и предложила частично поколоть.
Когда я, довольный собой, объявил ей о проделанной работе, она велела сложить их в поленницу, а для бани взять с другой.
- На солнышке дрова должны высохнуть, дождями обветриться, - объяснила она мне. Я видимо сгримасничал, не помню, но за спину, как старый дед, держался точно, и она добавила: - Ничего, ничего! Тебе полезно:
Иногда, тетя называла баню мыльней, на мой вопрос: "почему?" , она ответила, что дед кличет мыльней, и еще добавила: "по старинке" , но мне хватило и того, что дед называет.
Так или иначе, мыльня или баня нагрелась быстро, тетя вышла из дома уже обнаженной и игриво прошествовала мимо меня с березовым веником. Я поспешил следом.
То о чем мечталось, произошло. Тетя лежала на пологе, а я ее хлестал веником. Охаживал по всему телу. После, она уложила меня и отпарила, как следует. Мыло, вихотку на этот раз мы даже не взяли. Оказывается - до этого, я в бане мылся, а сегодня парился.
На начало второго часа нахождения в мыльне, мои мысли были сосредоточены лишь на одном желании - глотнуть холодного зимнего воздуха или навечно поселиться в холодильнике, но я держался.
- Все не могу больше, - проговорила она первая, скидывая с грудей потоки, то ли воды, то ли пота. - Пошли в ромашках купаться!
То, что после бани, бывает, купаются обнаженными в реках, я видел в фильмах, даже зимой, в проруби моржуют, в трусах и купальниках - показывали, но купаться в цветах!
Удивление проявилось на моем лице, тетя рассмеялась.
- Глазенки-то раскрыл! Здесь недалеко, целое поле... Пошли, покажу.
Если честно, то я готов был бежать куда угодно, только бы из бани и больше не наполнять легкие густым горячим паром. Мы вышли за ворота, даже не прикрыв калитки, пустились в противоположную от реки сторону. Там я еще не бывал.
Тетя бежала красиво, ее обнаженная спина, сомкнутые, напряженные ягодицы, мелькали передо мной, открывая новую сторону огромного мира. Лесная нимфа вела меня по своим владениям. Если я был бы не настолько ленив в чтении, то, наверное, убоялся, что сейчас она обернется и превратит меня в оленя. Но, древнегреческих мифов я тогда не знал и безбоязненно наслаждался, поедая глазами ее тело в стремительном движении.
Углубившись в лес, минуя его, тетя выбежала на поляну, усеянную ромашками.
Это действительно было недалеко - высокие лиственницы скрывали от посторонних глаз залитый солнцем цветочный рай, где властвовали лишь два шмеля, но признав в тете хозяйку, они приветливо пожужжали и улетели.
Пройдя по поляне, лаская ладошками ромашки, она обернулась, вскинула руки и упала на спину.
- Иди сюда. Ложись, - услышал я, когда поляна ее скрыла.
Я подошел, она потянула меня за руку, опрокидывая на себя и, перевернувшись, подмяла мягкими грудями.
- Нравиться купаться? Я здесь часто отдыхаю, после парной.
Я угукнул. Мне нравилось чувствовать, как ее соски терлись об мои. Одна нога тети была заброшена на меня - ее живот терся по "отличию". Пыльца от ромашек покрыла тетины еще влажные плечи и шею - она пахла полем, словно полевой цветок.
- Голой? - почему-то спросил я.
- Конечно, никого ведь нет. Я хозяйка! . . Хочу просто лежу, а хочу и поиграю немножко, - она обдала меня жарким взглядом, ожидая вопрос, который, естественно, последовал незамедлительно:
- Как?
- А как ты сегодня утром! Думаешь, если у меня нет того хоботка, как у тебя, так и поиграть не с чем?
Я притих. В голове закрутилась куча предположений, сдобренных десятком вопросов, но я молчал, боясь спугнуть пока еще только-только начатое откровение.
Огладив меня грудями, тетя потянулась рукой, сорвала ромашку, покрутила пальцами стебелек и откинулась на спину.
- Чего молчишь? - спросила она, расправляя ей лепестки. - Раньше я здесь гадала, а теперь просто лежу и играю... Хочешь посмотреть?
Я снова не ответил. Слова застряли у меня в горле, неважно даже, о чем они были, просто застряли.
Тетя повернула ко мне голову и, немного обидчиво, прошептала:
- Горюшко, не молчи...
- Хочу... - наконец-то, вытолкнул я все не сказанные слова, одним комом.
Она улыбнулась и шепнула мне в ухо:
- Ложись валетом...
Когда я расположился головой к ее ступням, тетя закинула одну ногу мне на грудь.
