- За такого кобеля, как ты, лучше и не выходить вообще.
- Что-то вы увлеклись, давайте приостановим диспут, - вмешалась Наташа.
- Давайте, приостановим, - согласился я.
Тонька еще долго бурчала и не могла успокоиться.
Купленные с таким трудом резинотехнические изделия вопреки моим грандиозным планам оказались невостребованными. Катенька, которую я стал кадрить, водила меня за нос и не допускала к заветным рубежам своей невинности. Наташа отпала по вышеописанным причинам, и когда моя мужская действительность, разбуженная последней короткой близостью, стала нестерпимо требовать своего, тогда я, как шанс последней надежды бросился штурмовать оставленную по весне высоту по имени Лидка, но и тут меня ожидало фиаско.
- Лидочка, - ворковал я, прижимая ее в раздевалке спортзала.
- Да, я Лидочка, - отвечала она, отталкивая мои лапы.
- Давай, пообщаемся, когда все уйдут.
- Общайся, у меня нет тайн от одноклассников.
- Ну, что ты, - я понижал голос до шепота, - у нас с тобой есть тайна.
- Какая?
- Ну, ты что, разве все забыла? - я старался говорить тихо.
- Мне просто нечего забывать, - она слегка краснела.
- Неправда, ты покраснела, ты все помнишь. Лид, давай, встретимся.
- Отстань! Зачем нам встречаться?
- Ну, побалуемся, - я слегка ущипнул ее за грудь.
- Пошел отсюда, - она больно шлепнула меня по руке.
- Лид, за что? Я же от всей души. Рука сама тянется к красоте.
- Отстань от меня. Любитель красоты. Наташу лапай. Или Катю.
- Лид, какая ты грубая. Что за слово такое "лапай". Нужно говорить "ласкай".
- Ласкать ты не умеешь, ты только лапаешь. Выпусти меня.
- Я тебя не держу, - я едва сдержался, чтоб не треснуть ее.
- Вот и чудесно, - она ныряла сквозь кольцо моих рук и убегала за подружками.
По тому, как шел наш разговор, наша словесная игра, я сразу понимал, что мне, увы, в очередной раз ничего не светит. Я, как дурень с писаной торбой, носился теперь с этими презервативами и не мог их использовать. Я прятал их в своей школьной сумке, однако, выходя вечером на улицу, я брал с собой один пакетик с сокровенной мыслью - "а вдруг". Безотносительно к кому бы то ни было. На всякий пожарный. Возвращаясь домой, нужно было не забыть переложить пакетик из кармана брюк опять в сумку. И так каждый день.
Словно охотник я стал осматривать девушек нашего класса. Вообще красота понятие относительное. Наташа красивая. Женя была еще красивее. А взять Людку? Нос длинный. Вместо сисек два прищика. Попа огурцом. Ножки иксом. Коленки грушевидные. На конкурсе красоты полы мыть не разрешат. Но, поди ж ты, Толян со второго класса вертится вокруг нее. Значит, что-то в ней есть? Надо у него спросить. Интересно, что он скажет? А если попробовать отбить у него Людку? Вот так, зажмуриться и вперед.
А Катенька, неужели эта крепость поистине неприступна? Ведь все позволяет. Нет такого местечка на ее теле, которое я бы не трогал, не целовал. Иногда мне казалось, все, довел ее до края, не контролирует она себя, стонет, дышит, словно вынырнула с большой глубины. Пора, думал я и бросался на решительный штурм и всегда получал такой отпор, словно и не было этой волшебной любовной игры. Катя будто просыпалась. Трах, бах, я получал по физиономии, ее гневу и возмущению не было предела. Я стал подозревать, что она притворяется, когда будто бы реагирует на мои ласки.
- Катя, ты не любишь меня, - сказал я ей как-то.
- Почему? Может быть и люблю. - ответила она.
- А отчего ты ведешь себя так?
- Как?
- Ты же понимаешь, чего я хочу.
- Прекрасно понимаю.
- И почему моришь меня голодом?
- Я накормлю тебя, когда мы поженимся.
- Когда это еще будет?
- Если ты захочешь - будет. Но я тебе уже говорила, первым у меня будет муж.
- Ты жестокая. Ты не представляешь, как я хочу.
- Догадываюсь.
- Катя, давай сделаем это. Я умоляю тебя. Я не сплю ночами. Думаю о тебе.
- Не приставай. Я сказала. Ты слышал.
- А как мне быть? Я не хочу идти к другой.
- Насчет другой - сам решай. Будет другая - меня не будет.
- Катя! Я лопну.
- Ха-ха-ха! Мне говорили, что мальчики умеют сами себя обслуживать.
- Я не хочу этим заниматься. Я хочу с тобой. По настоящему.
- Нет. И не мечтай. Ни за что.
Бог мой! На фига ты мне нужна, недотрога недоделанная, подумал я злобно.
Чувства мои обострились до предела. Я хотел женщину. Обоняние мое, всегда отличавшееся какой-то звериной остротой, стало таким, что я боялся только одного - чтоб у меня не вырос собачий нос. Повод для тревоги был. В октябре нас повезли собирать виноград. Автобус, в котором мы ехали, летел по трассе со скоростью не менее семидесяти километров в час. Окна были закрыты, лишь верхние люки обеспечивали минимальную вентиляцию. И вдруг я почувствовал запах арбуза. В автобусе арбуз никто не ел, это я знал. Я вскочил, я понял, откуда этот запах. Я посмотрел в заднее окно автобуса. И успел увидеть.
На шоссе валялся раздавленный арбуз. Мы проехали над ним.
