Несколько дней подряд Тамара Львовна не отлучалась надолго из дома. Потом наступили выходные, в Израиле это пятница и суббота. Затем у Аарона подошла к концу подготовка с репетитором, и начались непосредственно экзамены. В общем, полторы недели я встречалась с Моисеем Яковлевичем только за семейным ужином. За трапезой он уделял мне внимания не больше, чем обычно, но теперь в каждом его слове мне слышались намеки и двусмысленность, и я прикрывала лицо или обмахивалась салфеткой, когда краска заливала его до кончиков ушей.
Лишь однажды мы столкнулись вечером в темном коридоре, и оба на секунду замерли в ожидании. Я думала, что сейчас неминуемо что-то произойдет. Хотя бы обмен парой слов. Но Моисей Яковлевич очнулся первым и, обтерев спиной стену, молча разминулся со мной в узком проходе. Я терялась в догадках. Они помирились? Или он просто наигрался со мной? И теперь я ему мешаю? Или это новая изобретенная им пытка? Заставлять меня сгорать от стыда и мучиться неизвестностью. Мне следовало бы радоваться, но тогда на моих глазах выступили слезы обиды.
Тем не менее, скоро наступил тот день, когда Аарону назначили важный экзамен по математике, а Тамара Львовна особенно долго наводила марафет и украшала свою могучую смуглую шею увесистыми золотыми украшениями. Я вновь осталась одна в пустом доме, прислушивалась к биению своего сердца и с замиранием ждала только одного. Со страхом, волнением и душащим томлением ждала щелчка входной двери. И словно манила меня к себе спрятанная на дне шкафа коробка с моим постыдным набором юной шлюшки. Я верила, что сегодняшний день непременно будет особенным.
Я села перед зеркалом и принялась за макияж. Густой слой темно-коричневых теней над черными стрелками постепенно вырисовались в выразительный смоки-айс. Яркой помады у меня тогда не было, и я решила обойтись прозрачным блеском. Волосы убрала назад и зафиксировала черепаховой заколкой. Не так много я умела тогда извлечь из своих скудных запасов косметики, но мое отражение определенно нравилось мне. Я сбросила с себя топ и стянула леггинсы, оставшись в одних трусиках. Не вставая со стула, я развела ноги в стороны и поставила их на носочки, отчего мои икры соблазнительно напряглись, а на натянувшейся ткани трусиков проступило влажное пятнышко. Настало время моей потайной коробочки.
Гладкий нейлон вновь окутал мои ножки знакомой ласковой прохладой, резинки чулок плотно обхватили мои бедра. Вульгарная, ничего не прикрывающая клетчатая юбка заняла свое крошечное место на моем поясе. Белая блузка, самая приличная часть моего наряда, выглядела теперь максимально неприлично, потому что через ее тонкий шелк призывно выпирали окаменевшие от возбуждения кончики моих сосков. Я снова широко развела ноги, теперь стоящие на высоких каблуках и увидела, что мокрое пятно на трусиках заметно увеличилось в размерах.
Теперь оставалось только ждать. Время шло чертовски медленно. Но все-таки оно шло. И ничего не происходило. Щелчок наружного замка, которого я так боялась и так ждала, не желал нарушить тишину пустого дома. Волнение от предвкушения казавшейся неминуемой экзекуции стало сменяться на волнение совсем другого рода. Я ему больше не нужна? На этом все? Больше ничего не будет? Стрелки часов издевательски неспешно, но неотвратимо отмерили еще полчаса.
Я снова посмотрела на себя. Мое возбуждение не спало ни на градус. Оно жгло меня изнутри, разливалось алым румянцем по моим щекам, выпирало через блузку твердыми камушками моих сосков и сочилось из моей промежности горячим ручейком ароматной влаги. Я взяла телефон, не сознавая, что делаю, сфотографировала белый треугольник своих трусиков и не глядя, боясь остановиться, отправила снимок Моисею Яковлевичу. Все замерло у меня внутри, когда я увидела, как тот почти сразу появился в сети и две синих галочки отметили мое бесстыдное фото.