Открылось влагалище, сейчас он действительно открылось мне и солнечному свету. Случайно или намерено, но тетя легла лицом к солнцу, которое не преминула заглянуть в ее укромное место лаской тепла. На влагалище появилась капелька, но теперь оно было раскрыто, и капелька появилась под маленьким бугорком. Крошечный, горошиной, он выделился из плоти, под ним она и образовалась.
Ногой и одной рукой тетя прижала меня к себе, так, что я мог только смотреть, а вторую, с ромашкой, опустила вниз. Лепесток цветка окунулся в капельку и нежно обласкал бугорок, делая его влажным. Тетя издала тихий стон, снова обласкала его лепестками.
Моему взору открылась маленькая розовая пещерка, она резко распахнулась и начала медленно сжиматься, орошая цветок, тихим постаныванием, из нее выталкивалась влага. Бугорок увеличился, стал малинового цвета и скинул с себя набухшую плоть. Тетя ласкала его ромашкой, выгибая спину и подставляя лучам солнца грудь. Ее нога на мне слегка подрагивала, я чувствовал сокращение мышц ее ягодицы у своего бедра.
- Подуй на цветок, - прошептала она.
Я сложил губы трубочкой и взворошил лепестки дыханием.
Пещерка резко закрылась, вытолкнула влагу, открылась, снова закрылась. Тетя приподнялась, рука обхватила мой зад, сжимая до боли. Ее глаза смотрели на меня, меня не видя, она издала громкий стон и рухнула на спину. Нога на моей груди напряглась и обмякла.
- Спасибо, Горюшко... - прошептала она, только через какое-то время, прислонившись горячей щекой к моему животу. - Давай поцелую.
Не дожидаясь ответа, ее влажные жаркие губы обхватили мое "отличие" и втянули в себя. Я уставился в голубое небо, без всяких мыслей рассматривая проплывающее над нами кудрявое белоснежное облако. Тетя обласкала меня скользящим движением вниз до самого корня, вернулась к головке и кончиком языка, внедряя его в канал, пощекотала.
Теперь выгнулся я. Мои руки, инстинктивно, хотели оттолкнуть ее голову, но она остановила меня, прижав их своими. Поглотив "отличие" , тетя замерла, давая мне излиться, только когда я перестал выгибаться и хрипеть от удовольствия, она выпустила его из сладкого плена, облизала губы и поцеловала в самый кончик.
- Вкусненький. Так бы и съела, - проговорила она ему - не мне. Я лежал и смотрел в голубое небо, а надо мной, любопытствуя желтенькими глазками, склонились ромашки...
У дома деда сибирская река петляла, поэтому мы не вернулись, а прошли через поле и вышли к берегу. Было удивительно идти по лесу совершенно голым. В моем воображении вплыли какие-то обрывки знания о первобытном обществе, к моему стыду, в основном почерпнутые из телевиденья и кино.
Тогда в нашем городе только-только включили еще один канал Москвы, и теперь их было два, третьим - местное телевиденье. Для моего поколения, это было что-то вроде интернета сейчас, мы часами просиживали у голубого экрана. А если у кого был "цветной телик" , то подчеркивали напечатанную в газете телепрограмму, - буквально все, что имело приставку "цветной" , даже вечерние новости "Время" - и смотрели, смотрели.
Как тогда говорили "в цвете" показывали передачи: "В мире животных" и "Клуб кинопутешественников". Тур Хейердал, озеро Титикака, камышовая лодка "Ра". Еще, как бы краем, в данных передачах мелькали голые, далекие от цивилизации племена, вот это и сосредоточилось в моей голове полным хаосом, пока мы двигались к реке.
Тетя сходу вошла в теплую воду и махнула мне рукой уже с середины. Плавал я еще не очень хорошо, поэтому приостановился, когда волны достигли моей груди. Река была довольно широкой, я засомневался, что смогу ее осилить.
- Чего, Горюшко, испугался? - вернулась она ко мне, встала ногами на илистое дно и обняла. - Река добрая, она тебя сама донесет. Смотри...
Тетя легла на волну спиной, ее груди немного колыхнулись, подзывая к себе. Она огладила их, приласкала соски пальцами, и поплыла, лишь немного работая ногами.
Наверное, я бы утонул, но на берегу не остался.
Выплыв к середине, тетя меня подождала. Как "Ра" и "Ра II" , мы пошли по течению, волна нас подхватила и понесла к дому деда. Тетя ласкала себя, гладила соски, крутила их между пальцев и рассказывала, как женщинам нравится прикасаться к ним, - что вода, словно мои губы. Иногда, я терял под собой волну, начинал погружаться, тогда она пропускала ладонь мне под спину, и я снова оказывался на поверхности.
Как тетя легко плыла! Ее маленькие ступни работали хвостом русалки, а вся она отдавалась реке, именно отдавалась, как может лишь женщина отдаваться своей любви.
