С того дня Юрка стал регулярно пропадать в каюте капитана.
Жизнь Никиты на судне как-то устаканилась. На его задницу больше ни один человек не покушался. Оно и понятно: никакой конкуренции с гиперсексуальным блондином он не выдерживал. И не только потому, что Юрка был красивее. Просто тот был, к тому же, несколько женоподобен. А у Никиты была внешность нормального мужика, никакой хрупкости и изящества.
В Гельсингфорсе Никита отметил свой семнадцатый день рождения. Во время стоянки Юрку ненасытные матросы всё-таки отпустили, и они вдвоём с Никитой два дня к ряду бродили по городу - за границей оба были в первый раз. Город Никите понравился, хотя он совсем не соответствовал своему резковатому и грозному названию, оказавшись аккуратным и тихим европейским городком.
Ещё одна приятная неожиданность ожидала здесь Никиту: ему выплатили жалование за первую половину пути. Видимо, капитан хотел дать матросам возможность купить что-то за границей. Но Никита ничего тратить не стал. Узнав в Архангельске, что такое голод, он стал очень бояться безденежья.
На обратном пути снова проходили через Выборг, где запланирована была трёхдневная стоянка. Опершись на борт, Никита и Юра смотрели на приближающуюся старинную крепость.
- Не желаешь вернуться на своё прежнее место? - с улыбкой спросил Никита.
- Уже подумываю об этом иногда, - наморщив нос, ответил блондин. - Но пока ещё рановато. Вот через месяц, когда до Архангельска дойдём, я думаю, они меня совсем укатают. Тогда и сойду.
- Ну, как знаешь. Покажешь мне город сегодня? Ты здесь всё-таки жил столько:
- Не-е, я сегодня в город не пойду. Вся команда в увольнение идёт, а я хочу остаться здесь и отоспаться как следует.
- В объятиях капитана? - ехидно спросил Никита.
- С ним, пожалуй, отоспишься, - хмыкнул в ответ Юрка.
В одиночестве Никита отправился бродить по городу.
Сперва он по старой памяти навестил кабак, где познакомился с Юркой. Затем пошёл на рынок у "Толстой Катьки" - так местные жители называли приземистую круглую башню недалеко от набережной. Торговый день был в самом разгаре, и народу на рыночной площади хватало. Никита ничего покупать не собирался, но кошелёк с выданным в Гельсингфорсе жалованием с собой захватил - ему приятно было ощущать эту тяжесть в кармане. И чуть за такую радость не поплатился.
К счастью, ощущение тяжести и спасло его от очередной полосы безденежья: в какой-то момент Никита почувствовал, что кошелёк перестал оттягивать карман, и в последний момент успел схватить за шиворот чумазого пацана лет двенадцати, в загребущие руки которого перекочевала никитина собственность.
- Ай, дяденька, пустите! - заверещал тот.
Кошелёк, звякнув, упал на землю. Никита поднял его свободной рукой, но воротник пацанёнка не выпустил. Тот верещал и извивался, словно уж. Вокруг стал собираться народ. В чём дело, люди поняли сразу, и Никита удивился тому, как озлобленно рыночный люд накинулся на пацана. Видно, воровство в торговых рядах всех уже порядком достало.
- Вот ведь паршивец, а? Такой маленький, а уже в уголовку метит!
- В участок его сдать, и все дела!
- Уши ему надрать хорошенько!
- Щас мы тя быстро пристроим, рожа бандитская!
Опешивший от такой агрессии Никита всё ещё держал пацана за ворот, а тот только тихонько и испуганно хныкал:
- Отпустите, дяденька:
Кто-то позвал полицию. Рослая фигура полицейского, выросшая за чужими спинами, раздвинула плечом толпу:
- В чём дело, граждане? Что за шум!
- Да вот, господин полицейский, мальчишка кошелёк украл. Беспризорник, наверное, - выкрикнул какой-то хлыщ из толпы.
И тут Никита вышел из ступора.
- Ничего он не украл! - вдруг неожиданно для самого себя заявил он. - Я его знаю. Мы просто поссорились.
- Как же не украл?! - возмутилась торговка рядом.
- Ничего он не украл!! - снова гаркнул Никита. - И он не беспризорник. Я знаю, где он живёт. Я его сейчас к родителям отведу!
И с этими словами Никита вместе с пацаном стал пробираться через толпящийся народ к краю рынка. Толпа ревела и возмущалась, но остановить их никто не решился. Полицейскому, видимо, тоже неохота была разбираться, и он позволил им беспрепятственно покинуть место происшествия. Как только они завернули за угол, оставив позади озлобленных торговцев, Никита выпустил воротник пацана.
- Ладно, парень, давай вали отсюда, пока цел, - он развернулся и зашагал прочь по улице.
Спустя пять минут он обернулся и с удивлением увидел всё того же пацанёнка, следующего за ним на некотором удалении.
- Тебе чего?
- Ничего, - ответил тот, словно бы даже обидевшись на такой вопрос.
- Ну, так иди отсюда!
Никита зашагал дальше. В конце улицы он снова обернулся. Пацан по-прежнему был тут.
- Ты чего за мной ходишь, а?
Тот опустил голову и ничего не ответил, разглядывая придорожную траву. Никита присмотрелся к нему повнимательнее. "А ведь действительно, наверное, беспризорник: И идти-то ему, небось, некуда: Так, ну а я что с ним делать буду?". Пацан подошёл чуть поближе и спросил:
- Ты моряк?
