Зоино тело дернулось. Филиппов ошеломленно вздрогнул, словно перед ним только что свершилось некое святотатство. Гаевский хмыкнул, внешне отстраненно, но внутренне радуясь, что он не он становится зачинателем и виновником этой так приятной ему пытки. Все следили за движением торчащей из стены оттопыренной попки. Чувствовалось, как разливаются дрожь, боль и стыд в напряженных икрах, вытянутых по струнке бедрах. Непристойно выпирающие ягодицы предприняли попытку сжаться, но вынуждены были сдаться, подчиняясь твердым, раздирающим их в стороны мужским рукам.
Игнатов выждал, пока вмиг сузившееся колечко ануса вновь обмякнет и пропихнул соломинку вглубь, почти до самого изгиба пластмассовой трубочки. И хотя при первом же нажиме попка снова сжалась, мокрая соломинка почти беспрепятственно скользила в ее срамных недрах, пока не погрузилась до гофрированного перегиба и не осталась торчать вверх. Набухший анус ответил крупными толчками, вздыбился как закипевший вулкан и попытался извергнуть из себя инородный предмет, однако, безрезультатно.
– И что символизирует сей дымоход? – Голос Гаевского заметно сипел, противореча развязному тону своего обладателя.
– Думаю, дама желает шампанского. – Игнатов выглядел как помешанный, завороженно наблюдая за бессильными попытками ануса избавиться от воткнутой им трубочки.
– Без воронки не получится. – Профессор Филиппов, очевидно не позабывший физику, покачал головой, не то с сожалением, не то с облегчением.
– Я знаю как. – Володин, стоявший с двумя бокалами и на которого никто не обращал внимания, вдруг получил слово, и все чуть расступились, освобождая ему путь к Зоиной попе.
А Володин с цирковыми ужимками набрал полный рот просекко, наклонился перед терзаемым экспонатом, ловко поймал красными, неприятно чмокающими губами трубочку и опорожнил в нее содержимое своего рта. Присутствующие одобряюще загудели, в их глазах заиграли сумасшедшие огоньки преступного азарта. Михаил Терентьевич Филиппов опустошил свой бокал с остатками брюта и повторил фокус, только что продемонстрированный Володиным. Он припал лицом к раскрытой промежности, оцарапав ее жесткой бородой, раздул жадные ноздри, втянул ими дурманящую пряность девичьих феромонов и выпустил изо рта бурлящую газированную жидкость. Пенящийся поток устремился куда-то вглубь беспомощного тела.
Настала очередь Гаевского. Виктор Тимофеевич с сожалением посмотрел на почти пустой бокал. Услужливый Володин, страшно боясь, как бы в его отсутствие возбуждающее веселье вдруг не прекратилось, спешно метнулся в соседнее помещение, где напиток, видимо, находился в изобилии. Но только он пропал из виду, в комнате показался Савелий Глебович, сопровождавший Нину Михайловну Зарицкую, маленькую сухенькую старушку с огромными камнями в серьгах. Нина Михайловна, увидав растерянных профессоров, застигнутых сгрудившимися вокруг мокрой лоснящейся Зоиной попы, манерно вскрикнула и с игривой улыбкой жеманно прикрыла лицо морщинистой ручкой. Всесвятский галантно повел ее в прихожую.
Когда Володин вернулся с полной бутылкой шампанское, ему почудилось, что его худшие опасения сбылись: как будто общий кураж пропал. Но Гаевский, чувствуя себя серым кардиналом намечающегося розыгрыша, пригласительным жестом пропустил Володина к распятым чреслам. Тот проворно откупорил бутылку, наполнил бокалы подельникам, снова набрал полный рот колючим искрящимся вином и уже через несколько секунд накачивал им безропотный Зоин анус.
– Давай еще. – Гаевский с садистской ухмылкой подбадривал Володина, который вдруг ощутил подвох и заробел, но все же продолжал заглатывать и выплевывать в Зоину попу все новые порции брюта. Когда же Савелий Глебович, распрощавшись с Ниной Михайловной, вышел из прихожей, трое профессоров, как озорные школьники, с непричастными физиономиями отвернулись от недотепы Володина, уткнувшегося головой в Зоину промежность. Однако Всесвятский даже не думал остановиться и поглядеть в их сторону, он сразу прошествовал во внутренние помещения.
– Все ясно. Наш друг балуется перформансом. – Разочарованно заключил Гаевский.
– Значит, ничего плохого? – Добрый по своей природе Филиппов выглядел отрезвевшим и обнадеженным.
– Значит, все зависит от нас. – Гаевский, вдруг ощутивший, что его кардинальская роль принадлежит кому-то другому, резко заскучал и начал озираться в поисках скрытой камеры.
– И мы можем делать все, что пожелаем? – Филиппов продолжал допытываться, но доброта понемногу сменялась в его глазах хищным безумием.
– И лучше всего делать то, что он от нас не ждет. – Гаевский вновь почувствовал прилив творческих сил. – Что-то настолько ужасное.
Тем временем Игнатов, внимательно слушая коллег и вместе с тем радуясь, что они заняты сотрясанием воздуха, наконец, решился и провел пальцами по волнистому гребешку Зоиных половых губ.
– Ну как? – Филиппов спросил почти шепотом.
– Течет. – Игнатов равнодушно пожал плечами, будто только для того и дотронулся до промежности девушки, чтобы удостовериться в этой простой истине.
