Включил свое шпионское оборудование.
Лиза сомлела совсем. Вредный мальчишка никак не давал ей продыху. Лиза скулила от настырного пальца. Держа ее на крючке, он тащил из нее согласие на «дай один раз», - «тогда верну фотографии». От скуления дочери сводило скулы. Чем же он мог так сломить ее волю? Моя дочь никогда не была нытиком. Характером она в меня. Неужели?... Больше бежать было некуда. Я был приперт к разгадке. Я взялся за сердце.
Трико - на кровати, трусы - на полу. Значит - моя девочка сидит перед ним с голым низом.
Мы - жители партийного уровня - отнюдь не работники культа. Это те напропалую неграмотны. А мы из первичного полового образования знаем, чем отличаются мужчины от женщин. У женщин есть молочные железы. Ими они вскармливают детенышей. По ним, как не расплющивают их женщины лифами, почти всегда можно понять, кто перед тобой - женщина или мужчина. По ним и по половым признакам. Нас этому учили. И половые органы у женщин устроены совершенно иначе. Они не выступают, как у мужчин, а утоплены в тело. Внутри есть матка и есть влагалище для спринцевания эмбрионов партийцев. Снаружи почти ничего нет - ничего достойного внимания. Впрочем, наверное все же что-то есть. Я никогда этим не интересовался и не подглядывал у жены, как, знаю, делают некоторые ленонцы.
Стало быть, не табуретку они ремонтировали и уж подавно не делали уроки. Они блудили. Блудили, забросив на задворки сознания заветы отцов и Ленона. Училка была права - на фундаменте чистого мира, который строили для них взрослые, дети мостили свой - уродливый, темный, скрепляя его камни словечками из подросткового сленга. С ними была и дочь моя. С ними, с ширинками на распашку, она шагала в первой шеренге. Она (надо же придумать такое оправдание - фотографии!) выставила перед ним свои «прелести». И Ванька (поделом ей) пилил ее пальцем. Плачь, моя дочь, плачь. Может, слезами ты смоешь позор.
Теперь ее плач зазвучал по иному. Вы, может быть, мне не поверите, но, я знаю, есть такие женщины, которые в падении находят приятности. Вовсе не с досады скулила дочь, как мне прежде казалось, и не тянула слова от лени, словно скучно прогнать надоевшую муху, - она тянула от похоти. То, что делал с ней собачий сын Ванька было ей в удовольствие. Да, она держала в руках книгу. Опять притворство! Не книга ее занимала, а книжный червь под ней. И не в книге, а в ней самой была червоточина.
Так я был обескровлен разгадкой, что позволил на секунду усомниться в святости Ленона, в мудрости отцов и дедов; что не могли они всерьез верить, будто непорочное зачатие способно открыть путь новому безгреховному человеку, а была у них какая-то задняя мысль. И будто бы она!... Впрочем, Вы правы. Молчу. А то с дуру-то чего не ляпнешь.
Меня здорово знобило. Черная скомканная клякса на покрывале разъедала глаза. Не моргнуть, не отвести их от нее не мог. То мне виделся - свернулся клубками библейский змей-искуситель (куснув Лизу, отполз от греха подальше); то - жирная, черная кожа, напитавшая дочь темными мыслями. Я подумал, что если тотчас спалить ее, то можно остановить наступление разврата.
Я встал - берегись, кожа, я иду. Обратно, какой благовидный предлог я найду, чтобы не выглядеть шпионом? Зашел, дескать, случайно? Ваньку я прогоню сразу. А Лизе скажу... Я ей много чего скажу. А под конец скажу, что в жизни много терний, и она не должна так раскисать от одного пальца. Подумаешь, поддел он ее! Ну и что! Борись!
Меня остановил звонок.
- Пришел кто-то... Ваня, пусти я открою.
- Отец... пусть... откроет.
- Он спит, отвали!
Ванька все-таки отвалил. Лиза встала одеть трико. Я, конечно, не смотрел на экран.
В прихожей зазвенели голоса. К дочери пришла подружка - Катя, на год ее старше - и с ней два увальня. Про Катю знаю - девочка из семьи работника культа, значит выращена в строгости, а коли так - спуску пороку не даст. Взгляды работников культа сродни с нашими: и мы и они за всё светлое против всего тёмного. Но если мы, партийцы, растим девочек в невесты Ленону, то служители культа готовят своих дочерей Папе.
Компания ввалила в спальню. Старший увалень держался с гонором. Он почитал себя здесь за главного. Его шишковатый череп был обрит почти наголо, только с виска свисал предлинный пучок. Щека его испытывала нервный тик. Старший сразу залез на кровать. Катя с уважением пристроилась рядом. Второй увалень подпер плечом косяк. Лиза стояла где-то рядом.
Старший стал строго спрашивать Ваньку - кто таков и почему молчит, как заёбины в рот набрал. Тот с перепугу не отвечал ничего. Вступила Катя его представлять: «Это Ванька. Он друг Лизы. А что смирный, - так он всегда такой».
- Так это и есть тот самый Ванька, что сводил с ума Лизу любовными письмами? И так здорово загибал про любовь, что даже я прочел, чуть не плача. Особенно в последнем. Там он для обострения чувства без удержу стращает подружку какими-то фотографиями. На фотографиях та в три погибели любит кого-то там в поте лица своего. Мол, если на кого-то там у тебя любви вон сколько, то дай и мне немножко. А иначе покажу фотки отцу. Вот и попробуй не полюби такого. Не иначе ты, Ваня, подружку стращаешь?
