Будто Саша, пройдя младшее обучение котят, был допущен в горничные, прислуживавшие самим гостям. Саша, постучавшись, приносил гостю чай в комнату, наливал в чашку, скромно ждал, потупив глаза, не будет ли каких поручений, открывал при необходимости сад, закрывал его по приказу гостя, готовил всё для обеда, музыки, чтения, сочинения, бани и ночлега. Обычно гость, немного передохнув в гостинице, искал наслаждения в обществе горничной. Желания гостей редко повторялись, у каждого была своя манера для приручения котёнка. Одни нетерпеливо набрасывались на Сашу, торопливо мяли его и, не сняв с него платья и чулок, быстро ебали его стоя, а стремительно кончив, уж больше не сближались с ним, занимаясь просмотром и написанием бумаг.
Другие, напротив, раз вставив хуй Саше в рот, не отпускали его ни на шаг от себя, и мальчик принуждён был услаждать гостя всё время его пребывания в гостинице, так что иной раз послушная горничная могла утолить свой собственный голод лишь по отбытии своего старшего собеседника. Саша старался всем угодить, ему нравилось быть в центре внимания, с одинаковым прилежанием отдавался он и искусной порке, после которой не мог сразу и поблагодарить гостя, валяясь влёжку, трепеща кончиком хвоста, пока не схлынет волна удовольствия; и искусному связыванию различными верёвками в самых разных положениях, когда он оставался так привязан к столбам часами голый, сладко мучаясь и капая слюной из-под кляпа, боясь пописать и не в силах уже удерживаться; и другим изощрённым пыткам с капанием ли расплавленным воском или с щекоткой холодной острозаточенной сталью.
Будто хозяйка, довольная службой Саши, всех своих важных гостей препоручала уж только ему, и часто беседовала с ним наедине.
Будто Саша больше пятилетки провёл в чудесной гостинице.
Однажды хозяйка отлучилась, и Саша, зайдя в её комнату по делу и убрав стенки, закрывавшие сад, в задумчивости приблизился к нише. Оттуда он взял в руки ящик, повертел его, сидя на полу лицом к саду, и вдруг неожиданно для самого себя открыл крышку. Саша знал, что внутри находится чёрный хуй и что пользовалась им одна Сукасима. Журчал ручей, упавшие лепестки прибивало к берегам, заросшим сверкающими цветами. Вдруг к звуку ручья прибавился шум с крыши от начавшегося дождя. Впервые за семь лет Саша видел сад мокрым, это удивило и взволновало его: он хотел бы понять, что такого необычного происходит внутри его сердца. Размышляя под упругий стук свежих водяных струй по камням, ветвям и доскам, Саша внезапно достал чёрный хуй. Он держал его двумя руками в полумраке комнаты, в конце которой мягко светился приглушённым серовато-молочным светом проём, в котором и происходило основное действие всё то время, что он неподвижно сидел на коленях. Саша, нахмурив брови, приподнял подол, как некогда Сукасима, и приставил чёрный хуй себе в пах прямо поверх письки. Молниеносно он ощутил чёрный хуй и его страстное желание как своё собственное. Чёрный хуй выпрямился и властно отогнул подол платья.
Саша услышал шаги в коридоре. Дверь отодвинулась, и в комнату хозяйки стали один за другим запрыгивать котята. Саша вскочил и попятился к шумевшему дождю, но горничные окружили его, махая хвостами, и встали на колени. Их глаза горели, они тянулись к чёрному хую руками; наконец одна из горничных подобралась к Саше совсем близко и прильнула к чёрному хую своим ртом. Чёрный хуй толкнул её, а вместе с нею и Сашу, заставив их двигаться то вперёд, то назад. Горничная сидела на коленях с закрытыми глазами и увлечённо двигала головой. Её рот был занят чёрным хуем, но она всё равно умудрялась стонать. Саша удивлённо смотрел вниз; он чувствовал у себя возбуждение, как если бы котёнок сосал не чёрный хуй Сукасимы, а письку самого Саши. Саша придвинулся ближе к горячим губам и ощутил, что чёрный хуй проглочен, а язык горничной елозит вдоль. Саша отстранился, и язык заходил с удвоенной силой. Тут чёрный хуй распалился не на шутку и потянул Сашу тереться о нёбо горничной; та глубоко дышала и стонала, звонко причмокивая языком. Чёрный хуй напрягся больше обычного и выбрызнул сперму на губы и щёки зажмурившегося котёнка, удовлетворённо замурлыкавшего и откинувшегося назад. Его место на полу живо занял следующий, чей хвост так и хлопал по бёдрам.
Чёрный хуй, ослабевший было, снова быстро налился и впился в губы миленькой горничной. Саша почуял неладное: судя по опустошению в теле, кончил только что не чёрный хуй, а сам Саша. Саша не понимал, как ему удаётся использовать уже вторую горничную без перерыва. Вкруг залупы чёрного хуя вновь начались сладкие тающие движения языка, и Саша захотел на всякий случай отстраниться, но быстро убедился, что отделаться от чёрного хуя он не может. Тогда он перестал сопротивляться и полностью отдался движениям чёрного хуя во рту смакующей его горничной, пока её порозовевшее и вспотевшее лицо так же не попало под брызги чёрного хуя. Саша со страхом понял, что опустел ещё на одну меру, а мгновенно восставший чёрный хуй уже тянула себе в рот очередная горничная с горящим взглядом из-под длинных ресниц. Саша стал вырываться из круга котят, но чёрный хуй не пускал его, заставляя наслаждаться, наслаждаться и пустеть после каждой хорошо обвафленной горничной.
