Стасик чувствовал себя пьяным, но опьянение, это, кажется, не было алкогольным — в конце концов, много ли он выпил? И то, что он видел в окне, и действия Розенбома будто бы раскрыли у него глубоко внутри источник пьянящего наслаждения, отключающего мозг и снимающего запреты.
— Вы там так... щекотненько делаете, — прошептал он, позволяя розенбомовой лапе терзать млеющую попку и со сладким стыдом ощущая, как она начинает тихо-тихо подчавкивать, — а что, у меня красивая попа, да? Почти у этого вашего Захарки, да?.. — Он понимал, что нельзя выпрашивать столь откровенные комплименты у мужчины, однако нарушение этого запрета дурманило его еще сильней.
— Охуенная, — прошептал Розенбом, и Стасику ужасно понравилось и слово, и, главное, искренность сказавшего. — Точно не хуже, а может и получше... и уж точно перспективней, — и Стасик снова кожей ощутил его наглую ухмылку.
— Вас заводит, да? — пролепетал Стасик, — ну то есть я хочу сказать... вы возбудились?..
Вместо ответа Розенбом свободной рукой взял стасикову ладошку и приложил ее к низу своего живота. Кожаные штаны оттопыривал крупный напрягшийся хуй.
— Вы не подумайте, — зашептал Стасик, нервно танцуя пальчиками по теплой взбугрившейся ширинке, — я ведь совсем не такой, ну просто интересно, я никогда ведь... о-о-о, ничего себе, он всё не заканчивается...
Какая-то часть стасикова сознания, не вполне еще запьяневшая от происходящего, попыталась просигнализировать ему, что нельзя столь откровенно нахваливать чужие причиндалы (тебе-то что до них, пацан?!), что так делают только тёлки, и даже не просто тёлки, а прямо-таки шлюшки, но вместо того, чтобы прекратить, он обернулся к нагло лыбящемуся Розенбому, осоловело заглянул ему в глаза и произнес:
— У вас там большущий...
Прижатый кожаными штанами хуй напрягся сильней и из положения "без десяти" продвинулся к "без пяти". Стасик сглотнул слюну.
Розенбом изучающе посмотрел на паренька. Во взгляде его было ощущение неожиданно счастливой находки, будто бы человек, скажем, пошел в лес за сыроежками, а обнаружил под кустом даже не белый, а набитое купюрами портмоне.
— Значит, ты совсем не такой, — ухмыльнулся моряк.
— Совсем не-е-е, — шепотом пропел Стасик, поглаживая согревающий пальчики хуй.
Розенбом вдруг, видимо, что-то решив, резко прихватил Стасика под грудь и усилил свои движения. Туда-сюда, чавк-чавк, туда-сюда, чвяк-чвяк-чвяк. Стасик протяжно застонал.
Смуглый парень за окном залез Милене языком в ухо. Она томно теребила его кудри.
— Почему вам так нравится рукой в попе... это же ужас как странно, — прошептал Стасик.
— У нас с Захаркой игра такая была, — прошептал в ответ Розенбом, — он перед еблей всегда просил проверить, как там у него всё приготовлено...
Оно накатывало исподволь, разбегаясь от разминаемой моряком дырки по всему телу. Внутри Стасика будто бы суетились электрические муравьи — они щекотали лапками то тут, то там, нежно покусывали в самых неожиданных местах, их становилось всё больше и больше и прогнать их стало уже совершенно невозможно — он полностью захватили стасиково тело, заставили его открыть рот, оттуда выбегали на мордочку, щекоча розовеющие щеки и скользя вдоль глаз, полуприкрытых в божественном отупении. Стасик понял, что, кажется, сейчас что-то случится.
Он уперся в стену руками, открыл рот и, прогнув спину, выпятил свой зад уже абсолютно безо всякого стеснения. Розенбом, не останавливаясь, шуровал в нем.
— Вы его часто трахали? — одними губами произнес Стасик.
— Через день ебал в жопу как сучку, — просипел Розенбом, — визжал, бляденыш, когда кончал — так голосил, что рот приходилось затыкать...
Стасик внезапно затрясся, издав тонкий, пронзительный звук. Розенбом прихватил его рот ладонью. Она пахла куревом и терпким мужским парфюмом.
Музыка в помещении вдруг умолкла и Милена обернулась и выглянула на улицу. Чуть не подпрыгнув от увиденного, она вытаращила глаза и притянула к окну своего кавалера. Тот стал вглядываться в сумерки, поочередно приподнимая густые брови.
Убегать было поздно — Стасик уже кончал. Лишенный воли пряным анальным блаженством, дрожа плотно насаженной на лапу попкой, он толчками выстреливал в уплотненный гульфик спецтрусишек и даже не пытался дернуться — просто мычал сквозь солоноватую на вкус ладонь, переводя взгляд то на изумленно хохочущую Милену, то на заговорщицки скалящегося джигита.
Наконец сперма закончилась. У Стасика подогнулись колени — резко протрезвев, он осознал весь ужас своего положения.
— Немедленно валим отсюда, слышите! Вы, блин, слышите меня!.. Довольны, да? — с капризно-властной интонацией прошипел Стасик.
