Если можно, пожалуйста, ради Ленона, не забирайте её от меня.
КОРЕННОМУ
Коренному Канадской волости Бабакину З.А
от Рулевого 3-го ранга Поспелыша А.А.
Уважаемый Зураф Абдулхакович, потревожил я Вас донесеньицем ранним утречком. Основание на то имел наиважное, паче чаяния радел за дело наисрочное.
А допреж всего поспешу донести до Вас, что подрульный мой Насир Коммунарович пошел супротив 27 параграфа устава Партии. Не доклал Рулевому, что имеет на дочь подозрение. Стал шпионить за ней через скрытую видеокамеру. А наводку наушничать дала дама еённая классная.
В том, что классная дама забрезжило сразу сомнение. Разве может быть так, чтобы дама параграф нарушила?
Передерий – подрульный мой – даму сыскав, усадил ее сразу на стул, вынимающий истину. Разумел Передерий, что дама без роду, без племени, без супруга с партийным достоинством.
Та по-первости гнула свое, но скоро без правды соскучилась. Разве «даме» по силам перечить моего Передерии мнению? Хоть пристроил он к ней инструменты дознания из тех, что дозволены, только те, что в сидении стульчака спрятаны.
Так что сканер, мыслишки полоть, оказался без нужности. Все сказала и так: и что дама она никакая не классная, не парторга и сроду парторгою не была; а жила она в браке с бухгалтером партии Взятышем; за измену ему из супружниц в служанки опущена. Позже стакнулась с бывшим актером Приданчевым. Он придумал морочить подрульного Бедного басенкой, что мол Лиза его, может быть, любострастием мечена, попирает Заветы Ленона без роздыху.
И до этого хором с Приданчевым всякие козни готовили. Голова у них – он: то играет в учителя, то воплощается в доктора. Маргарита при нём, вроде как, на подхвате приклеена. И сама не хотела, но очень уж взгляд магнетический. Как посмотрит, так кожа гусиная делалась, прослабляло, сиречь разжижало характер в понос, и случалось мочи ни с того ни с сего недержание.
И спасибочки нам за её из-под гнета актёра спасение. Благодарность её распирает, хотит теперь сызнова приникать к стопам Ленона и в покаянии выдать сожителя: где живет, дышит чем и какие замыслил он каверзы. Очень, видно, со стульчика встать захотелось «учителке».
Передерий мой верный привстал ловить злого актеришку. Нет, апорту не дал, осадил, заподозрил я происк здесь. Усмотрел бузотеров-бомбистов угрозу брожения. Против нашего общества тихо тачают проруху они: поношают устои, плюют на Сынов, завиральные книжки с картинками делают; малых деток арканят в полон бузотерских рядов, чтобы там их к распутству, к блуду приохочивать.
И схватился я за эту мысль, пока не ушмыгнула. Корешок её стал искать в дневнике Коммунаровича. Пролистал про возню под столом и наткнулся на «ложу прокрустову».
Надо так понимать, что устами юнца бузотеры себя обозначили. Ритуальным «крещением» в зад заарканили Ваню Гнусинского. Кракатау проснулся в душе моей кроткой, вы знаете. Вулканическим пеплом проснулся посыпать бомбистовы головы.
Разослал удальцов-сыскарей я по темным шнырять околоточкам, расставлять на бомбистов силки, главаря в тенета ловить, не мытьем его брать, так катанием.
А пока сыскари-молодцы мои рыскали, кликнул Бедного на дознание.
Он вошел ко мне бледнее нежити. Под глазами – две ночи бессонные.
Не пытал, не кричал на него, но был с ним отечески ласковым, памятуя о том, что от нервов он быстро теряет сознание, погружается в сон очищать там себя и мирское гуано соскабливать. И того мне хватило, что он от вопроса «Как звать вас?» в беспамятство бросился. Нашатырочкой ноздри подрульного бережно потчуя, возвратил его в явь и пустился пространные вить пояснения: мол, вопросом ничуть не хотел умалить его честь и достоинство. Хоть и стоит его пожурить, что взыграла вначале мошонка его взбалмошная. Ну да ладно, вопрос о другом – о вселении нашего Светоча.
Всем известно, что Генповодырь, отщепляя от тела сознание, виться духом способен вокруг столбовых предприятий истории. Он сливается с разумом тех, кто шажок на Пути к Всеслиянию делает. Так бывает, что против таких силы темные, злобные пучатся – донимают партийцев, до белого точат каления. Поводырь роль подпорки играет их шаткому разуму.
Открываю отчетец, вот тут – надо так понимать, что Светлейший почтил посещением.
