- А что, это я виноват что — ли, что ты яйца свои с измальсва не берег, то об велосипед бил, то вот в Африке их оставил.
Мимо шла Наталья в длинном, светлом сарафане, в венке из полевых цветов, с розовыми очками, лежащими на прическе поверх венка.
Игривый ветер лепил тонкую ткань платья на стройное тело девушки, которое проступало четко своими крутыми, гранеными бедрами и пирамидами грудей.
- Мужчины, что вы тут жаритесь на солнце? Айда обедать. - Позвала она близких, щурясь от солнца и поправляя локон.
Родственники проводили это чудное видение взглядом, оба глубоко вздохнули:
- А то еще, помнишь Пашка, как ты на двери огонек нарисовал, а твой дядька Васька спьяну хотел от него прикурить?..
II.
С вечера Васильевна, супруга Митрича и мать Павла была сурова:
- Опять, кобелина старый, на Наташку губы расслюнил? - Прямо влепила она в лоб мужу, едва они уединились в своей спальне. Васильевна была женщиной суровой, но справедливой.
- В смысле? - Развел руками мужик.
- А то и «в смысле», возьму кастрюлю с кипящим борщем, надену на твою подлючую башку и завяжу снизу, как ушанку. Счас у нас один инвалид в доме, а то будет два. А то я не вижу, как ты вокруг молодки вытанцовываешь: Наташенька, вот тебе полотенечко, Наташенька, возьми тот кусочек, он самый вкусный. Гляди, вражина, тронешь ее - или из ружья тебя прямо убью или грибами отравлю.
Потом долго лежали и молчали, синхронно глядя в потолок, на котором качались скошенные прямоугольники света от дворовых фонарей. Близко залаяла собака, лай тут же стал отдаляться и растворился где — то в в кукурузных полях.
- Ты, это, Митрич, потопчи девку, - вдруг нерешительно попросила Васильевна.
- Как это, «потопчи»?! - Очнулся хозяин и даже сел на постели, спиной к Бабке.
- Ну, как мужики топчут баб. Ой, а то тебе не известно, кабан похотливый. Сколько беды я с тобой приняла, чуть все глазоньки свои не выплакала, - шмыгнула носом женщина.
- Уйдет ведь она от Пашки, ей мужик нужен, что будем тогда делать? Вот и подсоби сыну, ты не облезешь, а всем облегчение.
- Дура ты, баба, набитая, - искренне сплюнул супруг. - То борщ на голову опрокину, то «потопчи». И что я сыну родному, своей кровиночке, скажу? Да, я лучше застрелюсь, а на жену его не полезу.
- Полезешь, как миленький, - гладила старика по спине его старуха. - А то я не вижу, что с тобой по утрам делается, одеяла не дождешься, ты ж его так крутишь на своем этом кривом хую, что его не поймаешь. И сын все поймет и рад будет, что родному человеку досталась жена. Павлуша у нас с детства умненький, это он весь в моего отца.
- Это твой — то отец «умный», тот, что дом спалил и мать твою топором гонял?!Пашка весь - в мою мать, вот кто была святая женщина!
- Цыц! Ложись спать!
С утра Митрич поехал в район, в налоговую. Там выяснилось, что его главбух завалил отчет, да не случайно, а с умыслом - хотел прикрыть свои махинации.
Из райцентра Митрич ехал мимо своих полей — пшеничка, кукурузка, подсолнух. Поля широко и плавно раскрывались одно за одним, как файлы и радовали глаз хозяина своей ухоженностью.
Иссиня - черный джип замигал правым апельсиновым фонарем и съехал на обочину - то фермер не смог побороть искушение выйти в поле и слиться с ним. Мощный колос, уже в стадии восковой спелости, стоял густой стеной, могуче и приветливо шелестел под ветром. Богатый урожай по всему этому неоглядному морю схватывался вихрастыми круговинами и катился волнами.
На ближнем колосе качалась удивительно красивая васильковая бабочка, ее крылышки вытянулись и дрожали как трепетное пламешко на фитильке свечи.
Митрич подставил палец и приятное насекомое, синхронно взмахнув крылышками, смело взошло на этот указательный перст. Этот замечательный человек поднес ее к самым глазам, он любовался ею, как каким — то диковинным цветком, она, казалась, чувствовала это и спешила показать себя — крошечные глазки, перламутровое брюшко. Потом поднял палец в небо, прелестница вскарабкалась на самую его верхушку и полетела, как - медленно и неуклюже трепыхаясь в волнах ветра.
Его порывы усиливались, поле гудело все тревожнее, и вдали, по по всему горизонту грозовым фронтом встали темные тучи с седыми вершинами, в которых, как в крепостных башнях, уже гуляли и пересекались молнии.
Чуть позже Митрич и Наталья сидели все в той же беседке друг против друга, оба держали руки перед собой на столе и чуть ли не соприкасались ими. Небо рокотало, все острее пахло дождем.
- Скажи, Наталья, зачем ты с Павликом? Почему не уходишь? - Прямо спросил свекор сноху.
- Вы сегодня какой - то сердитый, Роман Дмитриевич? - Посетовала молодая родственница.
