Елизавета Соломоновна действительно даже предложила свои услуги, узнав что мне тоже требуется клизма. Я полностью отстегнула юбку, сняла рейтузы, следом трусики. Инга хотела вместе со стулом оттащить Виталика в другую комнату, но я попросила, наоборот, оставить его. Это тоже входило в мой план. Пусть посмотрит и возбудится. Он же в жизни ещё не знал женщины, так пусть познает такую радость. Хоть немножко скрашу ему жизнь. Бедняжка!

Я подняла нижнее бельё и блузку выше половины спины и легла на холодный пластикат. Обычно я ложусь на живот, чтобы бабушке Наде было легче вставлять наконечник, а потом уже поворачиваюсь. Но здесь была высокопрофессиональная медсестра, привычная к другой позе пациента. И она тут же поправила меня. Я развернулась на бок и выставила попку.

Я ощутила только касание наконечника. Вошёл он в меня незаметно. Я ждала, когда его вставят, но почувствовала что мой живот ужа стал наполняться водой. И опять поразилась лёгкости рук этой уже старой женщины. О чём и высказалась с восторгом.

Елизавета Соломоновна, как обычно это делают медсёстры во время клизменных процедур, стала отвлекать разговорами, благо тема нашлась сразу.

Оказалось, что менее двух лет назад она ещё работала. И работала б и поныне, но произошли какие-то трения с начальством, когда началась общеизвестная мировая истерика. Я поразилась её энергии в таком возрасте.

- Моя мама дожила до девяноста восьми лет, и была до последнего дня деятельной, почти как я сейчас. Вот Инга не даст соврать, - даже с гордостью сообщила Елизавета Соломоновна.

- Да-да, я очень хорошо помню её маму. Её звали Фрида Хаимовна, умерла она чуть больше шести лет назад, - подтвердила мне Инга.

Дальше Елизавета Соломоновна рассказывала что после смерти её мужа, семнадцать лет назад, сначала сын, а потом и обе дочери, все с семьями, переехали в Израиль, а ей никуда уезжать не хочется.

Виталик совершенно ошалелыми глазами смотрел как мне делают клизму. А я лежала и принимала в себя воду абсолютно спокойно, иногда потягиваясь, старалась прочувствовать её в себе. Как она разливается, омывает всё выше и выше. Он не мог понять, как можно без мучений терпеть такую жуткую процедуру? Вода подходила к концу, и я попросила Ингу добавить ещё пол-литра или немного больше. После процедуры, сжав рукой половинки, я расслабилась. Пролежала минут десять, повернулась на спину, затем к Виталику передом, давая ему посмотреть на мою киску, заросшую тёмными густыми и довольно длинными волосами - мы с бабушкой Надей специально теперь их отращиваем, чтобы ласкать ими друг другу бёдра, живот, ягодицы. Или расчёсывать эти волосы друг дружке пальцами, что тоже очень приятно. Не знаю, что на меня нашло, но сейчас перед ним я почему-то не испытывала никакого стыда или стеснения, даже смотрела на него бесстыже-наглыми глазами. Полная противоположность, как он стеснялся перед нами, и передо мной в особенности. Может, я тоже подсознанием считала его чем-то, перед чем не принято стыдиться? Он совсем не понимал, как можно ещё и столь долго удерживать такой объём воды. Глаза у него выглядели просто сумасшедшими. Это было для него сверхъестественно. Но... Поглядывая на его членчик, я не заметила чтобы он хоть чуточку шевельнулся. У него был "заморожен" инстинкт, или корень сидел гораздо глубже?

Я б сумела выдержать воду и вдвое дольше, показать ему как надо принимать клизму, но сейчас отнималось время у других людей. Не спеша, напоказ для Виталика, я отправилась в туалет. Вода громко жахнула в унитаз упругим потоком, за нею в один дух вышло словно вывернуло всё содержимое толстой кишки. Я тщательно вытерлась, и вернувшись, одела только юбку. Опять надо было созерцать крики и слёзы несчастного паренька!

Но на сей раз к счастью всё обошлось без сопротивлений и истерик. Он уже понимал всю бессмысленность противодействия, да и подействовал успокоительный укол. Мы не стали его развязывать, а почти что на руках перенесли, и уложили. И не держали, а только придерживали, готовые к тому, что он станет беситься. Но он во всё время процедуры, от начала и до той минуты, когда был отпущен в туалет, не делал попыток вырваться, а только плакал. Когда в голос, когда про себя. И наверняка больше всего боялся осрамиться, выпустив нечаянно хоть немножко воды.

Елизавета Соломоновна раздвинула Виталику половинки и легко вставила наконечник.

- Сделаем ещё одну клизмочку, и будет у тебя там всё чисто, а тебе легко-легко, - успокаивала она трусишку.

Я поглядывала и за убывающей водой, и за его такой беленькой рельефной, часто сжимавшейся и подёргивающейся попочкой с выходящим из неё шлангом. Но основное внимание у меня было приковано к его членчику, безвольно висящему между сильно согнутых ног. К великому сожалению, сейчас мне не удалось пошалить с этим отросточком. Только массировала ему животик и успокаивала.

- Видел, как я приняла клизму? Вот и учись. Тебе теперь будут делать клизмы всё чаще и чаще, так что привыкай.

