- Ты это, Крокодила перегони в гаражи. Бросил у Раисы, а его снегом замело, не порядок это, машина как — никак, а ключи только у тебя, других нету.
- Может, чайку? - Суетилась сашина мама, она благоговела перед этим гусем, не смотря на то, что он так подкузьмил с сыном.
- Некогда мне, - хмуро говорил Барин, берясь за рукавицы, - трактор в силосную яму провалился, вместе с трактористом.
- Это Петька, что — ли, Налыгач?
- А кто ж еще, он, сукин сын.
- Живой?
- А черт его знает, живой, не живой, а пьяный точно.
- Венчаться будете?
- Да, в воскресенье.
- Ну, благослови Господь. А батюшка кто, наш?
- Нет, из области. Приходите на свадьбу. Приглашаю.
- Ой, спасибоньки…
С утра Сашка раскопал свой внедорожник и попер в райцентр, выжимая из двигателя все, что можно.
Крокодил ревел и пер так, что казалось, он стоит на месте, а весь Земной шар крутиться ему навстречу, дороги встречаясь и пересекаясь, сплелись в единый клубок, в синем небе куцыми клочками ваты летели облака, высь раскрылась куполом и ушла в зенит сужающимся синим тоннелем, в конце которого сияло злое Солнце.
Обманутый ухожер ворвался в бутик, там сказали, что Женя уволилась неделю назад.
- В ювелирном они, - пропела какая — то толстая, но опрятная баба, разворачивая бумагу на пирожке, - кольца покупают, хе — х… с пристарелым женишком.
Через секунду Сашка был у ювелирного.
Христофорыч и Женя как раз выходили оттуда. До этого молодой рогач готов был убить и растерзать девушку. Он, собственно, за тем и ехал, чтобы избить ее, жестоко, на людях, как последнюю блядь и шалаву, чтоб другим не повадно было. Взять ее за волосы и извозить в грязи, суку дешевую.
Но, увидев любимую, разжал кулаки.
- Женя, можно тебя на минуту? - Он шел к ней в распахнутой куртке, руки в карманы, простоволосый и бледный, и девушке стало страшно, не за себя, за него.
- Что ж ты так, а?! - Щурил он глаза.
- Сашка, ты чего служебную машину по своим надобностям гоняешь? - Встрял Христофорыч. Постоял, махнул рукой и пошел к своему Мерседесу.
- Как?! - Спросила Женя, кутая шейку в воротник невесомой шубки. В ее глазах появилась какая — то женская мудрость, сосредоточенность и умиротворение. Не его она уже была, чужой, окончательно и бесповоротно.
И бесконечно ценный голубой мех воротника нереально оттенял белизну девичьей кожи и чистоту синих глаз.
- Да любила ли ты меня? - Тщетно искал что — то Саша в глубине этих равнодушных глаз, хотя б обломок какой или отсвет былой любви.
- Я его люблю, и любила всегда, - безжалостно отрезала девушка и пошла к мужу. - И возьми себя в руки, а то разнюнился, как баба, противно смотреть.
IV.
В воскресенье, после обеда Сашка обул отцовские унты, натянул его ушанку — стоял знатный мороз. Отпер летнюю кухню, поднял половицу, достал из под нее узкий, длинный сверток. Развернул сначала мешковину, потом полиэтилен, потом еще какую — то красную, промасленную тряпку, в ней оказался охотничий карабин, а с ним рядом — его оптика.
Это было отцовское оружие, собственно с этим карабином он и тонул, провалившись на льду. Видимо держа поперек за ствол и цевье, пробовал опереться карабином о лед и выбраться. Не получилось. Сам ушел ко дну, а ствол остался у полыньи, по нему — то и сообразили, кто утонул.
Механизм ружья и оптика не пострадали от воды, и это было одной из загадок той февральской трагедии.
Родитель научил сына стрелять, даже брал несколько раз на охоту.
Парень проверил смазку, пересчитал патроны, пристегнул оптику.
К церкви он подкатил, когда там уже полным ходом шло венчание.
Толпы зевак скопились у крыльца, было множество разных автомобилей и даже две тройки, густо и беспорядочно облепленные лентами. Один из коней то и дело ржал, бил и ковырял копытом, колесом выгибая шею и жутко кося своим дурным, вывернутым глазом.
Стараясь быть неприметным несостоявшийся гость торжества тенью скользнул в заброшенное, дореволюционное здание богадельни. Держа подмышкой свой сверток, пробрался на второй этаж, к окну, которое было как раз напротив церковного крыльца.
Сашка уже успел побывать здесь, он все рассчитал и продумал.
Прямо перед ним, в широком, каменном проеме окна, близко виделась церковь с куполом, справа располагалось кладбище, утыканное частыми, крестами, черневшими на снегу. Кладбище занимало весь обзор справа и, загибаясь руслом, уходило куда — то за храм.
Летом богадельня служила прибежищем всякого рода маргиналам, стены были исписаны матами и изрисованы сатанинскими знаками.
Тут валялись бутылки, какие — то пакеты, тряпки - хламья, словом, было много.
Стрелок распаковал свой карабин, опустился на одно колено перед проемом, положил ствол на разломанный подоконник, попробовал прицелиться. Все складывалось прекрасно, через оптику крыльцо было близко, как на ладони.
Время шло, парня трясло от нервов и холода, он даже подумывал развести костерок, чтобы погреться, да боялся, что дым привлечет посторонних.
Наконец, как - то очень вальяжно грохнул колокол, едва не оглушив стрелка, стая ворон лениво поднялась с березы и тут же села обратно.
Двери храма распахнулись, с крылец повалила толпа.
А вот и молодые. Они шли под ручку, размеренно и важно, как королевская чета, высокомерно кивая гостям, словно ходили так каждый день, и разноцветные цветы летели к их ногам.
Саша надеялся увидеть соперника эдаким старым, условным согбенным генералом с седыми бакенбардами, немощь которого на фоне юной невесты бросалась бы всем в глаза. Однако жених выглядел моложавым, современным и весьма счастливым, до сыта напитанным соком своей молодой возлюбленной.
Юнец снова уперся коленом в пол, взялся за приклад. Женю он решил убить первой, чтобы не успела испугаться. А потом и его.
Он взял любимую в прицел и оторопел. Ах, как же красива и чиста была она в этом своем белоснежном платье новобрачной, словно черемуха в цвету.
Эта красота была пронзительна и четка, как талантливый набросок карандашом на листе.
И так живо смотрели с этого листа ее лучистые, счастливые глаза. Они словно торчали откуда - то прямо из сердца Саши.
Киллер пытался прицелиться в лоб между ними, ему хотелось выстрелить, глядя прямо в эти разверзстые зрачки, предавшие его, но руки ходили ходуном, обзор плыл и застилался туманом.
Киллер собрал остатки воли в кулак и заглянул в прицел, вот они проклятые глаза, под вьющимся на ветру игривым завитком, а вот он и курок, граненый, как клык волка.
