Горячая пыль приятно грела босые ступни, разнежившиеся за зиму в обувке. Счастливая Настюха, покачивая бедрами, шла к колодцу за водой. Сиськи, переполненные молоком, высокоподнятые, торчали в разные стороны под рубахой. От каждого шага большие розовые соски терлись о грубую ткань, и баба чувствовала, как приятная нега стекала куда-то вниз живота.
Молодуха чувствовала себя превосходно и было от чего. Батюшка выдал ее замуж в самом соку не перестаркой, когда Настене минуло шестнадцать весен. Конечно, было страшно ехать в соседнее село в незнакомую семью, да и жениха своего она не видела до сватовства. Однако повезло: свекр со свекровью оказались людьми добрыми, несвирепыми. А если и серчали, то гнев их распылялся на мужниных старших братьев со снохами. Да и муж оказался пригожий, на два годочка постарше, высокий, белокурый, светлоокий. Только худой, как тростика. Ну да ничего, нарастет мужское мясо со временем.
В первую брачную ночь она вспомнила все, что говаривали девки на посиделках краснея и смеясь; легла под мужа, смело раздвинув ноги, а тот пыхтя и потея делал свое дело. Уже тогда Настя удивилась, о какой это сладости бабской гутарили старшухи. Муж ее, Степан, елозил на ней недолго: раза три "Отче наш" успевала прочитать. Потом он дергался, как от падучей и замирал, опосля вынимал свой уд. Настена чувствовала, как по ляжкам стекало его горячее, липкое семя. Так бывало раза по три за ночь. Понесла она быстро и брюхатой ходила легко, не жаловалась. Да и свекр, крепкий кряжестый мужик в годах, оберегал ее, запретив давать тяжелую работу. И родила она хорошо: крепенького здорового мальчонку. Только стала она чувствовать после родов пустоту какую-то внутри, и хотелось ей эту пустоту заполнить. Особенно, когда дитятко сиську сосал, что-то приятное, щекотное возникало в чреве, искало выхода и не находило. Хотелось напихать в себя чего-то, чтобы разрушить перегородку и выпустить это на свободу. Стала поэтому Настена не просто под мужа ложится, но и сверху на него залазить и скакать, но уд его, тонкий и недлинный, перегородку эту внутри разрушить не мог, потому как не доставал до нее. И так было до сегодняшнего утра.
Встала Настена с третьими петухами, пошла в амбар муки набрать, чтобы соломаты замесить, а муки чуток осталось в дальнем углу. Взяла она крылышко гусиное, встала на карачки и полезла в дальний угол. Вдруг слышит сзади шаги раздаются, посмотрела из-под мышки, а это свекр стоит. Да не просто стоит, а на ноги ее смотрит, из-под рубашки торчащие, глаз не сводит.
- Доброе утро, батюшка, - поздоровалась с ним Настена.
- И тебе дай Бог,- невестушка, - говорит он, - давай помогу.
Подошел сзади, да как одну руку засунул под рубашку прям в срамное место, а другой за сиську ухватил, да сжал так, что аж молоко брызнуло.
- Что ты делаешь, батюшка, - запищала Настена, а у самой и дыханье сперло, и сердце застучало так, что того гляди из груди вырвется.
- Помогаю тебе, касатка. Нечто не видно, что сынок мой с тобой не справляется: ходишь сама не своя. Так и занеможишь какой бабской болезнью. Я тебе сейчас, голубушка моя, помогу.
А сам тем временем сиську ее наминает и сильно, и грубо, а от этого так сладко. А второй рукой ей срамное место поглаживает, расширяет пальцами. И страшно Настене и сладко стало. Смотрит она на свекра, а тот портки снял и достал свой конец. Настена аж ахнула от вида такого хуищи. Он как гриб боровик. Шляпа у него здоровая, фиолоетовая, на конце капля блестит, а ножка вся жилистая, венами препутанная и все это из густой волосни растет.
" Как же это войдет в меня?". Только она подумала об этом, как свекр вогнал в нее свою елду, да так, что она и пикнуть не успела. И пошел чесать ее. Ебал так, что звон стоял по всему амбару, а сам сиськи ее наминал, а потом руку в волосы запустил и начал куночку поглаживать. От этого все в ней и прорвало - запричитала она, задергалась, глазки закатились, слюнка по подбородку потекла, молоко из сисек закапало, а более того и из пизды потекло так, как будто обоссалась, но только по-другому.
Пришла в себя не сразу.
- Спасибо, батюшка! Что это было?
А свекр конец о подол ее рубашки вытирает, улыбается и говорит:
- А это что ни есть настоящее бабское удовольстие, без которого никак вашей сестре нельзя.
И вот теперь шла Настена к колодцу, вспоминала утренний случай и улыбалась от счастья. Потому как муж с братьями отправился на сенокос, а свекр сказал, что подъедет позже. И велел сегодня младшей снохе ложиться на сеновале, чтобы с утра пораньше собрать его в дорогу.
Чуток поболтав с бабами у колодца, Настена собралась уже идти домой, как услышала приглушенный топот копыт. Все повернулись на звук и увидели, как на улицу вьехал огромный вороной жеребец, а на нем восседал офицер драгун. Подьехав к колодцу, приветствовал:
- Здорово, бабенки! Далеко ли до барской усадьбы?