- Смотри, если ты на мои миллионы рассчитываешь, то это зря, не получишь ни копейки.
- Это почему?
- Да потому, что я пожил уж на свете, и знаю цену такой вот «верности».
Первые капли дождя сыпанули на крышу беседки, свежо и ярко пахнуло клевером, но дождь качнулся и опять отдалился. Наталья поправила старомодную, клетчатую шаль Васильевны на своих плечах. Задумчиво и долго смотрела на горизонт:
- Я в детстве была страшно лопоухой, - наконец заговорила красавица. - И с Павлом, когда познакомились, я прической, как могла, скрывала этот свой недостаток.
А потом решилась, пошла и сделала операцию - мне скорректировали ушные раковины, но процедура оказалась неожиданно сложной, пошло воспаление: вся голова искромсана, лицо перекошено, и врач еще «утешил», говорит, если не удастся стабилизировать ситуацию, можешь на всю жизнь уродиной остаться. Слова не такие, но смысл этот. А мне 22 года, представляете мое состояние?
А тут Паша приходит проведать. Хотела спрятаться, не показываться ему, я ведь крокодил, крокодилом, и волосы собраны в шапочку, их не распустишь, ничего не спрячешь. А, думаю, чего уж, в общем, вышла.
Говорю ему: возможно, ничего не заживет, на весь свой век такой останусь. Он ушел, думала, навсегда, а он наутро приносит мой портрет - всю ночь писал. И столько в этом портрете любви и света, и ушки правильные у меня и красивые - в общем, красавица я, глаз не оторвать. А он мне говорит: знаешь, кто это? Это ты. И какой бы ты ни была, мне все равно, потому, что я знаю, какая ты. Эта картина, как зеркало, показывает тебя настоящую.
- Да, Пашка, если захочет, то нарисует. Он такой, - добродушно кашлянул Митрич и снова спросил:
- И ты это помнишь? Сейчас - то ты, вон какая раскрасавица!
- А такое разве можно забыть? И не надо нам от вас никакого наследства, сами все заработаем, вот только Паша чуть поправится. Мы ведь уже две картины его продали и новые заказы есть. Может, оно и к лучшему, что так все вышло, что его карьера в авиации завершилась, наконец займется своим любимым делом, ведь Павел — большой художник. И приехали мы к вам не за деньгами и богатствами вашими, а как к родным людям, нам просто сейчас надо немного любви и тепла… Ребеночка вот только очень хочется, - тихо добавила девушка, склоняя голову.
Пахло градом, мокрой травой, черные тучи стянулись в самый центр купола и сгрудились так плотно, что обнажили неширокую полоску неба над горизонтом, там оно было пронзительно - синим и сияло так радостно и ярко, что жутко захотелось жить.
- Ты, Наташа, это, прости меня, дурака старого, сам не знаю, что нашло. И, знай, мы все очень вас любим.
Все, что угодно ожидал Митрич от этой «легкомысленной девИцы", кроме такого умного и честного ответа.
Она накрыла пальцами его руку и благодарно сжала. Он поднял руку, поднес ее пальчики к лицу, дотронулся губами.
За обедом, где все домочадцы почему - то молчали, дружно стуча вилками, глава семейства попросил сноху попозже подняться к нему в кабинет. Он собрался предложить ей место главбуха. Он окончательно убедился, что тут необходим свой человек.
После трапезы отец предложил сыну включить компьютер в общей комнате, искал какие — то справки.
Пашка сидел в кресле перед монитором, Мирич стоял рядом, положив руку на высокую спинку кресла и сверху тоже всматривался в экран. Послышался стук каблуков. C другой стороны подошла Наталья, ее волосы теперь были убраны в богатую косу — колос, на девушке были красные туфли на шпильке и очень короткое, облегающее, светлое платье, которое, казалось, не одевало, а раздевало красотку, обнажая высокие, подкрученные бедра и полушария грудей в глубоком и широком декольте, как в корзинке.
Митрич тут же вспомнил «лунную дорожку».
Прелестница тоже пристроила ручку на спинку кресла, «нечаянно» попав ею на лапу свекра, но не убрала, а оставила, делая вид, что не замечает, на чем лежит ладонь. Она тоже смотрела в монитор и кусала губу.
Мужик не знал, что ему делать и ждал. О документах он уже и не думал.
Он не понимал, правда ли сноха не чувствует его руку или притворяется.
Он тихонько шевельнул конечностью, Наталья тоже, и они жадно сплелись пальцами.
Паша этого, естественно, не видел.
- Что ты, любимая? - Обернул он на супругу свои синие глаза.
- Да вот твой отец говорил о деле, зову его в кабинет, мне потом еще надо успеть в райцентр, маникюр хочу сделать. Ты наверное забыл, а у нас завтра годовщина свадьбы. - Волнуясь, выдохнула она.
Все это время изменщики жадно тискались пальцами. И Митрич, млея от тревоги, понимал, что все табу уже сняты, и это, когда он сам не сформулировал еще для себя свою стратегию. А сноха так - то странно переступала на своих ослепительных ногах, нетерпеливо гарцевала, как молодая кобыла под перестук каблуков.