Я зря сказала эту последнюю фразу. Хотела его подготовить, но он растревожился и громко заплакал. Да ещё и Инга добавила, объявив, что завтрашним утром она сама ещё раз поставит ему клизму.

- А не станешь слушаться, опять позову Машу. Опять свяжем, да ещё и ремня тебе задам, - припугнула она его, но осеклась под укоризненным взглядом Елизаветы Соломоновны.

Что он думал, чего боялся? Может даже и того, что и ему дольют в клизму? Я иногда чувствовала как резко напрягается у него животик. И в ту ж секунду он сжимал ягодички. Иногда наружу выходили капельки воды, и оставляя тоненькие дорожки, стекали по левой половинке. Наверное начинались спазмы? Но хорошо следящая за ним Елизавета Соломоновна останавливала водоток и гладила Виталика по попочке. Неужели это ей нравится, думалось мне. Вряд ли... За свою жизнь ей довелось перевидать такие немеряные десятки тысяч голых поп, в которые она колола уколы или вставляла клизмы. Здесь она очень жалела его. Но клизма - это такая процедура, требующая определённой жесткости. Жестокости ради блага. Тут нельзя поддаваться на мольбы пациента.

В этот раз его заставили задержать воду несколько подольше. Точно так же заткнули попку навазелиненным ватным диском. Но в этот раз зажимала его я. И уже вся как в тумане, осязала его ягодички, в верхних частях усеянные крапинками от уколов. Готова была поглаживать по ним хоть целую вечность! И даже не посещала мысль, как он стесняется в это время, и какие испытывает внутренние муки.

Его облегчение означало окончание моей радости. С некоторым сожалением внутри я развязала Виталику руки, тогда как Инга распутывала ноги. Он во весь дух рванул к "белому другу" и разом выпустил воду. Даже тут было разборчиво слышно как вместе с рвущимся из него фонтаном воды вылетает много тяжёлой плотной массы. Инга зачем-то припугивала его.

- Старайся, старайся. Не сделаешь до конца, бабушка Лиза сделает тебе ещё одну клизму. А надо будет, так ещё.

Елизавета Соломоновна с улыбкой посмотрела на Виталика, стыдливо оттягивающего вниз футболку чтобы хоть кое-как прикрыться.

- Разве очень было больно? Стоило это таких криков и слёз? Больше не будем так скандалить если опять понадобится клизмочка? Будь умничкой. Тогда и не понадобится делать лишний укольчик, - Елизавета Соломоновна вдруг легко поцеловала Виталика в макушку.

Она прощупала его живот, и сейчас вроде бы осталась довольна. Но Инга всё равно считала необходимым с утра повторить процедуру. Но скорее ей надо было это чтобы потренироваться самой, а его приучить к этой процедуре. Иначе говоря, устранить в нём ужас перед ней.

Для полноты. На следующий день я из любопытства позвонила Инге. Оказалось, что ей теперь и одной удалось с ним совладать. Стоило только напомнить ему, что в случае непослушания пригласят меня, и он вмиг лёг, и без разговоров, хоть и со слезами, дал сделать ему клизму.

Также она между прочим упомянула, что при приёме такой массы лекарств Виталику и следовало б регулярно чистить организм, но от одних только клизм тут мало проку. Если только в облегчённом варианте очистки, с частичным результатом. Поскольку комплексное очищение - и крови, и печени - включает в себя всевозможные, и неприятные, процедуры, различные отвары, смеси и сборы, часто очень невкусные. Вроде смеси оливкового масла с лимонным соком. Всё это, незнакомое Виталику, вызовет у него недоверие, а то и страх и истерику. А невкусное, да ещё незнакомое для него питьё также испугает его. Бывали случаи, когда какую-то впервые увиденную еду он считал несъедобной, даже ядовитой. Шарахался и плакал, кричал, что его хотят отравить... Я даже усомнилась - а есть ли вообще прок от такой массы прописанных ему лекарств? Они ж как будто ничего и не меняют? Что с ними, что без них, состояние у него одинаково.

Однако вернёмся в настоящее. Как только Елизавета Соломоновна вышла за дверь, Инга поставила Виталика в ванну и тщательно подмыла его. Я не удержалась чтобы не присутствовать рядом. Смотрела, как она его низко нагнула и раздвигает ему ягодички, смывая между ними мыльную пену, и мучительно завидовала её возможности браться руками за эту попочку хоть каждый день.

- Помочь? - обоими руками я расширила его половинки, не дожидаясь согласия.

- Да-да, спасибо, - Инга направила тугие струйки душа в широко раскрывшуюся середину его попки.

Пока он вытирался насухо, мне пришло в голову перед решающим вопросом поинтересоваться, неужели Виталика "успокаивают" ремнём.

- Было однажды. Лет пять назад, или больше. Я один раз прошла по нему ремешком, теперь он его боится как огня. Стоит только сказать "возьму ремень", и тут же слушается, - усмехнулась Инга. Хоть у меня и осталось сомнение, что не потчует ли она его изредка ремнём и по сей день. Один-другой разок? Чтобы не забывались ощущения от него?

- А-а... Но у меня есть одна-единственная просьба. Не позволишь ли мне ненадолго уединиться с Виталиком? Если можно?