Бабуля хрипло засмеялась тихим, немного грустным смехом.
- Так и повелось, - продолжила она, отсмеявшись. - Как баня, так у нас игры с васенькой. Ох и напилась я васенькиного молочка: Мне папкина малафья-то не очень нравилась, а пососать да потеребить я любила. Тем более они с маманей про меня не забывали - и подлижут где нужно и пощекотят как нужно. А как подросла - так и до дела дошло.
- А почему ты мне не рассказывала раньше-то? - с упреком сказала мамка.
- Да как же про такое рассказать-то, дочка!? - всплеснула руками бабуля. - Ты тихая была, совсем на меня не похожая. Думала - бог тебя избавил о проклятия этого. А ты вона!
- Так, может, если бы внутри семьи все было бы, то и у меня все иначе могло сложиться!
- Да что сейчас говорить-то, - вздохнула бабуля. - Уже не воротишь. Деток бы не толкнуть на дурную дорогу!
Олька, подперев рукой подбородок, во все любопытные уши слушала эти откровения. На языке все вертелся вопрос, который хотелось задать, и вдруг показалось, что хороший момент для этого настал.
- Мам, а мам!
Задумавшаяся мамка вздрогнула и глянула на Ольку.
- А за что тебя с работы выгнали?
Мамкино лицо исказилось злой болью и она отвернулась. Сереженька погладил ее по лицу.
- Ты что отворачиваешься-то, - строго сказала бабуля. - Нам теперь друг от друга скрывать нечего. Рассказывай уж, горе мое.
Мамка, все еще глядя в сторону, ломала руки. Потом выдохнула и полными слез глазами посмотрела на Ольку.
- Дура я безвольная. ДУРА. Зарекалась тыщу раз! ТЫЩУ! Но оно же всегда как шелк начинается. Увидишь малыша: или девочку-кроху - и как ветерок легкий дунул под сердцем - хорошо тебе. Думаешь - не страшно совсем. Хорошо же это - любить. А они же разные, разные совсем. Кто-то дите-дитем, а кто-то ласковый, так и льнет. Погладишь по головушке - а он шейку подставляет - поцелуй, мол! Как не поцеловать!? А он обнимает тебя, дышит тебе прямо в ушко. А у тебя томление внутри такое: Думаешь, один разочек только, один разочек! Посадишь его себе на коленки, поцелуешь в губки мягенько так, тихонечко. Пощекочешь язычком. А он смеется, смущается немножко.
Маечку ему поднимешь - и давай сосочки розовенькие целовать. Пупочек крохотный. А он откинется назад, пузик выпятит и дышит, дышит! Глядишь, а палочка-то в трусиках тверденькая уже. Тверденькая. А ты вся мокрая, так и течет из тебя. Тебе бы остановиться! Прямо сейчас! Да где там: Все клятвы забываешь, все забываешь! Руки дрожат! Трусишки сдвигаешь в сторону, а он - прыг оттуда! И дрожит! Малыш замирает у тебя на руках, весь мир останавливается. Стоишь на самом краю. Отступи! Но живчик уже в твоих пальцах, ты обминаешь его тихонечко, чувствуешь его теплую твердость, рельефность, тихонько поддрачиваешь, а малыш лежит у тебя на руках, закатив глазки, а ручки его блуждают по тебе, по плечам, по твоим сиськам блядским - мягко ему, радостно. А потом тебя волна накрывает.
Мамка отодвинулась от стола, давая Сереженьке пересесть поудобнее. Он оседлал ее колени, расстегнул халат и присосался к возбужденному соску.
- Так-то. А потом уже и захочешь - не отвадишь. Как видит тебя - сразу ластится, липнет. А ты ведь и не хочешь отваживать! У тебя-то счастье. Он бежит к тебе, а ты уже вся в предвкушении. Берешь его на ручки - и в подсобку! А там уже и лижешь его, и пипиську и попку, сосешь все у него. Он хихикает, но дело свое знает - и погладит меня, и мочки мои потеребит, и попкой своей понаддает. А есть такие, что к письке твоей с самого начала тянутся, как будто учил их кто. И вот, трусы снимешь, сядешь на табуретку коленки враскоряку, а он стоит между ними и пальчиками своими задумчиво ковыряет у тебя там. А у тебя голова пьяная-пьяная, и ты как будто летишь. Шепчешь ему - поцелуй, поцелуй губки, смотри - улыбаются! А сама не веришь! До последнего момента не веришь и ждешь этого до боли! А он медленно наклоняется, и - чмок! У тебя внутри все кричит от разочарования - неужто только "чмок"?! Но он распробовал уже, унюхал там что-то свое. Деловито встает на коленки и ну лизаться! Сначала тИхонько, как кутенок, потом глядишь, а он уже возится там по хозяйски, как барсучок. И ты спускаешь. Спускаешь. Да.
Мамка закатила глаза, поглаживая Сереженьку по ритмично двигающемуся затылку.
- А потом всегда наступает день, когда он приходит утром к своей мамке в постель и лезет целовать ее между ног.
В наступившей тишине было слышно только, как почмокивает Сереженька.
- Теперь вот нашла работу нянечкой в младшем отделении городской больницы. Может там все по-другому будет. Ведь теперь со мной мои детки будут! Новый город, новая жизнь. Авось - выдюжу!
Ольке было ясно как день - на новой работе мамке тоже не продержаться. Рано или поздно маленькие мальчики обязательно проговариваются своим родителям про добрую тетю которая целует их пиписьки и у которой между ног пирожок. Олька должна что-то придумать, как-то помочь.