"Зачем мне такой звериный нюх?" - подумал я про себя.
Ныли кончики пальцев. Я знал, отчего это. Я хотел женщину. Еще со времен моей любви с Женей мне были знакомы эти откровенные проявления плотского желания. Про непрерывный торчок в брюках я уже не говорю.
Это было как бесплатное приложение к букету других проявлений похоти.
Найду себе. Найду, думал я.
Я купил бутылку мадеры и два бублика, на большее не хватило денег. Я пошел на пляж. Там, в дальнем его конце, огромной пирамидой высились лежаки, они были сложены на зиму, и в их лабиринте находили приют влюбленные и алкаши. Обычно я приходил сюда с какой-нибудь подружкой, но сегодня я впервые пришел сюда в качестве выпивохи. Пройдя три или четыре поворота среди хлипких деревянных конструкций, я нашел укромное местечко и уселся. Осенний ветер горестно и сладко выл где-то над головой. Мне показалось, что я остался один на всем белом свете.
Я открыл бутылку и жадно стал пить. Меня мучила жажда и получилось, что вместо воды я пил вино. Я пил его, как воду. Залпом я высосал большую часть бутылки. И меня сразу повело. Бублик не лез в горло, да он уже и не мог спасти меня от опьянения.
Я вспоминал Женю. Почему-то только ее. Где ты, моя первая девушка, любовь моя, где ты? Почему ты забыла меня, своего мальчика, почему? Отчего ты не пишешь мне, ведь нам было так хорошо вдвоем, отчего? Зачем ты променяла меня на кого-то другого, зачем? Неужели ты позволяешь ему ласкать свое нежное тело, неужели? Когда же мы увидимся снова, я ведь по-прежнему люблю тебя, когда же?
Я запихивался бубликом и запивал его вином, которое теперь казалось противным. Удивительно, но я четко, как мне казалось, сознавал, что я пьян. Ноги стали ватными. Хотелось лечь на лежак. Еще минута и я бы, наверное, лег и уснул.
Но я услышал, что в мире есть еще люди. Я прислушался. В нескольких метрах от меня в галерее лежаков кто-то шептался. Похоже, парочка подростков.
Я встал и тихо пошел в направлении источника звука. Пройти не удалось. Но они были рядом, за стеной лежаков. Я стал кружить по лабиринту с целью выйти непосредственно в их галерею. Никак не получалось. Тогда я вышел из пирамиды и зашел с другой стороны. Ага, вот другой вход. Я пошел по нему. Конкретной цели у меня не было. Я шел, ступая осторожно, как кот.
Сначала я услышал их голоса. Совсем юные. Он что-то требовал, она возражала. Я сделал еще два поворота и понял, что они совсем близко, за вот этим рядом лежаков. Теперь я мог разобрать, о чем они говорили. Собственно, песня была стара, как мир.
- Лежи спокойно, что ты вертишься.
- Петя, не надо, я боюсь.
- Не бойся, мы всегда будем вместе.
- Петя, пусти меня, Петенька, давай в другой раз.
- Ты каждый раз так говоришь, а сама водишь меня за нос.
- Перестань, Петя, не надо.
Я придвинулся еще ближе, посмотрел сквозь доски лежаков и узнал их. Это были восьмиклассники нашей школы. Ее, кажется, звали Лина. Редкое имя. Она лежала на пляжном топчане, плащ ее был расстегнут, юбка задрана, ноги в светлых чулках были высоко обнажены. Лица паренька я не видел, он был ко мне спиной. Но я хорошо видел, что он делал. Торопливо и суетно он стягивал с ее бедер лиловые трусики.
- Петя, перестань, нельзя, я еще ни с кем, - ее голос стал паническим.
- Сейчас, Линочка, потерпи, я сейчас, - он стал расстегивать свои брюки.
- Петя, мы не должны, я боюсь, не надо, - она заплакала.
- Лина, потерпи, я иду, потерпи, - путаясь в штанинах, он двинулся к ней.
И дикая, бессмысленная злоба, вдруг затопила меня. Одним прыжком я преодолел разделявшее нас расстояние. Я схватил его за шиворот и рванул к себе.
- Ах ты сволочь! Сейчас я тебе оторву яйца, и ты будешь терпеть всю оставшуюся жизнь! Хрен ты моржовый, ты будешь сейчас жевать песок, и ползать у меня в ногах!
Нет слов, которыми можно было бы описать тот ужас, который застыл на лице паренька. Он оцепенел и неподвижно висел, удерживаемый моей рукой. Словно нашкодивший кот. Девчонка широко открыла рот, хватала воздух, но не могла произнести ни звука.
- Сука, педераст! - непонятная, звериная злоба охватила меня.
Я ударил его головой об стенку из лежаков, потом еще раз и еще. Брызнула кровь. Пацан закрыл лицо руками, а я все бил и бил. Он стал оседать на песок.
- Перестань, ты убьешь его, - услышал я откуда-то издалека.
Я повернулся к ней. Губы ее дрожали, я увидел голое тело. Почему-то в память врезалось то, что между ног у нее почти не было волосиков. Она пыталась одеть трусики.
- Пошел вон отсюда! - рявкнул я на несостоявшегося соблазнителя, - быстро!
И он побежал. Безропотно и быстро. Он выл и всхлипывал.
Я подошел к ней.
- Не спеши так, - прошептал я и присел рядом с нею на корточки.
Я положил руку на ее ногу. Погладил кверху. Посмотрел в ее лицо. Страх застыл в ее глазах. Она была бледна, как луна.
- Ляг. Зачем тебе этот сосунок, я сделаю все, как надо.
