Только сейчас, после долгих лет расставания с тем временем, с тем, что было моей тогдашней жизни, я понимаю, насколько жестока и груба была моя жизнь со мной. Глупо винить её в том, что наказание пришло ко мне тогда. Я не могу говорить, что я стал жертвой Ридо и его помощников, что меня заставляли выделывать всякие вещи перед объективом. Нет, мы квиты с моей судьбой. Но я не об этом, жестокость своей жизни я не ставлю ей вину, я всего навсего говорю это. Возможно, после стольких лет я должен по новому смотреть на то, что произошло со мной тогда, и вся эта история кажется мне настолько грязной и выбитой из стандартного представления обывателя, что я считаю её произошедшей только по причине личного участия в ней. Я заметил очень давно, наверное, когда ещё находился под объективом Ридо, что стандартный, обыкновенный, нормальный человек никогда не думает о том, что может существовать что-то за рамками его сознания. Никто не думает, что существует где-то такие подпольный порностудии, куда свозят детей и подростков, чтобы удовлетворять грязью фотографий немощных стариков, отдающих деньги только за то, чтобы иметь фотографию, которая способна проявить на самом дне их карих бегающих глаз фантазии бурной их юности.

Никто не думает о том, с чем обыватель редко сталкивается. Когда в деталях представляешь себе то, о чём все остальные не знают вообще, и никогда не узнают, ощущаешь полнокровность своего мировосприятия, только от этого мне больно, от того, что я знал это не по наслышке, что ощущал это на себе, от этого больно. Но ещё больнее мне совсем от другой вещи, мне взвинченно больно от того, что Эсфирь была тогда со мной.

После тридцати пяти лет очень просто вспоминать это. Я никогда в своей жизни не делал этого так полно, как делаю сейчас. Но Эсфирь всегда была в моей голове, я всегда думал о ней, она всегда была в моих мыслях на заднем плане, всегда за стеклом, на котором пальцами я рисовал свою жизнь. Что бы и когда бы я не делал, это было всегда с сознанием её присутствия, но никогда я не вспоминал, как она попала в мою жизнь. Мне сейчас необыкновенно обыкновенно вспоминать это. Скорее всего, я так никогда бы и не заставил себя вспоминать со мной произошедшее в таких подробностях, если бы не столкнулся несколько недель назад с одним любопытным и символичным отражением в старом зеркале. Я не могу назвать это ничем, кроме как совпадением, одним из совпадений, которые я так люблю связывать с посторонними вещами и находить в этом игру совпадений, действительно играя в них. Может быть и так. Во всяком случае я не решаюсь назвать это простым совпадением - слишком неожиданно и слишком неправдоподобно оно. Неправоподобно - купить в лавке недорогого антиквариата фотографии тридцатипятилетней давности, да ещё такого содержания. Недорогой антиквариат - тоже глупо. Глупо то, что купил в лавке со всяким старьём такие фотографии. Я уже привык к ним, как старый игрок привыкает к весу любимой колоды, называя иногда сколько карт недостает в ней. Так и я. Фотографий, которые неровностью лежат передо мной, тоже тридцать шесть. Самая маленькая колода из всех тех, что когда-то существовали. На них - Эсфирь. Вот почему я считаю совпадение неслучайным. Но об этом не стоит. Не стоит о том. Чего вообще не могло быть. Я до сих пор смущаюсь при мысли о том, то спустя тридцать пять лет мне могли достаться фотографии той, которую я любил. Очень глупо. Только Эсфирь была на них. И для изначального потребителя этого товара зафиксированной нежности девичьего обнажения все эти тридцать шесть фотографий могли показаться копии одной. Зрелище довольно скудное для примитирующего обывателя - тридцать шесть раз наблюдать за тем, как какая-то молоденькая девица лежит на кровати, незначительно изменяя свою позу. Это только в жизни, в настоящей, в той, от которой убегают, этот обыватель может жить десятки лет жить с одной женщиной, а в беспредельном мире порнографии ему требуется невероятная динамика, взгляд устает намного быстрее тела и желания, и поэтому человек не видит никакого отличия в том, что Эсфирь на одной фотографии подогнула по себя левую ногу, а на другой обе. Обывателю нет до этого дела. Наслаждение наслаждаться тонкостями в различиях он оставляет мне. И я наслаждаюсь. Только фотографическая Эсфирь попала мне в руки, больше никого на них не было, даже меня. Я не помню, когда были сделаны эти фотографии, не помню, был ли я в это время рядом с ней, не помню, почему не помню. Я уже привык к ним и каждый раз, когда они оказываются у меня в руках, я вспоминаю всё новые подробности той моей жизни, рядом с которой они были сделаны. Я подумал о том, что, скорее всего, я первый, кто смотрит на эти старые фотографии без похоти, без звериного желания, без похабных мыслей. Впрочем, так как я на неё смотрел, на неё не посмотрит никто. Их так нахваливал мне старик, у которого я их купил. Окончательно впал в юность, что ж, бывает - назвал стариком человека от силы лет на десять старше меня. Это объяснимо - когда такое случается в пятнадцать лет - пятнадцать лет остаются на всю жизнь. Старик думал, что я какой-нибудь ценитель старого порно, поэтому пообещал мне достать ещё подобных фотографий, если я приду к нему в следующий раз. Я не зашёл к нему ещё, и думаю что не зайду больше никогда. Это даже начинает превращаться в страх, я боюсь того, что когда-нибудь мне придётся зайти в лавку к этому старику и на предлагаемых им фотографиях я увижу себя и Эсфирь за недвусмысленным занятием. Этого я боюсь. Не всегда веришь своему разуму и своей памяти, доверяя больше вещам ощутимым, поэтому и боюсь того, что любое подтверждение этого выкрадет из моей головы неуверенность в воспоминаемом. Всегда остается маленькая надежда, что я всё это выдумал, что не было вынужденных оргий с Эсфирь, что позволяет вспоминать её такой святой и непорочной, как это только может быть. Было бы ошибкой сравнивать фотографии Эсфирь с чем-то, было бы моей ошибкой, если бы я моими строками заставил бы читающего их искать что-то схожее с ними и в найденном схожем отыскивать параллели. Этого здесь нет. Я всего-навсего вспоминаю дни моей давней юности, забирая у неё хоть что-то ценное для меня - мелочи, те детали без которых вполне можно обойтись, но которые так мелки и незаметны, что считаешь себя обязанным сохранить их для позднейшего своего использования.

