На следующий день я снова дрочил. На этот раз, уединившись в туалете. Тут все располагало к интимности, вид унитаза, запахи. Я вдыхал и неистово двигал рукой по стволу своего органа. Перед глазами стоял Он и обвинял меня в страшных изращениях. Наконец пришел оргазм, я изливаю сперму в отхожее место и избавляюсь от его образа.
Ночью в постели я вновь мысленно переживаю угрозы и унижения от Антона Николаевича. Я постоянно о них думаю, боюсь их и хочу о них думать. Это новая жизнь, я буду послушным и заслужу его снисхождение. Я уже не мог остановиться, член стоит, и я его ласкаю. Еще мгновение и спускаю в трусы. Теперь засыпаю.
Так прошло два дня. Утром, застилая постель, я увидел два больших серых пятна от ночных поллюций. Меня сковал ужас. Я перевернул простынь, но пятна все равно были заметны. Со школы я сбежал пораньше, чтобы уничтожить следы. Открыв дверь, я просто застыл. Моя постель разбросана, а простынь была вывернута на показ так, чтобы пятна занимали центральное место.
Антон Николаевич окинул меня гневным взглядом, затем встал и закрыл дверь нашей комнаты на ключ.
- Заходи, сейчас я тебе устрою.
Я на ватных ногах прошел к своей кровати и хотел застелить постель, чтобы быстрее скрыть свой стыд. Ранее он никогда не замыкал комнату, хотя взбучки делал мне достаточно серьезные. Что же меня ждет на этот раз? У меня тряслись руки и ноги от страха.
Он подошел ко мне сзади, взял за шею и силой наклонил к простыни.
- Слизывай свою кончину, мразь такая.
Он не кричал, но слышались металлические нотки в его голосе. Я сначала просто ткнулся лицом в пятна, но он надавил, и я начал лизать.
- Я тебя отучу от дрочки, мерзавец.
Мне было обидно и стыдно, но за ним сила и я лизал засохшую сперму, пытаясь быстрее очистить простынь. В тайне я надеялся, что этим и закончится, но как я ошибался.
- А теперь раздевайся! Я посмотрю, что у тебя там не так.
Он отпустил мою шею, и наблюдал, как я нерешительно снимаю рубашку.
- Наголо, блядь такая! Я посмотрю, чем ты там анонируешь. Может тебе, что-то там мешает, так я это удалю.
Я тут же начал скулить:
- Антон Николаевич, миленький, ну не надо. Слезы ручьем лились с моих глаз.
У него в руках появился ремень, и он со всего маху ударил меня по бедрам. Я взвизгнул и содрал с себя брюки. На заднице и на бедре горел багрово-красный след от удара.
- Еще хочешь, блядь такая? Живее.
Его взгляд выражал презрение.
Я стоял уже в одних трусах.
- Уже. Вымолвил я с надеждой.
- Трусы снимай, сволочь.
Его тон не давал мне возможности просить. Ослушаться, значит погубить себя, он изобьет и всем расскажет. Я покорно, со слезами на глазах, снял трусы и бросил их на пол.
- Убери руки.
- Только не бейте, прошу вас.
Я боялся, что он начнет бить по яйцам, и член у меня уже никогда не встанет. Руки пришлось убрать. Мой пенис не был маленьким, но в это время представлял собой жалкую сморщенную сосиску.
- Будешь рыдать, я тебе на одну ногу наступлю, а за другую потяну. Понял меня?
- Умоляю вас, Антон Николаевич, давайте я на колени стану, простите меня, я больше никогда не буду. Мной завладела настоящая паника. Не ожидая его согласия, я опустился на колени, наклонил голову и стоял так в ожидании его решения.
- Ниже наклоняйся, мерзавец. Что ты обозначаешь? Целуй мои ноги.
Он меня довел до такого состояния страха, что я не задумываясь прильнул губами к его ноге. Тут же последовал тычок, и я вынужден был покрывать поцелуями всю стопу. Как это было противно. Его нога хоть и не имела резкого отвратительного запаха, но выпрашивать снисхождение, таким образом, было унизительно. Хотелось убежать, забыть, не знать. Вместо этого я, не переставая, целовал то одну, то вторую ноги, вымаливая у этого изверга прощенье.