Но бывает и так, что под маской Светлейшего в голову гидра втемяшится. Ни колом, ни машиной мыслишки полоть, из-под черепа гидру не вышибешь. Гидравлическим прессом она головенку подрульного тискает. Уплощает его понимание Долга. До ублажений желудка и тела низводит все. И мораль, пригвождая к лобковому месту, сквозь распятую в пленку мошонку внушает смотреть на соратниц превратно.
Вот откуда вопрос «как зовут» – от незнания кто он: верный Партии Сын, удостоенный, вдруг, посещением? Тогда чествуем в сан Рулевого. Почет и почтение. Ну, а ну как он гидры отрыжка, хотящая ноги стреноживать?
С потуплением взора в столешницу Бедный ответствовал горестно: «Подозрениям вашим премного признателен. Самого поедают сомнения. Посещение было ли подлинным? Ведь к моменту контакта был паром порока ошпаренным.
До женитьбы, на курсах подрульных аскезой себя заневоливал. До того на недели сухарик растягивал, что слеза прошибала нечаянно. Так в еде я себя урезонивал. А иной раз мусолишь и думаешь: завести не мешало бы, вроде бы, новую корочку; ну да ладно, и этот сухарик пока еще справненький, грызть да грызть еще хлебец Леноном и Партией даденный. Так в сухарике лишнем отказывал, лишь бы Светоч меня удостоил касанием. И в одежде я тоже себя ограничивал. Одеженка-то – дрянь, вся была измочалена. В дырах ветер гулял преизряднейший. Локотки неуемно наружу стремились выглядывать. Про обувку: не обувь, одно лишь прикрытие. Все подошвы истерлись от времени. Я поверх голых стоп по-индейски носил «мокасинушки». Для приличия, ибо Сыны образцом и примером должны быть опрятности. Шапку я в непогоду старался не нашивать. Резкий ветер убор головенный разваливал. Не шапчёнка – гротеск, да простят меня Светочи добрые. И брючины, хоть плачь, измусолились. Ну и пусть, зато крепость в штанах появилась изрядная. Оттого, что не баловал их порошками стиральными. На тернистой дороге в учебку служили они мне опорою. Помню было: идешь на политинформацию; утро раннее, чисто нутро, тяжесть крошечек хлебных забывшее. Вдруг, внезапная слабость накатит… Обмякнешь, колени в штанах подожмешь, да и дремлешь, пока не уйдет расслабление… Так себя подвигал на дорогу служения Ленону. Но напрасно… насмарку… Не крепость, а карточный домик воздвиг. Превратились «хоромы» в развалины… Возгнушался бы Генповодырь прикоснуться до них… Значит, то была гидры отрыжка, Акакий Алферовичь. И теперь наказание жду я в смирении. Хоть разжалуйте в голь перекатную, хоть сошлите на дальние выселки, только права отцова не трогайте, не казните меня разлучением с дочерью».
Он бессильно упал головенкой в пригоршню ладоней своих. Валунами лопаток спина Коммунарыча взгорбилась.
Я сурово сказал: «Как себя укреплял ты аскезой, про то мне и Партии ведомо». И подумалось мне: «Как такого казнить отлучением? Нечто звери какие мы лютые?» – «Оставляем тебя до поры в теле Партии. Лишь накажем тебя оскоплением. А насчет разлучения с Лизой – подумаем».
Лобызать мои кисти подрульный не бросился. Преломил только шею в поклоне натянутом.
Тут стук в дверь – Передерий зашел рад радешенек: на лице красным маком цветет донесение – взят Приданчев и жаждет допроса в узилище.
Проводил я Насира до камеры и бегом в кабинет написать донесение. Пусть Приданчев в темнице, покамесь, тушуется. Передерий бомбистам устроит дознание.
И еще. Не сочтите за дерзость, дражайший Зураф Абдулхакович, но узнать бы, что мыслит Светлейший об этих событиях? Хоть, ей-ей, не пристало его отвлекать пустяковинкой от антарктических подвигов. Не дай Ленон, но если мои подозрения верные, то (ятаганом ужасным мыслишка под черепом вертится) назревает приход пересмешника (серуна, как его называют народники). Рецидивов, дай Светоч мне памяти, лет уж семнадцать как не было. И не запах ли серы над бандой бомбистов сгущается? Не под маской ли страуса-клоуна гадкий серун обозначился?
И последнее. Мудрый Зураф Абдулхакович, как бы нам не пришлось снова в бой поднимать экстрасенсов-служителей гвардию? Чтоб не дать пересмешнику – сучьему вымени – нафекалить на камни дороги в Мечту нашу общую, светлую.
Да явит Светоч силу мышцы своей!