И пока объясняли дорогу, он сверху с лошади, жег Настену взглядом. Затем лихо слез с лошади, подошел к девке и попросил напиться. Утолив жажду и отдавая ведро назад, спросил: "Чья же такая будешь, красавица?" Зардевшись она ответила: "Настюха, я Петрова сноха, а барин наш Викентий Кузьмич Ростов.
- Ну бывай, Настюха Петрова, увидимся еще!
И офицер лихо вскочив в седло, пришпорил жеребца.
В первое же воскресенье, после службы, вышел давишний офицер на аналой и рек:
- Дядюшка мой, Викентий Кузьмич, как вы знаете, почил в бозе, царствие ему небесное.
Подождал пока прихожане перекрестятся и продолжил:
- Посему я, племенник его, Гавриил Романович, вступил в наследство и теперь ваш новый барин.
Люди перекрестились и поклонились. Настена видела, как новый хозяин быстро пробежал глазами по лицам, остановился на ней, губы его слегка дрогнули под тонкими усиками.
- Жить мы с вами будем как Христос заповедовал: в вере и правде, я вам за место отца, а вы мне как дети.
- Молод ты мне в отцы-то набиваться, молоко еще на губах не обсохло, - проворчал в бороду свекр, и Настена увидала, что мужики вокруг, эту фразу услыхав, закивали бородами.
- Я за вас в ответе перед Господом и государыней, - продолжил молодой барин, а значит и спрашивать буду со всей отцовской строгостью.
Выходя из церкви мужики посмеивались: "Ишь, новый батька нашелся! Спрашивать он будет". Только вот зря смеялись.
В следующую седмицу молодой барин ездил по селу. Заходил в избы, садился за стол и все выведывал: сколько детей, какое хозяйство, чем трапезничают, что про попа местного думают, да и много чего еще. На покосы ездил, на поля.
А на вторую неделю грянуло, аж все село затрусило от страха. Побил "отец родной" мужиков, будто аспид какой. У колодца жена Савелия рассказала: "Поехали мужики в лес дровишек запасти на зиму. Викентий Кузьмич против того ничего не имел - дозволял. Рубят они, значит, вдруг к ним молодой барин подъезжает и говорит:
- Бог в помощь, мужики!
- Спасибо на добром слове, Гавриил Романыч, - поздоровались.
- А что это вы мой лес рубите?
Ну Фрол и ответил. Мол, Господь и лес, и реки, и луга для всех людей создал. Нет в Евангелии ничего про Гавриила Романовича. А дядюшка усопший дозволял брать сколько нужно для мужицкого хозяйства, так и молодому барину с людьми по-христиански поступать нужно: не заметить ничего и езжать своей дорогой.
- Улыбнулся тут новый господин и говорит:
- Вы мне за порубку моего леса завтра пять алтын принесете, да еще полтинник за то, что без спросу, тогда я еще вас милостиво накажу, живими домой вернетесь".
Жена Савелия вздохнула: "Ну мужики и решили припугнуть барчука, за топоры взялись и на него со словами, мол, кто тебя искать будет, сгинул в лесу и все. И откуда что взялось - не поймешь. Только Фролу он из пистоля в лоб стрельнул, он аж треснул как орех. А Сидора конем стоптал. За ноги привязал и в деревню приволок, бросил тело посередь улицы и приказал, чтоб к сволочи этой никто не касался. А Савелий мужик умный, в кустах прятался, все видел. Потом и рассказал. Одним словом, страх".
Когда свекр услыхал это от Настюхи, помрачнел и сказал: "Коли волк в овчарню пробрался, не уйдет, пока всех не зарежет. И этот такой же, помяните мое слово". И как в воду глядел.
В воскресенье после службы батюшка расходиться не велел, а выйти и ждать возле церкви, там где площадь. Вышел народ и ахнул. Перед миром честным стоял на коленях староста Прохор. Да не просто стоял, а с обритой головой и веревкой на шее, и держал эту веревку в руке Гавриил Романович.
- Самый страшный грех - предательство, - начал он, - ибо Иуда предал Христа и за то находится в аду в муке страшной. Вот и староста ваш, аки Иуда, предал и меня и вас, оброк что вы платили - расхитил. И украл аж целых 500 рублей.
Мир так и ахнул, услышав это.
- Я без денег этих не могу, потому как мне они для службы государыне и Отечеству нужны. Староста ваш говорит, что денег этих у него нет и вернуть не хочет. Я поступлю сейчас так.
Офицер повернулся, залез рукой в ведро позади себя и вынул оттуда что-то вроде тряпки. Затем обмотал эту тряпку на голове у старосты вроде платка и закрепил веревкой.
- Это есть мокрая овечья шкура. Скоро она начнет сохнуть и сожмет ему голову. А волосы начнут у него расти и прорастут внутрь, в уши, глаза, мозги. И будет он мучатся хуже Иуды в аду.
А вот перед ним пустая кубышка. Как только найду в ней 500 рублей, отпущу его. А не найду - пусть сдохнет, аки пес. Только знайте, времени у него дня три.
Мир смотрел на это, застыв от ужаса. Прохор заголосил: "Простите ради Христа, не дайте пропасть, люди добрые!"
Вой его, привязанного к столубу у Храма, был слышен всю ночь. А утром новый помещик забрал свои 500 рублей.
Свекровь возилась у печки, мужики сидели за столом, а Настюха кормила мальца. Тот прихватывал сосок уже появившимися зубами и почмокивал. Она услышала как скрипнула дверь, потом тишина, гость видать перекрестился и сотворил молитву. А затем раздался голос нового старосты.
