И эта бабочка создает сначала ветерок, потом ветер, потом бурю. И вот эта буря, где — то словно вдалеке и в то же время совсем рядом формирует какую — то жуткую стихию, не то смерч, не то грозовой фронт, и он приближается, набирает мощь и крепнет, пуская молнии наслаждения прямо в ее клитор, в пупок, в соски, и одна из них, самая острая попадает ей в мозг и разносит его на куски яркой вспышкой блаженства, какие — то разноцветные лоскутки, бабочки и лепестки мелькают в красно - белом куполе ее естества, она глохнет, слепнет, теряет сознание и валится на него обессиленная и отебанная совершенно.
Доебывать ему ее пришлось уже полумертвую, обнимая ее тело на себе руками.
И странно, в этом удивительном акте любви, партнеры не двигались почти, они наслаждались глубиной друг друга, она — его в себе, он — себя в ней.
Но этот акт дал все, что положено спариванию самца и самки: полное слияние, рельефное, почти травматическое ощущение друг друга и оплодотворение. И он молил Бога, что все таки сумел сдержаться, не дал себе волю в движениях и все таки пощадил и эту девочку, и свое сердце.
Остается сказать лишь, что и он, и она потом еще смазывали свои гениталии мазями, она пару недель, а он — три дня.
Она молила его остаться еще хотя бы на неделю. Она позабыла обо всем на свете: о доме, о маме, о своем любимом, она даже не отвечала на звонки, а их на ее телефон налипли уже десятки.
Но ему надо было лететь.
VII.
Наутро они гуляли по городу, залитому солнечным светом, он водил ее по магазинам, и ему было так непривычно и странно, что она равнодушна к драгоценностям и другим подаркам, она ничего не просила, хотя он открыл ей практически бездонный и безвозмездный кредит. Она смотрела на него, как на родного человека и жадно льнула к нему, словно хотела впитать в себя все его тепло.
На набережной даже произошел курьезный случай: ему пришлось чуть ли не силком ссаживать ее, почти голую в бикини со своих колен, и некоторые туристы из пуританских стран недоумевали, что делает эта яркая, юная, зеленоглазая красавица на руках у этого смуглого старика.
Ну, а потом был обратный рейс, и относительно мягкая посадка в аэропорту родного города.
Мать толком не понимала, куда это ездила дочь, и откуда это сказочное богатство, которое она притащила с собой в виде многочисленных и разнообразных подарков. Мария осваивала вожделенный подвальчик, и внезапное исчезновение дочери сильно омрачило ее радость.
Крайне взъерошен был и Юрий, на момент приезда любимой он готов был ее лупцевать за то, что она не отвечает на звонки. Объединившись с мамой Марией они строили порой самые ужасные версии исчезновения Анжелы, рассматривалась даже вероятность маньяка, затащившего ее в лес, была активирована и вся полиция.
Анжела понимала, что ей надо возвращаться в привычную жизнь, в университетскую учебу, в суету, но она никак не могла забыть ни то небо с облаками, ни тот океан, уже казавшийся сном, ни тот город в солнечном мареве тропического лета. Она нарочно не мыла правое запястье и когда касалась его кончиком языка, чувствовала соленый вкус моря.
С неделю она разрывалась между Юрой и Николаем Семеновичем, уговаривала себя любить первого и забыть второго, но у нее ничего не получалось. Ей были необходимы седина того крутого чуба, зачесанного назад и тепло крепких рук.
Был момент, когда она даже собиралась наложить на себя руки, даже искала веревку.
Юре Анжела сказала, что ездила с подружкой в монастырь, просто, из интереса. У нее действительно была одна набожная подружка, и это находчивое вранье вроде бы прокатило. Кавалер побухтел — побухтел и успокоился, тут он, как это водится, и сам был обманываться рад.
Они снова гуляли у реки, держась за руки, и небо над ними было большим, глубоким и сложным. Справа до самого горизонта простиралась пляжная синева с легкомысленной, редкой, белой облачностью, слева громоздились тяжелые, черные тучи с седыми, клубящимися краями, с подложкой из темных дымов и птичьих стай.
Граница грозового фронта была неровной, но четкой, она почему — то тревожила и радовала одновременно. Анжеле теперь сложно было даже представить, что совсем недавно она летела вот там, далеко, в этих грандиозных облаках, она думала и никак не могла додумать, что же ей больше понравилось — океан или небо.
Ах, если бы она могла, сколько интересного она бы рассказала своему Юре, он ведь тоже сроду не летал на самолете — про взлеты и посадки, про облака, которые далеко внизу. Она бы рассказала, если бы Юра был ее подружкой, но он был ее парнем, поэтому она лишь вздыхала и щебетала о чем угодно, только не о том потрясающем и главном, что столь неожиданно произошло в ее юной жизни.
Ну, а потом она все - таки решилась и отправилась в офис. На ресепшене сказали, что главного шефа, то есть, Николая Семеновича нет, что он дома и готовится отлету в Москву, и Анжела потеряла надежду встретиться с ним.
Но они встретились, прямо на выходе из офиса, куда он зачем — то вернулся ненадолго. Олигарх, одетый в бирюзовую футболку со шнурками и белые, просторные брюки кивнул охранникам, вчерашние любовники присели прямо на декоративную скамеечку в фойе, и Анжела тут же тихонько расплакалась, она смотрела на Николая Семеновича, глотала слезы и была некрасива, почти безобразна с этими своими распяленными плачем губами.
Декоративный фонтан с тихо журчащей водой, овальные светильники, вмонтированные в стены, искусственное деревце, часы под потолком на стене.
- Ну - ну, девочка моя, - прижал он ее голову к своей груди. - Не надо, прекрати сейчас же, а то у тебя появятся морщинки.
Анжела всхлипнула и стала плакать еще горше, олигарх чувствовал как ее слезинки намочили его футболку, проникли под шнурки и текут по груди:
- Ну, подумай сама, какое у нас будущее, мне завтра умирать, тебе жить, какое уж тут счастье.
Он чувствовал как стучит ее глупенькое сердечко, он молчал и почти не дышал, и слезинка дрожала в уголке его глаза.
- Иди домой, а я тебе позвоню.
- Правда? - Шмыгнув мокрым носиком, вскинула глаза Анжела.
- Правда, - гладил он ее ладонью по волосам и внимательно смотрел в эти глаза.
И она пошла, не оглядываясь.
А потом… потом она прибежала в аэропорт, но там ей сказали, что бизнес - джет прошел регистрацию, и высокий московский гость со свитой уже на посадке.
На крыше аэропорта размещалась просторная смотровая площадка для встречающих и провожающих. На этот раз она была безлюдна.
Анжела стояла там одна, а по полосе набирал разгон самолет, потом он лениво оторвался от земли, и, мелькая огнями, пошел в небо.
Анжела куталась от ветра в свой серый пиджачок, смотрела на этот белый с синей полосой борт, пока он не скрылся в облаках, потом прислонилась к перилам, сжалась, и скомкалась как чайка перед штормом на ютубе.
Она закрыла глаза, две слезинки выкатились из них, наперегонки побежали по щекам, и мир потерял весь свой смысл.
«Мне верить хочется, что чистый этот пламень,
Который в глубине ее горит,
Один всю боль ее переболит
И перетопит самый тяжкий камень»…
Николай Заболоцкий
эпиграф