Да, это глупо - выискивать что-то спрятанное например в том, что число фотографий Эсфирь в моих руках было равно числу карт в колоде. Здесь нет ничего спрятанного и ничего другого здесь также нет. Сейчас, когда я смотрю на эти фотографии, я хочу вернуться. После стольких лет отсутствия меня там, я хочу вернуться туда. Годы убивают плохие воспоминания, только самым сильным из них удаётся выжить, годы убивают плохое в памяти, оставляя только самое святое, поэтому всё хотят вернуться назад. Я понимаю, что это наивно, да и не за этим я хочу вернуться к дом Ридо. Я хочу, я хотел бы попасть сейчас туда, чтобы увидеть Эсфирь. Как часто это бывает - стоит появиться тому, за что отдать готов многое, как появляются желания обладать большим, чем только что получил. Это так знакомо мне. Я получил эти несколько простых и неумелых фотографий, и я захотел видеть обажённую на них в живую. Вполне возможно, что её больше нет, но память и эти фотографии остались со мной. Память дороже мне. Иногда я думаю, что, наверное, всё ещё люблю её и тогда мне становиться жалко. Жалко, что мучительные годы я прожил просто так, от нечего делать. Ну не было у меня никакого другого развлечения. Несколько раз я почему-то смещал время относительно себя и мне казалось, что существует где-то далеко от меня та Эсфирь, которую я покинул.

Так вот прошлое вышло в мою настоящую жизнь, подтвердив этим, что существовало. Когда я смотрю на них, на сфотографированных Эсфирь, я представляю ещё сотни таких глянцевых листов бумаги, существующих только в моём воображении, наполненных стенами, положениями и позами тел, которые оставила на своих долгих негативах камера моей памяти. Я вновь выясняю, что предшествовало в тот или иной день съёмке, что было после неё. Я возвращаюсь.

Когда Эсфирь позвала меня к окну, которое, должно быть, краснело от её наготы, я знал, что те слова, которые она мне скажет, я запомню навсегда. Так оно и случилось. Она не говорила мне ничего определённого, она просто сказала мне, что ей тоже больно, но не стоит так мучать себя из-за неё, из-за такой мелочи. Она сказала мне, что не произошло ничего плохого, если подойти к этому осознанно и решительно. Она сказала мне, что мне не нужно было так делать. "Просто не нужно". Из всех слов, которые выскользнули тогда, не было ни одного моего слова - все принадлежали её. Но сейчас обладаю ими я, поскольку только я из нас двоих помню их.

Их потом было много - выродков, которых приводил Ридо для утешения плоти. Некоторые выбирали Метте, Техааману, Аннах, некоторые сразу обеих или троих. Каждый раз, когда кто-то из гостей Ридо заходил к нам в комнату чтобы сделать выбор, мои губы и язык мучались скрываемыми мною словами: "Только не Эсфирь". И после каждого их выбора напряжение моего тела умирало - когда выбирали не Эсфирь, я успокаивался, а когда она должна была удовлетворять того, кто её выбирал, я лишался стойкости и бесформенностью уходил к окну, будто в желании поймать её слова. Их, выбирающих Эсфирь, было беспочтенно много, так много, что я мог бы привыкнуть к сеансам их пользования ею, но я не привыкал, каждый раз я принимал это как новое, и даже не было ощущения повторяемости моих ощущений. Как много их было. Какими одинаковыми они были, но несмотря на всю их однообразность, я всё же запомнил некоторых, десяток или два. Можно даже сделать попытку к классификации. Например, некоторые из них представляли собой группу каких-нибудь учителей, грязных, похотливых, с тысячью комплексов, унижаемых своей старостью, возбуждаемые телами учениц, способностью к высматриванию которых его взгляд гордится не один год. Они конечно делают осмеиваемые попытки склонения к физической любви приглядевшейся ученицы, за что получают физические разъяснения от её ровесника-кавалера(кто бы мог подумать, что я буду оперировать такими словами). И действительно, зачем же этой ученице старое, иногда немощное и непривлекательное тело её идиота-учителя, когда всегда под рукой здоровое и молодое тело такого же самца. Вот такой учитель и идёт к Ридо и выбирает, допустим, Метте. Представляет ли он вожделенную ученицу на её месте или нет - это уж его дело, хотя, уверен, не представляет, ведь под ним - такая же девочка, которая при других обстоятельствах мола быть той, кому он преподавал бы географию или историю.