- Пальцы целуй, лижи их. Он входил во вкус, требуя все большего подчинения. Я на секунду замешкался и тут же получил еще один удар ремнем по заднице. Вырвался стон от резкой боли, я начал хватать его пальцы губами, обслюнявливая их и вылизывая. Я растоптан. Но тут со мной произошло такое, чему у меня не было объяснения. Это было неожиданно и не подконтрольно. К моему ужасу, член который в начале экзекуции уменьшился до жалкого состояния, теперь вдруг оживился, начал пульсировать и вставать. Унижение дало огромный толчок возбуждению, которое захлестнуло меня всего. Я направил на член всю силу воли как на объект презрения и стыда, пытаясь подавить это предательское движение. Каким же надо быть падшим, чтобы возбуждаться не от красивых обнаженных девушек, а от вылизывания ног какому то уроду. Плоть тем временем росла в размерах, и вместе с этим возрастанием в моем тазу разливалось сладострастие. Как могли укладываться в одной голове страх и отвращение с необъяснимым вожделением и возбуждением.
Я пытался придать телу такое положение, чтобы Антон Николаевич не заметил моей эрекции, иначе все мои старания окажутся тщетными. Я даже боялся думать о том наказании, которое меня могло ждать при этом.
Но этот изверг заметил, возможно, он даже ожидал этого. Наверное, я действительно потерянный человек и он это понял, а теперь убедился в этом еще раз.
- Негодяй! Ты надрочил член прямо у меня на глазах. Встать!
Я встал на коленях. Его лицо искажала гримаса злости и вожделения.
- Он сам, я ним не могу руководить. Я не знаю, он сам...
- Ты мерзкая блядь и извращенец, поэтому он и встал! Что ты мне тут врешь.
Он занес ремень, и я вскочил, прикрывая член руками. Тут же последовал хлесткий удар по рукам.
- Убери руки! Я знаю, как тебя проучить, мразь.
Не дожидаясь следующих ударов, я покорно убрал руки и стоял, потупив глаза. Странно, но член и не думал падать, он стоял просто вызывающе. Как это может быть? Ведь меня так унижают. Что со мной? До этого я не испытывал столь сильного возбуждения.
Тем временем Антон Николаевич подошел к шкафу с бельем и вытянул оттуда мамины голубые полупрозрачные трусики с кружевами по краям.
Что он собирается делать? - крутилось у меня в голове. Почему-то панический страх рассеялся, все происходило вроде бы не со мной.
- Надевай, блядь такая.
Он подошел и прижал мне их к лицу местом, куда прикасалась вагина. Потом всунул мне их в руку.
- Быстро одевай!
Я не знал что делать. Стоял с этими трусиками в руках и не мог перейти грань такого мерзкого поступка. Одеть, значит признать себя педерастом и извращенцем.
Последовала оплеуха мне по лицу. В ушах зазвенело. Я осознал, как просовываю ноги в женские трусики. Член просто сходил с ума. Еще немного и я могу кончить, тогда оправданий у меня вообще не будет.
Трусики были явно не предназначены для мужчин со стоящим членом. Орган выпирал, яйца проскакивали мимо узкой полоски ткани. Но какие это были приятные ощущения. Нейлоновая поверхность нежно облегала мой член и ласкала его при каждом малейшем движении. На трусиках почти сразу расплылось мокрое пятно от моих выделений, член исходил соками. Ужас! Я в маминых трусиках в возбужденном состоянии на глазах у взрослого мужчины. И он совсем не намерен умалчивать об этом.
- Да ты вся течешь, блядь. Наверное, и раньше примерял их вместе со своей мамой? Привык к ее белью? Извращенцы вы. Извращенцы...
Он сурово на меня смотрел и произносил эти страшные обвинения.
- Нет, умоляю не надо. Антон Николаевич, я ничего подобного ранее и подумать не мог.
Я сложил перед грудью руки в мольбе. Весь в слезах, в женских трусиках оттопыренных крайне возбужденным членом.
Он сел на мою кровать. Казалось, его тронули мои стенания.
- Подойди, я проверю, что с тобой не так.
Я робко сделал шаг к кровати. Он одним движением отодвинул узкую ткань трусиков и крепко до боли обхватил рукой мои яйца. Тут же его лицо исказила торжествующая гримаса, которая ничего хорошего мне не предвещала.
- Само говоришь? Сейчас проверим.
Другой рукой он достал из кармана спортивных брюк кусок мягкого шнура с петелькой на конце. Продел в эту петельку мои яйца и затянул ее. Я отчаянно схватился за шнур. Он хочет оторвать мои яйца! Он может это сделать в любую секунду! Я снова впал в панику, я готов был сделать что угодно, лишь бы он не лишил меня мужского достоинства.