- Я не стращаю. - из Вани выходило дребезжание, а не голос. - Я пошутил, а она поверила.
- Шутник значит ты такой веселый.
- Ыгы.
- Хватит Ваня валять ваньку и давай фотки.
- Да нет их у меня! Я все выдумал!
Пауза. Снова заговорил старший.
- Ты бы передал их мне. Я ведь ей, как отец родной. Я , как отец родной, открыл ей глаз на важное таинство природы. Он, правда, сразу зажмурился, так я его снова открыл. И Лиза должна быть благодарна мне за это. Лиза, ты благодарна? Раньше, ну что это был за глаз - голь перекатная, ни уха наружу, ни рыла. А сейчас - и волосков поприбавилось, и губы раздобрели. Да ты, наверно, и сам видел. Вон, под столом трусы. Хочу ее сейчас отправить вместо себя в армию. Ты как на это смотришь, Ваня?
- Девочек в армию не берут.
- Не берут, у кого плоскогубие, но Лизку бы взяли.
Увалень у двери фыркнул. Катерина угодливо засмеялась.
- Ну как, отдашь за меня Елизавету в армию?
- Не отдам. - голос мальчика зазвенел закипающей храбростью.
- Ишь ты, а чё?
- Вы её и без того испортили! Она теперь ни в замуж, никуда! Думаешь, я не видел, как вы на ней капусту делали, тогда, на поляне? Видел! И я все про вас расскажу! И как в подва...
Удар. Ваня молчком упал с табурета, обмяк на полу. Я, наконец, увидел того, второго - он ступил в поле зрения камеры и, морщась, тряс кисть: долговязый, чернявый; белесые глазки стянуты удивлением к носу.
- Блядь, костяшки об него рассадил об скулу, сука!
- Тебе бы, Костян, не с людьми работать, а на скотобойне. Нахуя ты его так?
- Нехуй выёбываться. Хуйли он нас пугает! Надо было сразу его ебошить! И брать фотки.
Костян наклонился обшаривать тело.
- Ну, чё нету?
- Сука! Нету!
- Так я и знал. Станет он их с собой носить.
- Давайте его разденем. - сказала с кровати, махая ногами, Катюша - дочка служителя.
Вот так - вместо заступничества она предлагает его раздеть. Сломался хрупкий мост под последней надеждой. Кому теперь предостеречь и одернуть мою неразумную дочь?
Стал оживать Ваня, со всхлипом и страхом смотря в силуэт перед ним.
- Сам разденется. - сказал Костя, сердито пиная мальчика в бок. - Скидывай портки!
Ваня робко привстал на локтях Из губы текла кровь.
- Зачем?
- Нихуя, еще кобенишься! - тотчас пинок в пах.
Иван закричал. Так кричат свиньи на ферме после удара кнутом - жалостно, с грустинкой. Я содрогнулся. Пусть этот мальчик недавно измывался над Лизой, но я содрогнулся. Мне стало его жаль. А каков Костян - кость вместо сердца. От побоев Иван заполз под кровать. Но и там пинки его достигали.
- ...ый-й-и... пусть он меня не лупит! Степа, скажи ему! Лиза, скажи ему! - вой и причитания из-под кровати.
Невольно, я с мольбой стал смотреть не Степана - пусть он остановит этот кошмар. Как будто, тот откликнулся на мои и Ванины мольбы.
- Хорош, Костя, хорош.
Но тот, прежде чем, тяжело дыша, отойти, еще несколько раз молча ударил, и я в очередной раз спросил себя: «Откуда в наших детях такая жестокость, такая тяга к насилию? Неужели от первобытных капиталистов? Неужели - наследственная память?»
- Вылазь!
Из-под кровати появился Ваня - лицо в слезах и крови.
- Раздевайся.
- Как - все снимать или до трусов?
- Все.
Через минуту Иван стоял голый, ссутулив плечи, скрестив (от скромности - все-таки перед ним две девчонки? или страшась подвоха?) на чреслах руки. Но нет, конечно, не от скромности. На вопрос: «Нет что ли с собой фоток?» - сокрушенно вздыхает и разводит руками, выражая всей своей сутью раскаяние, что доставил столько хлопот своей выдумкой; сожаление, что нет у него фотографий, а так он готов их хоть родить, лишь бы довольствовать Степу с Костяном.
Были ли девочки шокированы, когда он отнял руки от таза? Про Лизу не знаю - она была вне поля зрения камеры, и, может, она отвернулась, а, может, - в свете последних событий - нет (и это бы усугубило ее падение); но Катерина, точно, - нет. Она смотрела с гадкой ухмылочкой. Как будто, перед ней прыщ, а не мужское отличие. И вот она пыжится, чтобы не прыснуть или, чего доброго, не зевнуть.
Меня затошнило. Верно проснулась саркома.
Девчонка должна была зажмуриться, отпрянуть, шептать молитву, заступиться за мальчика - все что угодно, только не улыбаться с сарказмом, обострившим саркому. Иные девочки приходят в этот мир изначально червивыми. Их, как не воспитывай, всё тянет во блуд. Таких с рождения надо стреноживать таблетками против похоти: уж лучше саркома желудка, чем язва души.
