Авторства своего не имею, только добавил для ясности некоторые тематические :-) детали. Ссылка на оригинал в конце.
ТАЙНА КНЯЗЯ И КНЯГИНИ КОРСУНСКИХ
Княгиня Дарья Алексеевна Корсунская была внучка первого из князей Дербентских, знатного Персиянина, который в молодости своей попал в службу к Петру Первому, и был крестником Великого Монарха. Род князя Дербентского утвердился в новом отечестве личными заслугами и союзами с знатнейшими русскими домами. Второй из князей Дербентских, отличный кавалерийский генерал, почти беспрерывно находился при полку, предоставя своей супруге право жить в столице, и заниматься хозяйством и воспитанием дочери и двух малолетних сыновей. Один раз в год навещал он свое семейство, месяца на два или на три, которые всегда считал как будто украденными у службы царской. Он кончил свое поприще тем, что пал на поле брани, в Турецкую войну. — Разумеется, что семейство такого человека было взыскано милостями Монархини, и княжна Дербентская, еще в детских летах имевшая счастие быть представлена Государыне Императрице, по достижении надлежащего возраста должна была поступить в число самых знатных невест.
Этого не теряла из виду ее мать, дама знатного происхождения, отлично образованная, умная, ловкая, но вместе надменная, своенравная и запальчивая. Молодой княжне дано было самое блестящее воспитание. При открытии Общества благородных девиц в Смольном монастыре — она была слишком мала, для поступления в это заведение, и княгиня, мать ее, как будто радовалась такому препятствию: ей хотелось, чтобы честь образования дочери принадлежала ей одной. Способности молодой княжны были самые счастливые. В изучении иностранных языков она удивляла своею понятливостию. Сверх того заметна была в ней наклонность к музыке, и этот пленительный талант был в ней образован искуснейшими учителями, под особенным надзором славного Галути. Княжна имела прекрасный голос, и знаменитая Габриелли обучала ее пению. Граф Шувалов писал из Парижа о восторге, производимом игрою на арфе молодой графини Жанлис — и не медля ни мало, были выписаны из чужих краев арфа и учитель. Словом — для образования молодой княжны не щадили ничего. Но при этих заботах о блестящем наряде ее ума, забыли, что у нее есть сердце, которое также требовало на свою долю какого-нибудь попечения!..
Девочка выросла и стала в высшей степени привлекательной девицею. И волновали её уже не только дела учения, но и всякие романтические любовные истории. Она запоем читала дамские книжки, выискивала там особые моменты и по многу раз перечитывала, представляя себя на месте счастливых героинь. Тело её все чаще пребывало в странных терзаниях и непонятных мучениях, всю её тянуло и томило, да так, что не давало нормально спать душными ночами. Она крутилась на своих перинах, сбивая нательную рубашку и к утру чувствовала себя совсем не отдохнувшей.
Когда ей минуло семнадцать лет, ее начали вывозить в большое общество, и весь Петербург заговорил о прекрасной Персиянке: так её прозвали. Должно признаться, едва ли чье вступление в свет было успешнее, ибо не прошло и месяца, как у княжны Дорины, le belle Рersanne (так звали ее дамы) уже был очень выгодный жених. — Молодой князь Корсунский, с благословения своего родителя и с соизволения Государыни Имперашрицы, стал искать руки княжны Дербентской, пленившей его красотою. Последняя отрасль знаменитого рода, единственный наследник огромного состояния, камер-юнкер — предпочтение, оказываемое таким женихом девице, не имеющей огромного приданого — очень и очень лестно. Княгиня Дербентская поспешила заключением выгодного союза. В самый день свадьбы князь Корсунский получил камергерский ключ и назначение, к приличной его чину должности, в Москве, а княжна Дербентская — богатый брилиантовый склаваж. Обряд бракосочетания совершен в Придворной церкви, в присутствии Екатерины Великой. «Счастливцы!» говорили многие, глядя на молодых супругов, до такой степени осыпанных всеми дарами счастия.
В первую ночь, когда князь впервые вошел в её покои, сердце княжны трепыхалось как у загнанной птички. Она ждала настоящий жарких объятий, таких как описывали книжки. Ждала страстных поцелуев. Но муж вдруг стал раздевать её, обнажая ее срамоту. Княжна как могла отбивалась, в ужасе. Она не понимала, почему вместо романтических любовных услад описанных в книгах, мужчина так настойчиво пытается с ней что-то сделать, что-то, по её представлению, низкое и даже скотское. Князь настаивал, нашептывая нетерпеливые слова и наваливаясь сверху, не давая сжать ноги и спастись. Наконец, совсем обессиленная княжна ослабла и сдалась, и муж всем телом навалился на её нежное тело. Между ног женщину в мгновение что-то обожгло огнём боли и она ощутила в своем естестве новое, необычное для себя наполнение: что-то массивное раздирало её внутренности, то погружалось в неё, то выскальзывало. Князь страшно и тяжело дышал и продолжал свои прескверные движения. Боль новоявленной княжны почти утихла и даже движения мужа стали её не так уж неприятны. Но князь вдруг захрипел и дернувшись прекрастил всякие движения. замерев. Чуть отдышавшись на своей теперь уже полностью жене, муж поднялся и, извинившись, покинул покои новобрачной.