Это ощущение ее личной ответственности за семью крепло всю неделю. И, казалось, весь мир в ожидании глядит на нее. Это были самые счастливые, самые невероятные дни в ее маленькой жизни - впервые все вращалось вокруг нее - Ольки. Она видела как взрослые, разучившиеся проявлять нежность и страсть друг к другу, стесняясь своих новых отношений, безошибочно и инстинктивно выбрали именно ее, Ольку, объединяющим центром и главой их новой семьи. И всю неделю она милостиво правила этой семьей как маленький просвещенный диктатор.
Ее утреннее, еще свежее и легкое желание, выплескивалось на сонную мамку - Олька прыгала в ее постель, лизалась, щипалась и щекоталась пока, наконец, пробудившаяся женщина не хватала ее за упругие булочки и не вылизывала до полного изнеможения ее бархатную письку и горячую со сна попку. Сереженька же превращал эту утреннюю возню в чистый бедлам. Иногда ловили его, набрасывались, зажимали, лизали-целовали-щекотали - и визгу не было предела!
Дни были насыщены бесконечными хлопотами: взрослые готовили, закатывали, мариновали, варили варенье - готовили семью к отъезду в город. Дети хвостиками мотались по кухне за взрослыми, пока их не выгоняли на двор.
Зато вечерами начиналась настоящая жизнь, от которой у Ольки в голове остался яркий калейдоскоп, каждый раз заставлявший натруженную письку сладко ныть. У утомленных за день женщин как будто открывалось второе дыхание, когда они раздевали Ольку, и исступленно изливали на ее тельце свою нерастраченную нежность. Олька задирала ножки, отклячивала попку, все у себя растягивала, подставляя таким родным и таким, по сути, еще не знакомым взрослым.
Ее лизали, покусывали, целовали, гладили, пощипывали. А она, возбужденная, отвечала им тычками, укусами, пинками. Олька, в нарастающем экстазе, царапалась как дикая кошка, драла их волосы, душила и хлестала податливую благодарную плоть.
Вот ее зажали между горячими телами, надетую обеими дырочками на нежные, любящие пальцы. Ее голова мотается из стороны в сторону в горячке, а вся ее жизнь сейчас - на кончиках этих пальцев, щекочущих и потирающих какие-то невероятные, недоступные ей самой местечки ее тела.
Вот перед ней раскачивается выпяченный бабулин зад. Олькина рука, обтянутая как перчаткой бабулиной мокрой мандой, сжата в жестокий кулак. Упершись другой рукой в толстую ягодицу, Олька таранит кулачком верещащую бабулю, ощущает всей кожей руки хлюпанье нежных, податливых стенок, видит живущую своей жизнью, то расслабляющуюся, то сжимающуюся жопную дырочку и отдается нарастающей сладостной волне и какой-то властной гордости - это теперь в ее воле дарить блаженство и причинять боль, поощрять и наказывать.
Вот расслабленная Олька лежит в предбаннике на лавке, а Сереженька тихонечко подлизывает ее усталую письку. На кушетке мамка с бабулей ухают и сладко матерятся - мамка закинула бабулину ногу на плечо и ритмично крутит попой, прижавшись промежностью к бабулиной мохнатке. Бабуля засовывает узловатый палец в центр этого генитального месива - и все движения становятся резче, а звуки громче.
Вот Ольку разложили на диванчике, ножки вниз, попка на краю, спинка между бабулиных белых ляжек, затылочек - на мягком животе. Бабуля щекочет Ольке сосочки. Хорошо Ольке! Волнительно! Вот подвели Сереженьку. Ох, что же будет! Что сейчас будет! Отрывочные мысли бьются в Олькиной голове большими громкими птицами. Сереженькина штучка торчит торчком, глазки мутненькие. "Давай, маленький. Давай же..." - мамка нежно подталкивает Сереженьку под попку. Сереженька протягивает ручки и теплые пальчики раздумчиво мнут и растягивают ее лепесточки, копошатся у Ольки в письке. Хорошо!"Ну! Ну что ты, дурачок?! Видишь дырочку? Это для твоего хуечка местечко. Засунь-ка, Засунь!" - мамка все подталкивает, и головка все ближе, ближе! Бабуля протягивает руку и раздвигает пальцами Олькины губки, а мамка немножко пригибает Сереженькину палочку книзу.
Головка гладенько проскальзывает по Олькиной щелке и она вздрагивает от острого блаженства. Толчок! Теплая волна пробегает снизу вверх по Олькиному телу и заполняет ее голову. Олька чувствует кожей тепленькие Сереженькины яички и понимает, что он уже внутри. Ну же! Ну!!! Сереженька поднимает мутные глазки, смотрит на Ольку, и: толчок: другой! И вот мальчишка уже беспорядочно бьется между Олькиных ног, каждым толчком как будто накачивая в Ольке сладостный пузырь. Пузырь раздувается, раздувается, а Олька отрывается от земли и парит над ней, готовая взорваться миллионом радужных брызг - и еще немножко! И еще!! И-е-щ-еее!!! Что же это!?? ЧТОЖЕЭТОТАКОЕ?? !!!!!! Бабулины пальцы что-то прижимают у Ольки внизу и все тонет в грохоте беззвучного взрыва.
***
Ольке немного грустно. Позади остается так много счастья. Впереди неизвестность - что-то будет дальше? Новый город, новые люди, новое горе? Только время покажет.
Она заходит в дом, подходит к женщинам, стоящим у открытого окна, и обнимает их. В комнату влетает голенький Сереженька (он сегодня самолет) и, сверкая ягодичками, радостно впечатывается в родные мягкие тела.
КОНЕЦ
