Я пристально посмотрел маме прямо в глаза. Мне хотелось именно сейчас видеть её глаза, когда я ввожу в неё свой член. Но мама стыдливо отвела глаза в сторону.
Рывком ворвался в маму и сразу же начал безжалостно ритмично долбить, глубоко проталкиваясь в нежное влагалище, вбиваясь резкими, размашистыми ритмичными толчками, слушая её жалобный прерывистый скулеж.
— Ах, Миша... Ох, Мишенька... Нет... Нет... Ну, что же ты делаешь... , — вскрикивала мама, сотрясаемая моими любовными ударами. Правда, эти причитания только ещё более меня возбуждали.
Я торопился. А то и впрямь, бабушка может вернуться и мне не хотелось, чтобы она снова нас застукала.
Я яростно двигал бёдрами, одновременно с тем, сжимая мамкины ягодицы в ладонях и толкая её навстречу своим ударам. Наши бёдра, каждый раз встречаясь, звонко и весело шлёпались.
Немного погодя, скорее всего подустав, мама всё же обвила мою шею руками и упала на меня, прижавшись всем телом ко мне и уронив свою голову на моё плечо. Она больше ничего не говорила, но всякий раз, когда я вонзался в неё особенно глубоко и резко я чувствовал, как её зубки несильно впиваются в моё плечо.
Оргазм пришёл быстро. Но то было и не удивительно, при таком-то возбуждении и такой бешенной ебле.
— Миша... Только не в меня... — снова испуганно вскинулась мама, должно быть, почувствовав, что я на грани.
Но уже в который раз за вечер, я пропустил её слова мимо ушей.
— Ну, Миша... , — простонала мама, когда я выстрелил в неё мощным горячим зарядом спермы. Я снова залил её незащищённое лоно своим семенем и крепко прижимался к её бёдрам, пока не иссяк полностью.
Мама как-то обмякла в моих объятиях.
— Ну, что ты делаешь, Мишенька... , — покачала она головой на моём плече, — ну, как мы дальше-то жить будем?
Она снова вздохнула. Я не нашёлся, что ответить. Я стоял, прижимая маму к себе, тяжело дышал, чувствуя, как медленно опадает мой член внутри материнского лона..
— Отпусти... ,, — чуть позже мама завертелась мама в моих объятиях, — ну, пусти... Мне подмыться надо... Блин, знала бы, хоть презервативы с собой взяла бы... Тут же за десять вёрст ни одной аптеки.
— А, ты эгоист!, — она с укоризной посмотрела на меня, — ну, хотя бы можно в меня не кончать?
Я виновато потупился:
— Мам, прости... Но ты такая сладкая... Оторваться невозможно..
Мама залилась густой краской стыда и опустила голову.
— Пусти же!, — уже решительнее дёрнулась она, — сейчас же, мама придёт!
Я опустил.
Когда бабушка вернулась, я расслабленный и умиротворённый, лежал, раскинувшись на лавке, довольно улыбаясь.
Хм... А мама, сидела на корточках и опять подмывалась водой из ковшика. Хорошо хоть, что халатик накинула на себя.
Бабушка насупилась, недовольно покачала головой. Но ничего не сказала.
Мама, по-моему, готова была провалиться сквозь землю. Не глядя ни на меня, ни на бабушку, бочком, она опрометью выскользнула из парилки. Бабушка не сказала мне ни слова.
Только буркнула мне:
— Пошли в дом..
А вот в предбаннике, я всё-таки огрёб. Прут, вырванный из банного веника, больно впился в спину.
— Бабушка! — взвился, — А! Ну, не надо!
Я попытался извернуться, но жалящие укусы преследовали меня повсюду.
Крепко хлестнув меня по спине и по заднице с пяток раз, бабушка больно ухватила меня за ухо.
— Слушай, внучек! Ты совсем неугомонный? Или совсем уже стыд потерял, мерзавец!? Ишь, взялся мамке родной ноги раздвигать, окаянный!
— Бабушка, ну, мы сами разберёмся... , — ляпнул я первое, что пришло в голову, искренне опасаясь, что хворостина снова загуляет по моей спине, — она ж, не против!
Бабушка ещё раз пребольно дёрнула меня за ухо:
— Ты совсем сдурел? Ты ничего не понимаешь?, — взъярилась она пуще прежнего, — да, мама твоя, она сейчас просто сама не своя! Она же в шоке до сих пор, дурень! Тебя, когда в дом, уже, считай, неживого притащили, — я уж собиралась Вас обоих отпевать. У неё тут такая истерика была! Я уж и не знала, кого из вас первого отхаживать тебя или её! Она просто до сих пор, как прибитая, отойти никак не может, а ты, мерзавец, этим пользуешься!! Ну, не уж-то нет в тебе совести-то, а? Она ж мать тебе!
Сказать по правде, мне стало стыдно. Я виновато понурился. Мне и сказать-то было нечего в оправдание. А что тут скажешь?
Бабушка и дальше зло бранила меня. Я молчал. Запоздалое раскаяние забиралось в самое сердце. Правда, то, что мне сейчас говорила бабушка, по большому, счёту я и раньше осознавал, когда набрасывался на мамку. Ну... Во всяком случае, понимал, что бессовестно эксплуатирую материнский инстинкт моей матери, жестоко раненый тем, что она чуть не потеряла своего отпрыска.
