Виктор ожидал меня, стоя на коленях. Я положила сумку с вином на тумбочку в прихожей, сунула ему ногу и залюбовалась точными и бережными движениями его по-мужски красивых рук, освобождающих мои ноги от сапог. Выполнив это, раб чуть отстранился и припал лбом к полу, давая мне возмож-ность пройти в дом. На пороге своей комнаты я остановилась, придирчиво ог-лядывая сверкающую чистотой комнату, и поманила раба.
- А где цветы? - голос мой звучал медово-ядовито. Я обязана была най-ти изъян в его работе, и тихо радовалась, что легко сумела с этим справиться. Делая беглый осмотр своего уютного уголка, я порхала, как мотылек.
- Госпожа! - взмолился раб. - Госпожа! Ваше Величество! Я старался! - раб ползал за мной на четвереньках, пытаясь припасть к ногам губами. Я сдела-ла вид, что сжалилась над безуспешными его потугами коснуться меня, и оста-новилась на месте. Но когда казалось, что его губы достигли желанной цели, я грубо отпихнула его ногой.
- Сама вижу! - грозно вскричала я. - Плетку, живо! Я научу тебя угады-вать желания Госпожи! Раздеться догола!
Раздавленный гневом Повелительницы, раб стащил с себя одежду и по-полз за орудием наказания. Наблюдая за стриптизом раба и наслаждаясь вла-стью, данной мне милостивой Природой, я едва сдерживалась от страстного сексуального желания. Но впечатлений на первый день было с избытком. Я помнила о недопустимости излишеств. Я знала, что мое чувство меры взрастит дивные плоды страсти, и мне сторицей воздастся за терпение. Я спустила кол-готы до колен и бухнулась на кровать в ожидании раба. Он подполз и протянул мне символ моей власти, с трепетом ожидая момента разрядки моего гнева. Но я обманула его ожидания.
- Ах, оставь это! - томно молвила я. - Сними и постирай, - указала я на колготы, спущенные до колен. Раб, не ожидающий такого продолжения собы-тий, опешил, секунду поколебался, не зная, как быть с плеткой, и, не услышав моих указаний, аккуратно положил ее на кровать рядом со мной. Он робко до-тронулся до резинки колгот, на мгновение задержался, а затем стал медленно спускать колготы, пожирая глазами белоснежное тело, освобожденное им от эластичного покрова. Глаза его опускались, пока не достигли украшенного ла-ком изящного веера дивных ноготков в розовых лунках. Он воззрился на это чудо, не в силах оторваться. А я, довольная произведенным эффектом, с улыб-кой наблюдала за ним. За этот миг можно много отдать! Я видела, как дрожит он всем телом, будто в ознобе, и легкая полупрозрачная ткань колготок в его руках пузырится и опадает волнами. Должно быть, он с трудом владел собой, и губы его, лишенные контроля, потянулись к предмету вожделения. Я чувство-вала одновременно за нас двоих, и оттого испытывала двойное наслаждение. Глядя на его обезумевшие от страсти глаза, с шумом раздувающиеся ноздри, перекошенное страданием лицо, тянущиеся к моим ногам губы, я представляла себе его душевные муки и корчи от неудовлетворенного желания, его отчаян-ную борьбу с собой.
Чтобы усилить наслаждение, я взяла в руки плетку и, выждав момент, когда до слияния его жадных губ с моими ногами оставалось мгновенье, я ткнула конец плетки прямо ему в губы. Похоже, он не сразу и понял, что про-изошло, потому что прильнул губами к плетке и застыл так, а затем конвуль-сивно дернулся и со сдавленным стоном повалился на пол, зарывшись лицом в мои колготы. Голова его моталась из стороны в сторону, а ноздри шумно вса-сывали воздух, пахнущий весной и моими колготками. Я была на верху бла-женства. Душа трепетала от восторга, ее переполняющего. От наслаждения я даже зажмурилась. Весь низ живота ныл, а между ног повлажнело. Что может сравниться с ощущением безграничной власти над человеком?! - Только власть над несколькими. Я упивалась, глядя на пресмыкающегося раба, буквально раз-рываемого на части неодолимой страстью, и понимала, что мое господство в такие мгновения может прервать только смерть раба. Я очнулась, пробужден-ная дивной музыкой его голоса:
- Госпожа, Божественная Госпожа! Вы: Вы так прекрасны. Я счастли-вейший из рабов, когда-либо рожденных!
- Не стану спорить, - величаво, нараспев протянула я. - Я тоже доволь-на тобой, но мне будет еще лучше, если ты накроешь на стол и откупоришь бу-тылку, она там, в прихожей.
Раб кинулся исполнять приказание, а я тем временем переоделась в пеньюар, подаренный мне Алексеем, и растянулась на кровати.
Давно мне не было так хорошо от вина. Через некоторое время все плы-ло передо мной в плавном вальсе, включая и Виктора, лежащего перед крова-тью и готового выполнить любой мой каприз. Мне захотелось вновь испробо-вать на нем силу своей власти. Я села на кровати, опустив на него ноги, и стала хулиганить, поливая прямо из бутылки ногу, стоящую на его губах. Он слизы-вал вино с ноги, тихо постанывая от приходящего возбуждения и повторяя: "О, Госпожа! О, Госпожа!". Я довольно глупо похихикивала оттого, что вино, сте-кающее по ноге, было холодным, а, облизывающие ногу губы, приятно щекота-ли и согревали - все тот же возбуждающий контраст. Ленивые необремени-тельные мысли плыли по кругу вместе со всеми предметами:
"Какой же я была дурой еще вчера, что не поливалась вермутом, осо-бенно шампанским, или джином с тоником. Надо что-нибудь с пузырями: они будут лопаться и щекотать: Почему я пью одна, и никто не видит, какая я пьяная рабовладелица? В следующую субботу позову Светку, пусть подивится и позавидует простой советской: бр-р, уже не советской, а какой же? Навер-ное, демократической рабовладелице".