Она осталась лежать как была, размётана и сконфужена произошедшим. В смешанных чувствах ужаса и осознания свершившегося. Раскинутая на кровати, в задранной до груди рубахе, с пятнами крови на простынях. Девичьи грезы оказалась так далеки от реальности плотской геховности!
Молодые супруги прожили несколько времени в Петербурге. Княгиня Корсунская была весела до крайности, супруг ее — степенен, и как будто холоден к прекрасной сожительнице. «Кровь Корсунских!» говорила бабушка молодой Княгини. «Я знала и деда его и отца и дядю, все они такие чинные и важные!»
Муж продолжал приходить у ней по ночам. Княгиня покорно предоставляла ему своё лоно по требованию. Такая жгучая боль как в первый раз более не повторялась, но после каждого свидания княжна вновь чувствовала разбитость и томление внизу живота. Только теплая грелка, приготовленная девкой позволяла снять эти тянущие и гнетущие ощущения.
Когда приблизился день отъезда в Москву, молодая княгиня вдруг сделалась грустна. Прощаясь с домашними, она много плакала; выехавши за заставу, она была почти в отчаянии; взъехавши на гору близ Царского села, она велела остановиться экипажу, и обратясь к резиденции, которая расстилалась по сумрачному горизонту, она со слезами закричала: «Прощай, Петербург! Не в последний ли раз тебя вижу!» Персидская кровь! - Подумал ее супруг. Все ощущения так живы, и так скоропреходящи!
Но вот они в Москве, и княгиня весела по прежнему. Здесь она сама госпожа в доме, не зависит от капризной и вспыльчивой матушки! Здесь и муж и тесть и все стараются предупредить малейшее ее желание. В городе ее так полюбили! Все к ней ездят! Она ко всем ездит! Блаженная жизнь!... А супруг ее? Тот подавно блаженствует, потому что страстно влюблен в жену, но скрывает свои чувства под личиною холодности: он втайне наслаждается своим блаженством.
Провождение времени княгини Корсунской было не совсем сообразно с тогдашними обычаями Москвы: кроме разъездов и беспокойного туалета — княгиня любила, и находила время заниматься музыкою и чтением. Княгиня в одну неделю получала и прочитывала по два, по три тома, в которых ей толковали о дамах, имеющих любовников также открыто, как наши дамы имеют своих докторов; об отцах, которые приискивают любовников своим замужним дочерям, что неоспоримо доказывает родительскую попечительность; о молодых людях, которые при первой встрече с дамами предлагают себя им в любовники; о мужьях, которые хладнокровно спрашивают у своих жен, имеют ли они детей, и получают в ответ, что из троих сыновей один им принадлежит — словом о всем, что описывается ныне новейшими наблюдателями парижских нравов, утверждающими в своих сочинениях, что эти нравы, со времени революции, сделались чрезвычайно чисты и непорочны, что и не подлежит никакому сомнению.
Книги эти волновали княжну больше прежнего. Грудь её вздымалась, сердце часть билось. В животе наливалось тяжестью и хотелось в туалет. Но он не приносил облегчения. Томление тела продолжалось, тем более сильное, чем больше было сладких намёков в такой книжонке. Все это было в высшей степени мучительно, но приятно мучительно. И княжна продолжала зачитываться этой не совсем высокой литературой до румянца на прекрасных смуглых щеках.
Стены большого кабинета князя Корсунского были уставлены шкафами, с многочисленным собранием книг, разумеется, французских. Из романов Вольтера княгине наиболее понравился тот, где Ангел посылает пустынника в Персеполис, дабы он рассудил, чего достоин этот город: сожжения или помилования? В этом Персеполисе, в котором не трудно узнать Париж — пустынник видит замужнюю даму, меняющую любовников каждую неделю. За такой разврат, если не сам город, то по крайней мере дама заслуживала порядочное наказание. Но вот строгий пустынщик сам свидетелем, как эта дама хлопочет о своем муже, и на вопрос Ангельского посланника, как сообразить такую заботливость с ее неверностью? дама отважно отвечает: знайте, сударь! что мой муж есть лучший мой друг — и за такую добродетель примерной супруги пустынник решает, что Персеполис достоин помилования. — Так утверждал нравственный законодатель того времени; мудрено ли, что его поклонники нарушение супружеской верности называли прелестным грехом!
Что насмешливый Вольтер не солгал на счет прелестного греха — в этом убедила княгиню светская жизнь. Сам Князь называл ей любовников многих из её знакомых и приятельниц. Cтало быть это дело самое обыкновенное! вот первое мнение, которое возымела неопытная Княгиня о большом свете.
