- А вот и не забыл, а даже подарочек заготовил своей любимой женушке, - торжествовал сын. И тут же обратился к отцу:
- Пап, ну побеседуй с Наташей сейчас, раз ей надо освободиться раньше.
Мужчина и девушка переглянулись, и, не сговариваясь, разом отступили от кресла. Первой по ступенькам лестницы шла Наталья, она почти бежала на носках туфель. Митрич едва поспевал за ней, с удивлением чувствуя, что его слабое сердце окрепло и уверенно несет его вверх.
Ступеньки мелькали одна за одной как спицы, порой гремели каблуки, перед глазами папы плыла невероятно аппетитная попа «доченьки», энергично работая упругими ягодицами. Пожилой, солидный мужчина окончательно потерял голову, он думал лишь о «лунной дорожке», ощущая нарастающее давление в паху.
Влекомый Натальей спутник выронил телефон, он улетел в пролет и грохнулся о паркет, как — то остро вякнув.
В кабинет ворвались фактически одновременно. И там, наконец, слились в ненасытном поцелуе. Возбужденный мужик хотел было выпростать плечи любовницы из платья, не снимая его, а просто спустив на предплечья, но понял, что одежка узкая, в три рывка разнес материю и невольно отступил, ошарашенный сияющей наготой молодицы, где единственным темным местом была та самая «лунная дорожка» с лобка, подстриженная клинышком, раздваивающимся внизу крупными, выпуклыми половыми губами, обсеянными редким, темным ворсом, между которых алела нежнейшая мякоть того самого «запретного плода» с темной дырочкой.
Тяжелые, чуть свисшие груди торчали в стороны сигаретными фильтрами сосков. Опомнившись, Наталья взвизгнула и прикрыла руками груди и лобок.
Она и сама не успела понять, как свекор сумел так быстро и ловко раздеть ее, под платьем у нее не было белья.
А он уже подхватил ее на руки и кинул на стол лицом к себе, полетели какие — то папки и листы бумаг. Девушка изящно обвила шею мужчины руками, а бедра — ногами, и любовники снова слились в поцелуе.
И хотя этот племенной бык все еще тяжело и натужно сопел, сквозь распертые ноздри, таким легким и бодрым он, кажется, не чувствовал себя никогда.
Раскаленными, жадными руками он охватывал ее по внешним боковинам округлых бедер, она вся, вся была в его объятиях, в его ручищах и даже если бы и захотела вырваться, он ни за что не отпустил бы ее, не наказав как следует ее «лунную дорожку», так долго дразнившую его.
Все произошло так быстро, что хозяин даже не успел выбрать какое — то удобное место для спаривания, он лишь распустил ремень на брюках, и они свалились к его ногам. Взяв Наташку за лодыжки повыше туфлей, как за ручки сохи, он широко развел ей ноги, неловко ткнулся торчащим как кол членом в лобок, потом в клитор, наконец уперся тупой, тяжелой головкой прямо в гребешкастый запретный плод, в целом казавшийся вяловатым и сморщенным, но уже с хорошо увлажненной дырочкой, откуда сочилась смазка.
Снохач с усилием погрузил в него залупу и почувствовал, что под «шкуркой» этот «фрукт» очень сочный, мягкий и горячий. Головка пошла свободнее, мужик не удержался, засадил своего гонца в девку на всю, плавно въехал в нее сразу по самые яйца. Наталья вздрогнула и рефлекторно уперлась в живот любовника ладонью, словно ограждая себя от него.
За окном сверкнула молния и близкий, сокрушительный гром обрушил тяжелый занавес ливня прямо на крышу дома. Железо сначала загудело, а потом завыло.
Кажется хозяйка сама удивилась с какой смелостью и отвагой ее вагина приняла этот член, а влагалище уже жадно засасывало и засасывало эту кривую скользкую каргалыку, подчинив всю хозяйку своей первородной похоти. Зло глядя ебарю прямо в глаза своими черными осиными глазищами, все так же обвивая обеими руками его шею, сноха широко и плавно подмахивала свекру и насаживаясь на него все глубже.
Ее груди вздрагивали от каждого толчка, соски ходили вверх — вниз и становились все злее и крепче, наливаясь предчувствием оргазма.
Изголодавшаяся по жирной ебле самка заглатывала член с таким волчьим аппетитом, как будто ее «кормили» им в последний раз , в ее мозгу уже зарождались и вихрились токи, которые наращивали свою силу, готовясь прошить ее блаженством всю головы до пят и вознести прямо в рай, минуя смерть. В синхрон с головой работал уже и клитор, также овеваемый синеватыми токами высокой частоты, которые жалили ее остро, но так невероятно сладко.
Под ягодицу девушки попал какая — то кнопка, бедняжка еще чувствовала ее, но та уже не причиняла боль.