- Нет, я Папа Римский! По одежде, что ли, не видно?
Паренёк смутился и вновь опустил голову. Никита замер в нерешительности. А потом вдруг спросил:
- Ты голодный?
Через полчаса они сидели за столиком открытого кафе, и пацан уплетал печёную картошку с мясом так, что за ушами трещало. Никита спокойно разглядывал его. Симпатичный. Глазастенький, волосы рыжеватые, чумазый носик в веснушках. Весь нахохленный какой-то и деловой, как воробей на помойке. Смешной малый. На лисёнка похож. Никита его так и прозвал про себя - Лисёнок.
- Тебя как зовут-то?
- Васька, - ответил тот, - а тебя?
- Никита.
Пацан вдруг улыбнулся такой доброй и открытой улыбкой, что Никите сразу стало с ним уютно и тепло.
- Слышь, Васька, ты местный? Можешь мне город показать? А то я здесь всего на три дня, а куда идти - не знаю.
В ответ Лисёнок только улыбнулся ещё шире и закивал.
Они не расставались целый день. Сначала обходили достопримечательности, потом стали просто бестолково бродить по городу. Болтали. В основном, конечно, болтал пацанёнок. Про жизнь свою несладкую рассказывал.
Васька имел отроду тринадцать лет, хоть и выглядел младше - ростом не вышел. Он действительно оказался беспризорником. Убёг из приюта полгода назад. Били их там. В приюте прожил всего год, а до этого жил с родителями в небольшом селе под Выборгом. Родители умерли от холеры, других родственников не оказалось, вот так и остался парень без присмотра. Попрошайничал, рылся на свалках, иногда воровал. Ночевал тоже где придётся - в подвалах, на чердаках. Ни читать, ни писать мальчик не умел - родители когда-то учили, но он уже перезабыл всё, а в приюте им один Закон Божий вдалбливали в головы. А жаль, паренёк был смышлёный и толковый.
Никита ему о своей жизни рассказал, хотя, понятно, о сексуальной ориентации не упоминал и в подробности своих недавних обязанностей на шхуне "Вестник" не вдавался.
На следующее утро, сойдя с корабля на пристань, первым, кого увидел Никита, был Васька. Он сидел на парапете, болтая ногами, и ждал. Снова они бродили по городу и болтали.
- Ты меня извини за кошелёк, - вдруг ни с того, ни с сего сказал Лисёнок.
- Чего это ты вспомнил? Хотя, конечно, гадость это была знатная.
- Здесь многие этим живут, - надулся Васька.
- А если многие тут убийствами промышлять будут, ты тоже к этому делу пристроишься? Тоже мне, отмазку нашёл! Пожалуйста, Васька, если сможешь, придумай какой-нибудь другой способ прокормиться!
- Ну, да: Я знаю, что воровать - это грех, - промямлил пацан.
- Да не в грехе дело! Как тебе это объяснить? Я в Архангельске сам голодал, а за эти деньги мне знаешь сколько всего пришлось вынести! А в итоге что? Опять голодать? Да ладно со мной, я бы без этих денег, может, и не умер бы. А вот представляешь, приезжает из деревни мужик муку продавать. Он целый год горб ломал, чтобы семью прокормить. Это всё, что у него есть. Вот продал он её. А кошелёк раз - и украли! И всё! Семью кормить нечем. Как он домой приедет, что жене скажет? А дальше что? Дети у него будут худеть день ото дня. Собака на дворе больше свою косточку не получит. Кошка будет с голода мяукать в углу, а молока ей никто не даст:
Никита пытался сделать свою нравственную речь доступной для детского понимания. Но с "собачками-кошками" явно перестарался, потому что Лисёнок вдруг зашмыгал носом, и из его большущих глаз вдруг полились слёзы.
"Н-да, что-то я, похоже, перегнул. Мне тут только слёз его не хватало! - подумал он. - Чего теперь делать-то?"
Он легонько обнял подростка за плечи:
- Васьк, ну не реви: А хочешь, я тебе сказку расскажу?
- А ты можешь?
Никита только ухмыльнулся. У них в селе жил дед Макар, который сказок знал, наверное, миллион. По вечерам у него в доме собирались деревенские ребятишки, и начинался новый рассказ. Дед Макар толи где-то слышал столько сказок, толи просто сам их придумывал. Маленький Никита всегда слушал, растопырив уши. Память у него была хорошая, и многое он запоминал. А через какое-то время обнаружил, что тоже может сам сочинять сказки. Долгие нудные рабочие дни на мануфактуре скрашивали для него только эти сказочные фантазии, которые мальчик бубнил себе под нос.
Никита попал. До самого вечера он вынужден был рассказывать сказки одну за другой. Впрочем, ему и самому не очень-то хотелось прерываться. Ведь ещё никто никогда его не слушал с таким вниманием - Васька, распахнув свои огромные глаза, с упоением впитывал каждое слово.
"Ну, надо же, - думал Никита, - он ведь всего-то на четыре года младше меня, а совсем ещё ребёнок".
Прощаясь вечером на пристани, Лисёнок спросил:
- Никита, а ты завтра придёшь?
- Завтра у меня работа. Судно надо к отплытию готовить, дел много.
