Дима медленно, но настойчиво приучал меня к ношению подгузников днем. Он не заставлял, но всегда умел найти убедительные логичные доводы.

«Мы поедем в торговый центр – не будешь же ты там пользоваться отвратительными общественными туалетами? Фу!». Или: «Мы будем долго гулять в лесу, ну не в кустах же ты будешь сидеть?» Каждый раз он все поворачивал так, что это вроде было мое решение, и я просила у него разрешения «только один разочек, ну милый, ну пожалуйста» надеть подгузник днем.

Кстати, оказалось, что существует до обидного мало одежды, маскирующей памперсы. Широкие легкие юбки выдавали меня при каждом порыве ветра, обтягивающие платья обрисовывали складочку резиночки, о трикотажных брюках можно не говорить… Собственно, подходили только просторные платья А-силуэта; если не нагибаться, то можно успешно сохранить свой секрет.

Нужно сказать, что определенное удобство в этом было; мне не приходилось терпеть, в любой момент я могла встать, чуть расставить ноги, и «нажурчать» немного в подгузник. Он привычно тяжелел, но оставался сухим. Это было и правда здорово!

Переломный момент наступил пару месяцев спустя. У нас в гостях были мои родители, брат Антон, причем с девушкой, и сын Димы Сергей. Все сидели за столом, я поднялась, чтобы что-то показать. Отошла к книжной полке и… задумалась. Я и правда уже настолько была приучена к тому, что на мне часто бывает подгузник, что потеряла контроль над ситуацией. Забывшись, я слегка расставила ноги, словно была в памперсе, и очнулась только тогда, когда первые струи звонко ударили в доски паркета. Остановиться сразу было невозможно. Все смотрели на меня, а я громко прилюдно мочилась стоя. Последовала немая сцена, как из «Ревизора». Я стояла в луже, с намокшим подолом платья, перед мужем, родителями и тремя 18-летними подростками - красная, как рак, не в силах ни объяснить произошедшее, ни отреагировать на него.

Дима очнулся первым.

- Катенок, ты и правда сильно устала, - сказал он. – Не будем ждать половины восьмого, отправляйся спать сейчас. Не забудь перед сном зайти к нам и пожелать приятного вечера. Я сейчас позову горничную, она все уберет. Пойдемте пока на террасу!

Я бегом побежала в спальню, скинула с себя мокрую одежду и, рыдая, залезла в ванну. Намыливалась и намыливалась, точно это могло смыть с меня даже воспоминания о моем позоре. Наконец, дверь в ванную открылась (в моей ванной комнате замка не было), и зашел Дима. Он был подчеркнуто нежен и деликатен, но строг и совершенно непреклонен. Нет, никаких «не хочу», сейчас он поможет мне застегнуть подгузник и надеть пижамку, а потом я пойду, извинюсь перед гостями за свое поведение и пожелаю все приятного вечера. А потом вернусь сюда и сразу лягу в постель.

Пока мы спорили, он достал памперс «повышенной проходимости», реклама которого обещала детям сухую ночь и сладкие сны, с крупными рисунками диснеевских принцесс, и ловко упаковал меня, впрочем, без излишних ласк. Потом достал пижаму, которую я не любила: короткие обтягивающие белые штанишки из тонкого трикотажа и несуразно широкую маечку с крупной надписью не английском «Хорошие девочки ложатся в кроватку вовремя». (Не знаю, сделал ли он это с умыслом, в виде дополнительного наказания, или просто был так раздражен, что не обратил внимания).

Я посмотрела на себя в большое зеркало и вновь не смогла сдержать слез, настолько унизительно-комичен был мой облик. Коротенькие штанишки едва доходили до середины бедра, они обтягивали меня плотно, как лосины или колготки, подчеркивая объемность памперса. Сквозь тонкий трикотаж предательски просвечивали диснеевские принцессы. Верх штанишек был ниже верхнего края памперса, так что из них торчал насборенный край подгузника и липучки-застежки. Кофточка, напротив, не доходила до края подгузника, зато отлично обрисовывала грудь – через ткань явственно выделялись соски.

Если бы у меня в этот момент был выбор в этот момент – умереть на месте или спуститься в гостиную, я бы, пожалуй, предпочла умереть. Тем не менее, к моему удивлению, ноги передвигались, и по лестнице спустилась к родственникам, которые вернулись в столовую.