В этот момент из торчащей вверх трубочки под сильным напором ударила струя шампанского, шедшего изнутри наружу.
– Затыкай! – Крикнул Гаевский Игнатову и Филиппову, инстинктивно отпрянувшим в стороны, и Михаил Терентьевич, сам окропленный вином, пережал конец соломинки, не давая Зоиной попе избавиться от переполняющей ее жидкости. Извергнутое просекко обильно струилось по дрожащим в мелком ознобе ногам и высоким шпилькам.
Гаевский кивнул Игнатову на пустую бутылку. Глаза замдекана заволокло черным туманом. Он качнулся в направлении Володина, открыл рот, что бы что-то сказать, однако, видимо, изматывающее возбуждение и эгоистичное сладострастие победило в нем благоразумие. Он поднял с пола брошенную бутыль, приставил ее горлышко к Зоиным половым губкам и провел им вверх-вниз, отыскивая вход в мокрую бездну, куда он сам так желал бы провалиться.
Нежная плоть легко расступилась под натиском твердого холодного стекла, чуть темноватые язычки малых губ разошлись, открыв между собой ярко-розовые своды, блестящие от сочащейся по ним смазки, уходящие куда-то глубоко, туда, где очень мокро и хорошо.
– Не томи. – Прохрипел Филиппов.
Игнатов надавил, и горлышко погрузилось во влажную щель между пухлых губок. И только тогда до сих пор напряженно вытянутые стрункой ножки зашевелились. Переступая на высоких каблучках, они задрожали так крупно и явственно, что вибрации сотрясли весь простенок, из которого торчала Зоина попа. Но именно эти движения и эта дрожь довели замдекана до точки кипения. Он крепче сжал ставшую вдруг скользкой бутылку, прихватил ее второй рукой за донышко и вжал ее внутрь затрепетавшего под ее напором влагалища. Горлышко и вся узкая часть бутылки потонули в горячем жерле, а расширяющаяся часть сдавила и сплющила нежные лепестки. Ножки замерли, мышечный спазм заострил их волнистый силуэт, только немилосердно бьющий озноб заставлял их время от времени конвульсивно содрогаться.
Игнатов потянул назад. Четыре пары опьяневших от вседозволенности глаз следили за тем, как выходит наружу темно-зеленое горлышко, обильно умащенное слизистыми выделениями, как размазываются по нему девичьи соки и как натягиваются тонкие ниточки прозрачной смазки. Смятые грубым вторжением края половых губок медленно расправлялись, словно какие-то аппетитные морские создания наполнялись влагой и внутренней силой. Между ними снова зарозовела нежная мокрая плоть.
Игнатов дернулся вперед, на этот раз гораздо резче и сильнее, воткнув бутылку так глубоко, что Филиппов не удержал соломинку, и гейзер просекко опять забил в сплоченном кругу вспотевших мужских тел. Но на этот раз никто не бросился его останавливать. Прижавшись друг к другу в жаркой тесноте, четверо пристально следили за тем, как размашисто и ритмично выходит и снова входит бутылка в мокрое нутро Зоиной промежности. Как с каждым толчком продвигается она на миллиметр глубже, как выбрасывает она из раскрывшегося влагалища новые порции скользкой жидкости, как все больше натягивается и истончается кожа, обхватывающая толстый стеклянный предмет.
Игнатов трясся, будто одержимый бесами. Он с остервенением вколачивал бутылку в ежеминутно расширяемую щель, когда вдруг заметил, что мелкая дрожь, доселе пробиравшая откляченные ягодицы, превращается в крупные спазматические судороги, а напряженные ножки, вытянувшиеся на тонких шпильках, слабеют и подкашиваются.
– Кончает? – Замдекана выпустил свое орудие из онемевших рук.
– Кто? – Филиппов, недоуменно глядел на бутылку, которая так и осталась торчать вверх донышком из мокрой истерзанной промежности. Игнатов вогнал ее так глубоко, что тонкая кожа перед входом во влагалище была готова порваться, удерживая в себе непомерно огромный предмет. Колечко ануса, сдавленное снизу, так же плотно обхватывало пластиковую трубочку и периодически подрагивало.
– Пустите! – Вдруг захрипел Гаевский, грубо расталкивая коллег и на ходу расстегивая ширинку. – Не могу больше… – Он не закончил фразу. Вывалил из штанов эрегированный член прямо перед лицами товарищей, выдернул из Зоиной попки соломинку, прижался к ней волосатыми бедрами и ткнул мокрой от более несдерживаемого желания головкой куда-то в направлении ануса. Ткнул, как оказалось удачно, сразу попав в цель и легко погрузившись на глубину в пару сантиметров.
Этого ему хватило с лихвой. Страшно рыча и стуча кулаками по побеленной перегородке, Виктор Тимофеевич начал спускать в Зоин анус все, что накопилось в нем за эти полчаса изощренных сексуальных издевательств. И хотя член его продвинулся совсем неглубоко, жаркого давления девичьего сфинктера было вполне достаточно, чтобы сжать трепещущую в диком оргазме головку и выцеживать из нее сперму как мощный вакуумный насос. В судорожном экстазе Гаевский чувствовал, как выстрелила из него могучая струя в пустоту внутри этой молодой попки, как обхватило тугое колечко его дерзкую головку, как перекачивается крупными толчками нескончаемый поток спермы из его яиц вглубь бездонной кишки. Он кончал долго и самозабвенно.