- Эй, раб Божий, то есть, не Божий, конечно, а мой! Раб мой! Ты нали-зался? Я уже: совсем нализалась и хочу спаточки на свои любимые крова-точки. Вот только схожу: и сразу баиньки.
Я попыталась встать на ноги, но все вокруг вальсировало, и кружение все ускорялось, так что я тут же плюхнулась на кровать.
- Отнеси меня:
Он легко подхватил меня на руки и бережно понес. Посадив на унитаз, хотел удалиться, но я задержала его:
- Ногам холодно, ты что же, хочешь, чтобы я простудилась, заболела и умерла? А кто тогда будет твоей Госпожой? Вот все вы - рабы одинаковые: усадьбы сжигаете, на большую дорогу выходите и грабите и убиваете своих господ! - во мне нарастал естественный протест и праведный гнев крепостницы против бунтарей и разбойников. Меня явно занесло куда-то в Пугачевское вре-мя, и, поняв, что никакие другие сведения о рабах, хоть убей, не приходят в мою пьяную голову (даже о Спартаке не вспомнила), я резко переменила тему и тон.
- Подложи ладони! - я подождала, пока он опустился на колени и поло-жил руки ладонями вверх.
- Так вот и сиди у меня! - продолжала я заплетающимся языком пьяной кухарки, помогая руками своим ногам угнездиться в его теплых ладонях. - Я требую продолжения лизания ног! - заявила я, явно подражая управдому Ивану Васильевичу, волею режиссера занесенному на трон Ивана Грозного.
Я распоясалась донельзя, но раб послушно стал лизать мои ноги, не от-давая предпочтения политой вином, и лизал с нескрываемым удовольствием все время, пока я делала то, ради чего была доставлена сюда на руках. От без-молвной покорности раба, от его нежных ласк под аккомпанемент серебряного журчания, хорошо слышного в вечерней тишине, я стала "заводиться". Кажет-ся, я даже частично протрезвела. Во всяком случае, мое сознание прояснилось настолько, что стала очевидной пикантность ситуации. От сознания своего бес-стыдства и мокрых скользящих прикосновений языка я возбуждалась все силь-ней. А между тем, звуки журчания струйки то усиливались, то ослабевали, управляемые моими усилиями. Раб всем телом дрожал, и его дрожь передава-лась мне, поднимаясь от ласкаемых языком пальцев ног до самой промежно-сти. Наконец, он в изнеможении откинулся на пятки и с вожделением воззрился на янтарную струю - виновницу волшебной музыки, явно возбуждающей его. Я шире раздвинула колени, и мановением руки пригласила его приблизиться. Меня заводил факт его близкого участия в интимном процессе. Он не заставил повторять приглашение, приблизил лицо к самому родничку, вытекающему из мягкой вьющейся поросли, и застыл так в экстазе, пожирая глазами это чудо. Он был так близко, что мелкие брызги пульсирующей струи орошали его лицо. Он облизнул губы. Я вся затрепетала, увидев это движение, и помимо воли прошептала:
- Хочешь напиться?
- О, Богиня!.. Богиня!.. Богиня!.. - стонал он, трясясь всем измученным телом, покрытым крупными мурашками.
- Не сейчас! - простонала и я, чувствуя, что живительный источник вдруг иссяк. Я закатила глаза и откинулась назад. Силы оставили меня оконча-тельно. - Неси в ванную, - отрешенно пролепетала я чуть слышно.
Я долго стояла под струями воды, пока ни почувствовала себя в состоя-нии добраться до постели. Я бухнулась в кровать почти без чувств, вяло отме-тив про себя, что комната убрана, а постель к приему пьяной "Богоподобной Госпожи" готова. Мне хотелось укрыться с головой, и ничего не видеть и не слышать. Я страшно устала, пережив и перечувствовав за день столько, сколь-ко, пожалуй, не пережила за все прежние годы. Меня не стало сразу же после встречи головы с подушкой.
II
Просыпалась я нехотя и тяжело. Хорошо, что воскресенье. Медленно оторвав от подушки голову, я прислушалась. Я пыталась услышать какие-нибудь признаки жизни в доме, но тишина была непроницаемой. "Конечно же, - вспомнила я, - Виктор уже на работе".
Виктор работал каждые четвертые сутки охранником в коммерческом банке с претенциозным названием "Гефест", помогающим, видимо, ковать бла-госостояние новым русским банкирам нашего Светлофлотска. Он устроился туда сразу по возвращении из Армии.
Его отсутствие сейчас было очень кстати. По совести сказать, мне не хо-телось бы с ним сегодня видеться. Нужно было время, чтобы очухаться от вче-рашнего "разврата грязного и мелкого тиранства". Мне было стыдно за свое поведение. В общем, на душе было тоскливо, и только время и новые впечатле-ния могли стереть осадок от вчерашних игрищ.
В первые дни следующей недели я старалась не попадаться Виктору на глаза. Уходила на работу, когда он еще спал, а, вернувшись домой, старалась тихо проскользнуть в свою комнату. Но мне это удавалось не всегда. Он будто ожидал меня, и почти всякий раз открыв дверь, я заставала его, стоящим на ко-ленях и готовым стащить с меня сапоги. Я не противилась, но, стараясь не про-воцировать его на нечто большее, кроме проявления обычной галантности, молча, словно не замечая ничего необычного в поведении деверя, устремлялась в свое убежище.