Совладать с голосом мне удалось не сразу – сначала я издала какой-то придушенный писк, настолько сильный нервный спазм сдавил мне горло. Но Дима, положил мне руку на плечо, успокаивающее потрепал и слегка подтолкнул вперед. Все отводили от меня глаза, но я понимала, что это мало мне поможет. Я собралась с силами:

- Дорогие, простите меня, что мое поведение испортило вам вечер. Мне очень жаль, что все так произошло, надеюсь, вы все-таки простите меня. Папа, извини, тебе и так редко удается выбраться к нам, ты совершенно не заслужил того, чтобы быть свидетелем такой безобразной выходки, - я подошла к отцу и обняла его, он потрепал меня по голове и пробормотал что-то успокаивающее.

- Мама, я так рада видеть тебя, ужасно глупо было описаться при всех, я не права, прости, - и я обнялась с мамой.

- Ребята, - обратилась я к мальчишкам, - было приятно провести с вами время, но теперь вы должны меня извинить, мне уже пора спать. Надеюсь, что вечер все-таки будет отличным, несмотря на мой промах. – Я обернулась к Ане, подруге брата: Аня, была рада познакомиться, пожалуйста, приходите к нам еще.

- Непременно! – прыснула она. Да, я ее понимаю. Контраст между ролью благовоспитанной хозяйки дома и переростком а подгузнике и розовых плюшевых тапочках был слишком очевиден.

Я кивнула всем, кривовато улыбнулась и вышла из комнаты. В коридоре я прислонилась к стене совершенно без сил и невольно услышала продолжение беседы.

- Дима, что с ней? – обеспокоенно спросила мама. – Она, конечно, писается в постель, но днем, при гостях? Она никогда не писалась днем!

- Вы уверены? – вдруг достаточно энергично возразил Дима. – Не было непроизвольного мочеиспускания днем или она просто не рассказывала?

- Кажется не было… - голос мамы уже не был таким уверенным.

- Ну вот, а теперь просто новая обстановка, другие обстоятельства, когда она нервничает, ей гораздо труднее контролировать себя.

- Это что, не в первый раз? – изумилась мама.

- Ну, я стараюсь избегать таких моментов, - обтекаемо ответил Дима. – стараюсь, чтобы в поездках она надевала хотя бы небольшой подгузник, но она против, совершенно не желает носить их днем! Это ужасно неудобно, просто мучительно – никуда не поедешь, все время опасаешься таких… инцидентов.

Дима, конечно, не врал. Но я чувствовала, что он воспользовался моей оплошностью и теперь подавал ситуацию так, словно я была бессовестной зассанкой, не желающей контролировать свой мочевой пузырь, и он – главная жертва моего упрямства. Возмущение прямо таки душило меня, но я понимала, что он не сказал ничего такого, что позволило бы прямо уличить его во лжи. Ничего не оставалось, как продолжать кипеть и бурлить.

- Я поговорю с ней! – заявила обеспокоенная прочностью моего свежеиспеченного брака мама, – нет, ну так нельзя! Просто небольшой подгузник… Если, конечно, ты, Дима, не против…

- Нет, нет, совершенно не против, я же все понимаю! – поддержал Дима, - но она же меня не слушает совершенно…

- Ну, если не слушает, надо как-то наказывать, - подключился папа.

В этот момент мое увлекательное занятие прервала наша кухарка, которая несла в столовую нарезанный пирог.

- Ишь, а ты что тут делаешь, мисс-мокрая-попка? – прошипела она. – Тебя еще когда в постель отправили, баловница! Нечего тебе здесь подслушивать, там взрослые разговоры, не для твоих ушей! Ну-ка брысь отсюда, а то пожалуюсь хозяину, он тебе всыплет по мокрому месту-то!

Я стремглав понеслась к лестнице, даже не задумавшись, что «взрослые разговоры» вели, в том числе, двое пацанов, один из которых – мой младший брат, а второй и вовсе пасынок.

Устроившись в кровати, я размышляла, что же изобретет Дима, получив от моих родителей индульгенцию на мои наказания. Бить меня он не будет, голодом морить тоже… тогда что? Не додумавшись ни до чего хорошего я заснула, не обращая внимания на сентябрьское солнце, пробивавшееся сквозь плотные шторы нашей спальни; в половине седьмого вечера оно светило точно нам в окно.