- Тебе будет жарко в таком длинном халате, - вдруг говорю я.
- Вечером не бывает жарко, - отвечает Катя.
- И как тебя отпустили? Сестричка не заложила?
- Заложила! Но мамочка мне доверяет. Пойдем?
- Пойдем! Куда?
- Куда-нибудь...
И мы идем "куда-нибудь".
Оказывается, "куда-нибудь" - это в трех шагах отсюда.
Потому что я сразу обнимаю Катю за плечи. Не могу не обнять.
Мы делаем еще несколько шагов (раз, два, три) и останавливаемся.
Во мне словно звенит какая-то совершенно незнакомая струна.
Я не узнаю этой музыки. Это Моцарт или Григ? Или Мендельсон?
Хотя Мендельсон коварен. Все знают, чем заканчивается его музыка-сон. Сначала вроде ля-ля, все так хорошо, а потом, откуда ни возьмись, та-та-тара-ра-ра и так далее, любимая музыка всех девушек. Свадебный марш называется.
Хотя, если вдуматься, я не имею ничего против марша Мендельсона. Только не сейчас. Не сейчас.
Сейчас в моей душе другая музыка.
Но я ли это?
Кто эта юная девушка, которую я осторожно притягиваю к себе? У нее красивое, доброе лицо, голубые глаза, русые волосы. Кто она? Студентка первого, нет, уже второго курса, философского факультета? Катя - будущий философ. Ее головка забита Бердяевым и Ильиным. Зачем? А я? Я уже на четвертом курсе и моя голова тоже забита всякими формулами.
Зачем?
Бердяев, Ильин, формулы - это нужно народному хозяйству?
Конечно, я должен, обязан показать Венеру.
Как же иначе.
Катя придет домой и проницательная сестренка спросит ее про Венеру.
А Катя ей и ответит, расскажет, какая она, Венера. Нас не проведешь!
Планета уже хорошо видна, но до захода солнца еще больше двух часов.
Я прижимаю Катю к себе.
Мы движемся к цели столь стремительно, что можно подумать, боимся, что опаздываем. Или, что кто-то из нас передумает. А ведь как хотелось раздеть девушку со смаком, не торопясь. Но что делать, если она так быстро расстегнула на мне рубашку? Что делать, если мои пальцы так ловко и расторопно справляются с пуговками на ее халатике?
Раз, два, три, четыре, пять... И... все.
И все?
Не может быть!
Их должно было быть восемь! Я помню! Я считал! Восемь!
Нет, не могу поверить! Остальные три пуговки Катя расстегнула сама.
Сама!
Я смотрю по сторонам. Очевидно, что нам нужно сесть. А еще лучше - лечь.
Но куда?
Трава-то, трава (травушка-муравушка зелененькая), но хочется, чтобы был хоть кусочек цивилизации.
- Плед здесь, рядом, - едва слышно шепчет Катя.
Она знает, чего я хочу! Она знает, чего мы оба хотим!
- Где, где? - словно пьяный спрашиваю я.
- Там, - Катя показывает рукой.
И я ныряю в куст, на который она показала.
О, радость! Плед, и правда, лежит в середине кустика.
Рояль в кустах!
Ну, Катя! Ну, плутовка! Я расправляю плед и взмахиваю им, словно флагом. Не могу поверить! Неужели? Неужели?
Я бережно усаживаю Катю на плед. Про себя невольно отмечаю, как нежно и как осторожно я это делаю. Откуда во мне такая нежность? Почему она так ярко проявляется именно сейчас, когда я усаживаю девушку на плед? Что заставляет меня быть таким нежным? Что? Что?
Ведь в жизни я немного грубоват. Резковат. А сейчас?
Катя послушно садится и ее халатик распахивается.
На ней белый, кружевной лифчик и такие же белоснежные трусики.
Крепкое, загорелое тело. Округлые бедра.
Мне кажется, что сейчас я сойду с ума.
Так хочется мне любви.
Обнимаю Катю. Мы целуемся.
Ну, что там планета Венера?
Видит ли она, что мы делаем?
Что мы делаем?
Мы снова целуемся. Жарко, страстно. Как днем.
Нет, иначе, чем днем. Еще жарче. Более страстно.
Потому что сердце мое стучит, как после стометровки.
Потому что руки меня не слушаются. Может, я вовсе и не хотел гладить ее спину. Нет, гладить-то хотел, но, может, я совсем не думал, что, когда мои пальцы наткнутся на застежку Катиного лифчика, то я почему-то начну его воровато расстегивать. Как бы незаметно. Как бы.
И что я заглушу слабый Катин протест...
Чем заглушу? А все тем же. Жарким поцелуем.
Что делать, если застежка ее лифчика расщелкнулась словно сама собой?
Что, что... Конечно, лифчик нужно снять с плеч.
И положить рядом. Он такой невесомый. Рядом. Рядом.
Впервые я вижу ее грудки. Небольшие, но крепенькие.
Совершенно незагорелые, ослепительно белые. Ее соски.
Они задорно торчат прямо на меня. Конечно, я кладу на них свои ладони. И думаю, как мудра природа, что дала женщинам только две груди. Столько же, сколько рук у мужчины. Чтобы я сейчас делал, если бы грудей было четыре, а не две?
Начал бы суетиться и мельтешить.
Сначала с первой и второй, потом с третьей и четвертой.
А потом с третьей и первой и немного с четвертой.
А когда со второй? Боже, какая чушь лезет в голову!
Да, но если бы было четыре, я бы совсем запутался.
А так - полная гармония.
Я не суечусь и не мельтешу.
(Глаголы какие-то нерусские!)
Я спокоен и уверен в себе. Почти спокоен. Почти уверен.