Заметив, что меня проняло, бабушка сбавила обороты.
— Пошли в дом... , — повторила она. Опять напялила на меня шубу, валенки и шапку и, подталкивая перед собой, едва ли не погнала через двор в дом.
Там, хоть и не слова мне не говоря, вроде как даже подобрела. Во всяком случае, напоила горячим чаем, уложила опять на свою постель, уже на чистые новые простыни и тщательно укутала в толстое ватное одеяло.
Она снова положила меня в своей спальне, скорее всего, из-за камина. В её комнате всегда было гораздо теплее, чем во всех прочих. Огонь, подкормленный свежими поленьями, с новой силой весело трещал в камине.
— Спи... , — в конце коротко скомандовала бабушка, — тебе сил набираться надо.
Надо сказать, что едва я только растянулся в кровати, как почти сразу же почувствовал, что меня тянет в сон. Меня это даже удивило, — мне казалось, что после всего испытанного мной сегодня, — мне уж точно должно быть не до сна. Хм... Денёк-то выдался, как ни крути, богатым на события. Но меня, всё равно, упорно тянуло в сон. Может, очередной бабушкин настой так действует?
Какое-то время, правда, я боролся с наступающей дремотой. До меня смутно долетал разгневанный голос бабушки из кухни. Слов я не мог разобрать. Но совершенно точно, — бабушка бранила маму. И, по-моему, очень даже шибко.
Маму было жалко. Наверное, я сейчас должен был встать, выйти на кухню, — заступиться перед бабушкой за маму. Ведь, в конце-то концов, это ж я её... хм... склонил к греху.
Я даже почти уже собрался духом, чтобы выбраться из-под тёплого одеяла и вылезти из постели. Но чё-то как-то вспомнилось, как больно жалила по спине хворостина в руках бабушки в предбаннике бани. И, в общем, я решил предоставить маму её судьбе, здраво рассудив, что так-то, ничего страшного родной дочери бабушка не причинит. С тем я и уснул.
Ночью меня снова разбудила бабушка.
— Лежи... Ночь ещё. Я быстренько... , — она сунула мне подмышку градусник, померила мне давление.
После довольно хмыкнула. Опять дала выпить кружку очередного своего «коктейля из трав» и ушла. А я снова уснул.
Проснулся я опять от того, что мне снова засовывали подмышку градусник и ощупывали лоб..
— Бабушка... , — недовольно спросонья пробормотал я, — ну, хватит уже... Сколько можно-то? Поспать, дай..
— Попей..
Это не был голос бабушки. Я раскрыл глаза. Мама сидела на краешке моей кровати. Она была в ночной рубашке. Но не в той, которую я порвал. Я потёр глаза, прогоняя сон.
— А сколько времени?
— Три утра. На, выпей и ложись спать..
В комнате было темно. Я нащупал кружку в её руках и выпил всё залпом.
— Бабушка, ругала?
Мама вздохнула в темноте:
— Ругала... Но не переживай. Всё хорошо.
— Мам... — замялся я, — прости меня... Не знаю, что на меня нашло... Я как будто обезумел.
Она улыбнулась, ласково погладила меня по голове:
— Нет. Это не твоя вина. Не волнуйся, я не сержусь на тебя. Ты не виноват... Это всё моя вина.
Я накрыл её ладонь и прижал к губам, чувствуя, как сердце начинает биться сильнее:
— Нет, мам... , — горячо зашептал я ей, — дело не в отваре... Я давно этого хотел. Очень хотел. Я просто с ума сходил... Хоть всегда и ругал себя за это, клянусь. А сегодня... Не знаю, мам. Меня как будто прорвало. И из меня это всё вулканом... Мамочка, пожалуйста, прости меня.
У меня чуть ли не слёзы глаз потекли. Но действительно было очень стыдно и я совершенно искренне раскаивался перед ней.
Но она снова мягко улыбнулась мне:
— Ну, так бывает... , — её ладонь ободряюще сжала мою руку, — у многих юношей. Ничего страшного, Миша, в сегодняшнем нет твоей вины. Я твоя мать. Я не должна была этого допустить. Но я сама сегодня, как не своя. Ох, и напугал ты меня утром... Я думала, что с ума сойду... Это ты меня прости, Мишенька..
— Мам, всё будет хорошо?
— Конечно, дурачок... — она тихо рассмеялась, — всё будет, как прежде..
У меня, как камень с сердца упал.
— А бабушка отцу не расскажет? — не знаю, зачем спросил. Так то и дураку было понятно, что, конечно же, не расскажет.
Но мама вдруг как-то посерьёзнела:
— Нет, не расскажет. И НИКТО не расскажет., — с нажимом медленно проговорила она, — его это убьёт.
Мы оба замолчали. Я обеими руками сжимал её ладонь.
— Это вообще сумасшествие какое-то... , — тихо проговорила мама, словно, это были её мысли в слух. — я сама ничего не понимаю... Ты знаешь, я за всю жизнь отцу ни разу не изменила..
Она опять вздохнула. Я чувствовал, как ей тяжело. И мне просто невероятно было стыдно сейчас перед ней.