Розенбом осторожно вывинтил руку (видимо, разоблачение в его планы так же не входило), и, наскоро обтерев ее платком, потащил Стасика подальше от ресторана — во тьму обезлюдевшего парка.
— Вы заранее знали, что так всё кончится, да? — отдышавшись, спросил наконец Стасик, когда они отошли на порядочное расстояние.
— Не-а, — ответил Розенбом, — вообще-то мало кто так умеет, тут талант ведь нужен.
— А Захарка ваш... что потом с ним случилось? — поинтересовался Стасик, пытаясь чем-то заполнить неловкую паузу.
— Как-то в порту стояли, и вдруг к нам от одного депутата делегация приходит, прикинь. Тогда он еще не особо гремел, это сейчас большим стал начальником, всё о ценностях глаголит... Короче, просят им для предвыборного ролика нескольких морячков потелегеничней прислать для массовки. Ну, Захарка сам вызвался, просился, скулил — видать, заранее судьбу почувствовал...
Розенбом сунул руки в карманы и прохаживался, ссутулившись и пиная пахучие опавшие листья.
— Трое суток в увольнении гулял. А вернулся — будто подменили. Я его к себе вызвал, расспрашиваю, за попку его по привычке лапаю, соскучился сам без ласки-то, попривык, а он мнется, глаза отводит, на подкатывания не отвечает... Потом собрался, видимо, с духом и рассказал, что с судна он увольняется — перспективы, дескать, большие открылись, таланты его наконец-то оценены по достоинству, случай такой ведь раз в жизни бывает и он не дурак его упускать. И что со мной он теперь уже не может, и пусть я его не лапаю — что он, горничная мне, что ли, чтобы я всякое себе позволял. Ну я сперва удивился, а потом такая злость взяла... Я так-то не злой, у меня, как это говорят, температура кипения высокая, но уж если она зашкалит... Зажал я его у койки, завалил раком, штаны сдернул, а там — мама дорогая... Жопа вся искусана до кровоподтеков, а очко так разъебано, что ветер в нем свищет... Даже жалко его стало.
Розенбом вытянул из кармана сигарету и ненадолго осветил зажигалкой хмурое лицо.
— Я-то, бывает, тоже увлекусь, да и хуй немаленький, но чтобы вот так... Посидели, помолчали, выпили по глотку. Он носом шмыгает, на меня не смотрит. "Неужели, — спрашиваю, — тебе такое надо, ну даже ради всех депутатских плюшек?" А он шепчет: "Я, товарищ старпом, может, первый раз в жизни влюбился..." И личико от стыда ладошками прикрывает.
— И больше не виделись с ним? — спросил Стасик, незаметно ощупывая джинсы спереди, дабы понять, не просочилось ли наружу содержимое трусов, но, кажется, всё было сухо.
— По телеку пару раз видал... Ухоженный такой, в костюмчике, — ухмыльнулся Розенбом.
— Наверно, вспоминает вас, — попытался ободрить его Стасик.
— Это вряд ли, — хмыкнул моряк. — Грохнули Захарку.
Стасик втянул носом запах гниющих листьев.
— Он после этого деятеля еще раз хозяина поменял себе, видать всё выше карабкался... Ну и пришили парня, из ревности или деньги не поделили, тут уж хрен разберешь... Причем при таких обстоятельствах, что никому не пожелаешь — мне следак знакомый рассказал, у них в убойном захаркин случай как, блядь, страшный анекдот ходит...
Стасик хотел уточнить, что именно произошло, но не решился. Вместо этого он спросил:
— А вам зачем всё вот это, ну... то, что сегодня было. Хочется вам парня трахнуть — ну трахнули бы, а тут вы ведь сами даже не... — Стасик замялся.
— Я ведь даже не кончил, ты хочешь сказать, — Розенбом вновь пришел в насмешливое расположение духа. — Сейчас не кончил, а через часок-другой ой как сла-а-адко кончу!
Он довольно захехекал.
— Жена молодая, пылкая... Сам я, конечно, еще ничего себе, но яйца уже седые, и это, блядь, не фигура речи, — Розенбом пыхнул сигаретой, — Таблеточки, конечно, можно кушать, но лучше же без них, тем более что бабки имеются, друзья-мореманы пристроили на теплое местечко в таможне. Я... — тут он приблизился к Стасику и доверительно обнял его за плечо, — я когда снова почувствую, как в пацанской попке сладко подчавкивает, как вспомню всё, что с Захаркой вытворяли — так на этой волне потом как зверь её ебу. И заметь, безо всяких измен!
Стасик вдруг почувствовал, как сильно похолодало. Между тем Розенбом достал мобильник и, потыкав в него своими толстыми пальцами, перевел оставшуюся часть гонорара. Стасиков телефон тренькнул.
— Ну что, в расчете? За курткой завтра курьера пришлю, я бы сейчас забрал, да тебе прохладно будет домой добираться. О-ох, ссать охота — еле терпел, пока тебя у ресторанчика ублажал, — Розенбом расстегнул ширинку и вывалил из нее свой всё еще не вполне успокоившийся прибор.
— Я не просил меня "ублажать", — обиженно произнес Стасик, не сводя глаз с посверкивающего в темноте влажной головкой хуя.