Левой ладонью я ласкаю правую сисочку моей подружки, а правой - левую. Девичьи соски почти мгновенно твердеют, а я притягиваю Катю к себе, и мы снова жарко целуемся.
Осторожно-осторожно, словно бесценную вазу, заваливаю Катю на спину.
Она слегка противится моему напору, но ложится.
Ну почему бы нам не лечь?
Для чего тут припасен плед?
Чтоб лечь...
Ляг, милая!
Мы снова целуемся. Наши поцелуи то долгие, то короткие.
Меня распирает любовь и нежность. Любовь и нежность.
Причем распирает сильно. Катя явно чувствует, как меня распирает.
Легонько сжимаю девичьи груди. Сжимаю и отпускаю.
Катя охает. Что? Ей больно? Нет, ей не больно.
Я думаю, догадываюсь, что ей хорошо.
Как и мне.
Я шепчу что-то в Катино ушко.
Что я шепчу? Почему я говорю это? Разве об этом можно спрашивать?
Мужчина должен делать это без разрешения. Но я, наверное, очень глуп.
Потому что я спрашиваю.
- Катенька, я люблю тебя. Давай сделаем это.
Почему у меня такой хриплый голос? Вроде не простывал.
Девушка не отвечает, дыхание ее становится жарким.
Моя ладонь оставляет ее грудь и скользит вдоль девичьего живота.
Вниз.
К таинству.
Вот оно, это местечко. Ласкаю его через тонкую ткань.
Мою руку ловят, но не отталкивают. Просто Катя своими
пальчиками ухватила мою ладонь. Наверное, для контроля.
Так что с ответом на мой вопрос?
Он, ответ, задержался в пути или как?
Мне подождать или действовать по обстановке?
- Ты меня любишь? - спрашивает Катя.
- Да, да, да! - рычу я в ответ.
Самец, да и только!
Глажу ладонью ее последний оплот. Эфемерная, но все же одежда!
И пальцы мои скользят под резинку этого кружевного и тонкого.
Почему-то мелькает мысль, а вдруг именно сейчас какой-нибудь заезжий фотограф, какой-нибудь юрий рост, проходя мимо, не смог удержаться и, наведя на нас объектив своего аппарата, щелкает и щелкает в порыве профессионального припадка. Хороши будут кадры! Именно вот этот, на всю стенку, девичьи трусики и мужская ладонь в них. Первый приз обеспечен. В испуге отрываюсь от моей подружки, тревожно смотрю вокруг, но, слава богу, никого.
Отбой тревоги! Все назад! Куй железо, пока горячо.
Кате, видимо, (к счастью!) ничего не чудится.
Она отдается моим поцелуям и ласкам безоглядно.
Решаюсь - нежно трогаю ее пальцами. Да, да, там.
Катя сжимает ноги. Может, ей просто щекотно?
Так что же с ответом на поставленный вопрос?
Нет, я не такой баран, чтоб задавать его еще раз.
Никаких защитных средств у меня с собой нет.
Это известно. Ни с усиками, ни с запахом жасмина.
Собственно, запах жасмина есть. Только другой.
Настоящий.
Остается надеяться только на одно.
На защитные средства организма.
Ее, Катиного, организма.
А проще - на удачу.
Бог в помощь!
И я начинаю приступ. Целую Катину грудь. Девушка громко охает.
Ловлю губами сосок ее груди. Касаюсь его языком. Моя подружка неожиданно выгибается мне навстречу. И мои шаловливые пальцы сразу ощущают, как увлажнилась ее бороздочка, ее расщелинка.
Но что это? Что это? Что это, словно язычок, шевельнулось под моим указательным пальцем? Это то, что ни словом сказать, ни пером описать. Катя тихо стонет и двигает бедрами. О, бог мой!
Я продолжаю эту волшебную ласку, продолжаю целовать мою девушку.
Неожиданно она прерывает наш бесконечный поцелуй и выдыхает фразу.
- Миленький! Не дразни меня. Я не могу... Давай сделаем это!
А вот и ответ!
А говорят - чудес не бывает...
Еще как бывают. Нужно только не забывать про них.
Я слегка приподнимаюсь, обеими руками бережно тяну вниз ее трусики, а Катя помогает мне. Я вижу, что ее губы дрожат, кажется, она вот-вот расплачется. Мы снова целуемся. И Катя опять откидывается на плед.
Она поворачивает голову набок и закрывает глаза.
Теперь все зависит только от меня.
Я выскакиваю из своих брюк и прочего.
Мне кажется, что я делаю это мгновенно.
Наверное, тут я ошибаюсь. Тренироваться надо!
Мы голенькие. Мы - Адам и Ева.
Нет, на мне рубашка, но это не в счет.
А на Катиных плечах халатик, но это тоже не в счет.
Я прижимаюсь к девушке, наваливаюсь на нее, стараюсь не сильно давить, опираюсь на локти. Мы снова целуемся.
Соприкосновение наших тел, там внизу - это своя отдельная симфония.
И святая тайна.
Как все хорошо, как гармонично.
Мое дерзкое колено лишь намекает Кате, лишь слегка давит на ее колени, они вздрагивают и происходит очередное чудо.
Катя раздвигает ноги.
Мгновенно занимаю лодочку ее раскрытых бедер.
Кончик моего естества у ее влажного грота.
Я даже не помогаю себе рукой.
Двигаюсь, как велит природа и сразу проникаю в мою любимую.
Потому что Катя приподнимается мне навстречу. Мы одно целое!
Девушка охает, но это не стон девственницы.
Это стон страсти.
Где-то на задворках сознания мелькает паскудная мысль:
"М-да! Похоже, мамочка излишне доверяла своей доченьке!"