Наконец все котята, довольно облизываясь и мурлыкая, устало лежали на ковриках, и Саше удалось оторвать чёрный хуй от своего тела. Внизу живота он чувствовал такую пустоту, такую лёгкость, что мог бы, казалось, лететь. А грудь его, наоборот, давило и теснило; он прерывисто дышал. Освободившись, Саша стремглав выбежал в коридор, в смятении пронёсся в полумраке вдоль решёток и обессиленный впорхнул в свою комнату, упав без чувств на подушку.
Саша проснулся в полутёмной комнате и подумал: "Какие странные сны!" Его голова была так занята размышлениями о снах, что он не удивился, что, кажется, его тело порядком затекло от спанья на полу. Тем не менее он неловко поднялся на ставшие чужими ноги, наощупь отыскал дверь, задевая руками себя за грудь, и, косолапо разворачивая бёдра при каждом шаге, вышел в коридор. В полумраке он быстро отыскал дорогу к выходу, решив, что уйдёт не попрощавшись со странной старушкой.
За порогом Саша надел свои туфли и вышел во двор под моросящий дождь. Он обернулся на едва видневшиеся в сумерках яблони, отодвинул засов калитки и вышел на улицу.
- Поспешу-ка я на рынок. Что-то я припозднился, - звонко проговорил на ходу Саша, вспоминая снова и снова кружащиеся лепестки в красивом саду. Фонари в этой части города почему-то не светили, и Саша то и дело спотыкался в выбоинах на асфальте.
Он шёл быстро, сворачивая с тротуара на дорогу, когда видел сразу нескольких парней, сидевших на корточках с огоньками во рту. "Эй, красавица, куда торопишься?" - слышал он с их стороны. "Пойдём побеседуем, вина попьём, шашлыка покушаем."
В другой раз он бы и сам поглазел на красавиц, но ему очень не хотелось расстраивать мать, оставшуюся за прилавком. И притом он боялся больших мальчишек.
Один раз на дороге рядом с ним остановилась машина необычной формы, заграничная, и шофёр изнутри сказал с хриплым смехом: "Садись, шалава, подвезу. За щеку возьмёшь?" Саша, покраснев, как помидор, не стал даже оглядываться на шалаву, которая, как видно, занималась тем же, что и герои его снов в доме у старухи.
На большом перекрёстке Саше повезло увидеть сразу несколько заграничных машин. В сквере за те пару часов, что он спал у старушки, убрали красный плакат "миру - мир!" с изящными позолоченными серпом и молотом наверху, а вместо него вкопали какую-то аляповатую цветастую картину со вздорной красной бутылкой, видимо, против пьянства, а странная надпись, насколько мог Саша разобрать в сумерках, гласила: "Пей, соси - сова". Саша вновь вспомнил свои сны и вновь покраснел до слёз. Дурацкая темнота!
- Говно какое-то; какая-то ещё сова, - произнёс Саша вслух негромко. - А где же мир во всём мире?
В центре города Саше встречались девушки, одетые сплошь в короткие облегающие куртки, невероятно обтягивающие лосины героев Отечественной войны 1812 года, а некоторые ещё и в сапоги; напоминая пешие патрули молодцеватых драгунов или гусаров. Видимо, пока он гостил да дремал, начался карнавал или фестиваль встречи нового учебного года.
На рынок в отсутствие Саши прибыл целый поезд с грузинами, они стояли и сидели повсюду, и то и дело вносили коробки и мешки. Откуда-то раздавались разухабистые песенки, почему-то все подряд на английском языке. "На радио учебную программу включили" , догадался Саша. Нина Афанасьевна перебралась в самый угол, наверное, уже собралась уходить. С осунувшимся лицом сидела она печально не за прилавком, а возле, на ящике. Овощи она перенесла с прилавка на газету, расстеленную прямо на полу.
- Мам, я вернулся! - воскликнул Саша, поправив локон.
Нина Афанасьевна подняла голову и оглядела Сашу с каким-то сочувствием и даже жалостью.
- Бухая, - вполголоса произнесла сидевшая по соседству зеленщица в рваной куртке, отводя глаза.
- Откуда ж ты вернулась-то? - Нина Афанасьевна сложила руки на подоле.
- Да ты же меня сама посылала капусту донести бабуле, а она, оказывается, в Первомайском районе живёт!
Соседка вздрогнула и что-то беззвучно зашептала. Нина Афанасьевна беспомощно молчала, потом, решившись, тихо сказала:
- Эх, дочка, если б ты только знала, что со своим розыгрышем ты угадала. Вот уж семь лет минуло, как мой сын пропал: как раз я его и послала помочь бабушке, чтобы донёс ей сумки.
- Как семь лет! Как пропал! - Саша опустился на корточки и тут только заметил, что его коленки обтянуты чулками, а бёдра покрывает подол чёрного платья с кокетливым белым передником, широкие бретельки которого ведут к плечам. Кто его переодел? Во сне? Розыгрыш? Точно такая же форма была в его снах у старухи! - Сукасима!
