— Стасичек?.. — она выскользнула из объятий недовольного этим черныша и, роскошно колыхая сиськами, доплыла по потёмкам до противоположного столика, — это ты тут, пупсик, затихарился?.. Вот это встреча!
— Я-а-а... — протянул Стасик, соскользнув в конце на более высокую ноту, так как шутник Розенбом сжал его вспотевшие яички, — приветики...
Милена наклонилась над ним, открыв манящую, несдерживаемую лифчиком грудь. Кажется, она была пьяна. Её жаркая, смуглая ложбинка засасывала Стасика, и он вибрировал и дребезжал. Чувства, которые он испытывал, не просто конфликтовали меж собой, они устроили мордобой — стыд, вожделение, желание вскочить и убежать, желание забраться лицом между милениных сисек и целовать, целовать их, и даже, страшно сказать, желание быть прямо здесь и сейчас разоблаченным в своем позорном анальном секрете. Сука Розенбом усиленно щекотал его изнутри. Сука животик опять выдал пошлую трель.
— А это твой... друг? — спросила Милена с интонацией, от которой щеки Стасика вспыхнули, — ну познакомил бы, что ли, Стасяш... Та-а-акой импозантный мужчина!
Она развратно засмеялась и повела своими бомбическими бедрами. Очевидно, делалось это для свирипевшего у себя за столиком брюнета, но Стасик в тот момент был не в состоянии оценивать маленькие женские хитрости, он тёк и изнывал.
— Моё почтение, красавица, — многозначительно произнес Розенбом, оценивающе глядя на Милену, однако не переставая сладко терзать Стасика изнутри, — а мы тут с племянником плюшками балуемся...
— Племя-я-янник, значит, — протянула Милена, электризуя взглядом обоих, — Племянник и дядя уединились в укромном местечке, — и она снова захохотала в потолок, дразняще изгибаясь.
Её пылкий кавалер наконец не вытерпел этого, вскочил, и, выпалив ей в ухо захлебывающуюся от ревности тираду, схватил за руку и увлек на прежнее место.
Наступила странная, напряженная тишина. Стасика колотило, серебряная ложечка в его руке позвякивала по дну суповой тарелки. "Она всё поняла, ну конечно же, всё поняла. Теперь все узнают, все!" — по-щенячьи выла стасикова душа.
— Пойдемте отсюда, — вдруг умоляюще сказал он.
— Как скажешь, — неожиданно согласился Розенбом.
Розенбом залпом допил свою бурду, расплатился и они осторожно, тщательно согласовывая свои движения, вышли на улицу.
— Ебал её? — деловито поинтересовался Розенбом.
— Нет, конечно, — даже не попытался набить себе цену Стасик.
— А хочешь?..
— Её все хотят, — прошелестел Стасик и поглядел в окно ресторана, — и вы хотите, и этот её джигит, и официант на неё наверняка подрочит после смены.. Он и контакты попробовал бы взять, в друзьяшки напроситься, да ёбаря её побоится. Давайте поближе подойдем, можно ведь?..
— Ты вроде свалить хотел, — ухмыльнулся Розенбом, но прекословить не стал.
В сгустившейся за этот час тьме они подошли к окошку, у которого сидели Милена и её любовник. Поначалу видно было неважно, однако уже через минуту глаза их приспособились к темноте и увидели, как игриво кусает чернявый светящуюся миленину шею, как сверкают её зубы, обнажаемые хохотом, как рука его лезет ей под маечку.
Стасик прильнул к окну и бесстыже выпятил попу. Розенбом, не говоря ни слова, участил свою распаляющую вибрацию.
6. Муравьи в трусах
Из приоткрытого рта Стасика бежала слюна. Его анальная мякоть, кажется, наконец свыклась с пребыванием в ней мужской лапы и, выпустив жаркую воздушную струйку (что заставило Розенбома хехекнуть Стасику в ухо) вдруг резко расслабила натёртое кольцо. "Дырёшка сдалась" — с удовлетворением прокомментировал Розенбом и забурился туда аж двумя пальцами — от этого Стасик привстал на носочках, перебирая, как балерина, ногами и глотая ртом холодеющий воздух.
Хотя Стасик и пытался не выдать себя, из него всё же вырвалось тихое мычание — маммма-а-а или что-то вроде такого. Было ощущение, что не сам он произнес это слово — скорее мычание без спросу использовало возбужденное тело Стасика, чтобы прозвучать. Испугавшись, что их обнаружат, он попробовал отпрянуть от окна, но Розенбом не слишком-то хотел позволять ему совершать эти маневры и напряг крюк из пальцев, от чего по телу Стасика прокатились волны сладостного озноба.
Милена и ее кавалер, между тем, принялись сосаться под включенный им на мобиле приторный восточный музон — то слюняво поедая друг друга, то щекоча языки кончик о кончик. Иногда неяркий свет проезжающих в отдалении машин выхватывал их лица, и Стасик с Розенбомом видели, как горячели любовники, как его взгляд наполняется прожигающей девичье сердце наступательной презрительностью ("я ведь знаю, чего ты хочешь, сучка, я знаю, как с такими надо обходиться"), а ее — столь нетипичной для Милены-звезды податливой влюбленностью ("делай со мной, что хочешь, и не спрашивай разрешения").