За то соски изменщицы развернулись как мизинцы на всю длину и, когда тыкались в волосатую грудь любовника, вспыхивали наслаждением.
Она скулила и всхлипывала и с каждым разом все громче.
Митрич было попытался зажать ей рот, но она до крови укусила его за руку, и он ослабил хватку.
Мужику самому было так хорошо, как будто он крутил на хую всю Вселенную, со всеми ее звездами и планетными системами.
Подступающий оргазм сладкой тошнотой схватил его за горло, откатился вниз к головке члена, и бешеной шершавой осой зазудел в ней.
Как ни крепился мужик, но оттягивать блаженный момент у него не было никаких сил. Знал бы, так поебал бы накануне свою Васильевну, чтоб хоть чуть спустить пар.
И вот член начал ритмично сокращаться, Митрич с усилием, буквально руками, вырвал его из вагины, он вылетел с таким громким и смачным чпоком, с каким вантуз отрывают от стока раковины.
И полетела сперма кусками на живот снохи и тяжко капала с разом обвалившегося члена.
- Мой любимый, мой хороший, мой родной! - Безумно шептала распаренная, растрепанная девка, заполошно целуя свекра куда попало — в усы, в глаза и щеки.
Своими остывающими бедрами Митрич чувствовал горячие ляжки снохи, и лип яйцами в свою сперму, разлитую на столе.
- Какой я тебе «любимый»?! - Зло пихнул мужик эту дуру и стал натягивать трусы. Ему стало так хуево, что свет померк в его глазах. Он понял, что больше не сможет без нее жить, что снова и снова будет зазывать ее в свою спальню, и она будет приходить. И он ничего с этим не сможет поделать, потому что, наконец, встретил ту самую - свою единственную, любимую женщину.
III.
Пашка стоял внизу у лестницы, он все слышал. Брови — домиком, руки опущены и висят вдоль тела плетьмя. Сердце Романа Дмитриевича зашлось от жалости к своему ребенку. Отец хотел крикнуть: «Прости меня, сынок», но спазм перехватил горло, из него вырвался лишь какой — то горький хрип, и слезы покатились из глаз старика. "Герой - любовник" плелся по лестнице, держась за перило, его душила одышка, и сердце в груди билось так тяжко, что, казалось, вот - вот проломит грудную клетку и вывалится наружу. Все - таки он капитально отвык от таких секс - прогонов, на Наташке он оставил буквально все свои силы. Отец и сын нечаянно толкнулись плечами, Павел подал родителю телефон, и голый по пояс Митрич поковылял на улицу в беспорсветный дождь, который сеял и сеял на село, луга, леса и поля.
Мужика видели в церкви, где он ругался с батюшкой. Фермер, он же единственный спонсор местного храма, явился разузнать, является ли грех, совершенный во благо, грехом?
Священник, отец Онуфрий смиренно ответствовал, что всякий грех — грех и есть.
- Чего ты мелешь?! - Неожиданно вылупил глаза пришлый грешник. - Поп ты хуев, я пришел к тебе за утешением, а ты мне морали читаешь? Хер ты больше от меня хоть копейку получишь.
- Так это смотря по контексту! - Взвизгнул козлобородый, смекнув, что ляпнул не то.
- Вот тебе, сука, контекст, вот тебе контекст, гуманист хуев! - Схватив за бороду святого отца, непутевый сын божий возил его по полу, пинал ногами, обутыми в раскисшие от грязи комнатные тапки.
В это время сын Митрича вкачивал в себя уже вторую бутылку редкого, кубинского рома, густого и черного, как смола и облизывал свои кулаки, которые разбил о стены - по всему коридору они были забрызганы кровью. Там стояла монстера в кадке, в крови была и она.
Мать и жена сидели напротив Павла, они пытались как то помочь ему, но не знали как. Все трое безмолвно торчали со своих сидушек, как попало комкали гримасы, а те сочились слезами.
В тот вечер и закодированный Митрич напился в стельку. Домой он притащился, отталкиваясь руками от качающейся под ногами земли. Под утро его увезла «Скорая», а в 9 он скончался в районной больнице в кардиореанимации. В гардеробе жаловались потом, что вещи покойника густо пропахли ладаном, как будто он причащался перед смертью.
Через девять месяцев Наталья родила своего первенца, Павлу, выходит, сына и брата. Все таки впрыснул нечаянно свое плодородное семя свекор в созревшее лоно снохи. Глубоко вспахал и засеял опытный фермер свою последнюю розовую борозду.
Есть такая примета: чтобы в семье родился младенец, надо, чтобы умер кто - то из старших родственников.
Так и живет в народе это старинное поверье, дробится и качается, то находя, то не находя свое подтверждение.
Ибо жизнь человеческая непостоянна, как море и столь же зыбка, как его лунная дорожка.