— Вот какой ей нужен, — прошептал Стасик, смиренно подаваясь к Розенбому попкой.
— Бабы таких любят, особенно те, что с блядцой, — согласился Розенбом, не переставая исследовать шевелящимися пальцами стасиковы глубины.
— А с Захаркой этим, — спросил вдруг Стасик, всё же отступив на шаг от окна, — как у вас дальше всё развивалось? Вы его... трахали, да? Ему... ему нравилось это, да?
— Три года с ним кувыркались, и ведь никто не спалил, прикинь, — довольно ответил Розенбом, — ну, во всяком случае, виду точно не подал. Он не без опыта ведь был, сученыш, — его тренер в секции раньше пользовал, но не то, чтобы тренер этот его, невинного пацанчика, совратил, а как бы и сам он, думаю, был не прочь. Он из тех, кто служить хочет... — Розенбом, не переставая щекотать Стасика изнутри, стал задумчиво подбирать слова. — Для него ебля-то сама по себе не так важна была, как то, что его начальник дерёт. Сослуживцы, ровесники — эти все ему неинтересны были, хотя у нас статные морячки служили, а маслопуп один — так прям Ален Делон, и, кажется, тоже не против сунуть при случае в попку. Захарка мой всё время угодить норовил, пол в каюте только что языком не вылизывал, корму свою ненаглядную готовил перед случкой так, чтобы вся сияла, кремами её мазал — "Тащ старпом, всё чистенько, проверяйте!". Встанет рачком на койке, — Розенбом глубоко задышал, видимо, это воспоминание до сих пор волновало его, — приспустит штанцы, выпятит розовый задок, и таким голоском, блядь, щебечущим, спрашивает: "Вам ведь нравится? Я попу специально приседами качаю... А когда в прошлый раз вы уже на подходе были, а я стал дырочкой его обжимать — хорошо же было, правда?.." — рука Розенбома заходила активней, отчего Стасик стал еле слышно подвывать.
— Я поначалу-то думал, дурак, что он на меня как на мужика запал, — продолжал Розенбом, — Ты не подумай, что бахвалюсь, но в молодости с бабами проблем не было — штабелями укладывались...
— Вы и сейчас интересный мужчина, — пропищал сквозь вздохи Стасик.
— Спасибо, конечно, — произнес Розенбом с деланным равнодушием, однако Стасик почувствовал, что он, кажется, польщен, — но вообще для мужика красота дело десятое, важней уверенность, или как это сейчас говорят... харизма, во! Так вот, думал я так, пока к нам один большой начальник не прибыл — вице-адмирал, не хрен собачий. Мужик пожилой уже, дед, можно сказать, морда вся, прости Господи, в бородавках, шепелявит — а Захарка на него так смотрел, такими блестящими глазенками, что если б ему разрешили — он бы прямо при всех на палубе ему отсосал и кончил бы тут же в труселя от переизбытка счастья. Его, щенёнка, власть заводила... Причем при товарищах, я заметил, всегда строил из себя такого альфача — всякий разговор к бабам сводил, и так он их, и эдак... Ну, многие верили — смазливый же, оборотистый! А сам, когда все уже лягут, ко мне в каюту тихонько постучится — у нас и стук был придуман специальный, целая система, — так закрыть за ним не успею, а он уже на коленки встал, попку оттопырил, ресничками моргает и просит: "Разрешите соснуть!" И сосал взахлёб, я даже радио включал, чтобы его чваканье заглушить — мало ли... Девки-то часто сосут без большого кайфа, просто чтобы мужику потрафить, а он с душой всё делал — и яйца вылижет, и залупу так завозголит язычком, гландышками своими так заполирует, что и рукой помогать не надо, спускаешь прямо в глотку, а это, по секрету скажу, с возрастом уже не всякий раз выходит...
Стасик неотрывно смотрел, как Милена тает под напором нахального брюнета. Однако слова Розенбома, произносимые хриплым шепотом прямо Стасику на ушко, тут же им визуализировались и эти картинки странно накладывались на видимое: вот удивительно похожий на самого Стасика морячок, стоя на четвереньках и невинно улыбаясь, виляет сверкающим в полумраке каюты задом, получая по нему смачные шлепки; вот новый кадр: морячок дрожащими от вожделения пальчиками расстегивает ширинку, из которой выпрыгивает немаленький хуй, мгновенно исчезая в жадно причмокивающем рту; на третьем морячка, сладко матерясь, пялят на койке раком, оттесняя все ближе и ближе к запотевшему иллюминатору, в конце концов мордашка его плющится и ерзает по толстому закаленному стеклу, и в момент, когда вот-вот уже нахлынет наивысшее наслаждение, морячок вдруг обнаруживает, что вся команда столпилась на палубе, смотрит на него сквозь стекло, тычет туда пальцами и глумливо хохочет...
Зрачки Милены закатились под густо накрашенные ресницы. Похоже, вне пределов видимости парень проделывал с ней нечто, заставлявшее ее замереть вот так и лишь чуть шевелить влажными от слюны губами.