А затем он вышел из сети. Б-же, что я сделала! Теперь уже ничего не вернуть. Я смотрела на позорное фото и не могла поверить, что поступила так. Между раскрытых розовых бедер наливались под напором похоти припухлости наружных половых губок, а хлопковая ткань трусиков плотно облегала складочки внутренних и впивалась в хорошо заметную расщелину между ними. А хуже всего – расплывшееся мокрое пятно, отчетливо демонстрирующее, в каком состоянии находится обладательница выставленных на показ прелестей.
Судорожные мысли, которые мне никак не удавалось упорядочить из-за неотступающего возбуждения, теснились и перекрикивали друг друга в моей голове. Как все это объяснить? Что он теперь думает обо мне? Почему он ничего не ответил? И вдруг щелчок входной двери. Тот самый, которого я так ждала. И вся суматоха нелепых вопросов, роившихся в моем панически спутанном сознании, вмиг сменилась только одним главным вопросом. Что теперь будет?
Моисей Яковлевич ворвался в мою комнату без стука. Его взъерошенный вид и дикий взгляд заставили меня испуганно прикрыть руками грудь и низ живота.
– Что это такое? – Свекор держал в руках свой телефон, где на весь экран бесстыдно белели мои мокрые трусики. – Зоя, ты замужняя женщина! Тебе не стыдно?
И в этот момент мне было действительно невыносимо стыдно. Даже во время порки, когда Моисей Яковлевич вживую разглядывал мое обнаженное тело, мне не было так стыдно, потому что я считала себя невиноватой в происходящем, всего лишь жертвой домогательств, а теперь у меня не было никаких оправданий. С отчаянной робкой надеждой я всматривалась в глаза своего грозного обвинителя. Вдруг это всего лишь такая игра? Но Моисей Яковлевич выглядел суровым и искренне возмущенным.
– Живо на колени!
Я не заставила приказывать себе дважды и поспешно опустилась на пол. Всем своим видом я пыталась выразить раскаяние и полное послушание.
– Животом на кровать, задницу повыше! – Моисей Яковлевич расстегивал ремень своих штанов, а я торопливо занимала указанное мне место. В сознании моем шумела мысль: «Он же на самом деле не сердится?»
– Спусти трусы. – На секунду я заколебалась, но мои руки сами потащили вниз трусики, давно превратившиеся в мокрую скрученную в веревку тряпку. Моя выставленная на показ голая попа снова возвышалась над всем остальным моим телом.
– Ты понимаешь, за что я наказываю тебя, Зоя? – Голос Моисея Яковлевича непривычно строго и властно грохотал позади меня.
– Да. – Я ответила жалобно и тихо и, словно стараясь компенсировать слабость своих связок, сильнее отклячила попу.
– За что?
– За фотографию…
– Нет, Зоя. – Моисей Яковлевич говорил медленно и поучительно. – Я наказываю тебя за то, что ты шлюха.
Я вздрогнула, потому что тут же к моей попе припечаталась кожаная лента ремня.
– Тебе это хорошо понятно? – Я почувствовала, как над моими ягодицами нависла тяжелая рука.
– Да…
– Что тебе понятно? – Моисей Яковлевич продолжал пытать мой затуманенный разум.
– Что?
– Что тебе понятно? – Нетерпеливый ремень упал на мою вздернутую кверху попу и обжег нежную, уже отвыкшую от такого обращения кожу.
– Понятно, кто я. – Пролепетала что-то невнятное, пытаясь обойти постыдное прозвище.
– А кто ты? – Моисей Яковлевич дважды опустил на меня ремень, но видя, что глаза мои закатываются, а из полуоткрытого рта вырываются лишь глубокие стоны, остановился. – Говори, кто ты!
– Шлюха. – Я, наконец, произнесла эта слово.
– Еще раз! За что я тебя наказываю? – Кожаная плетка стегнула меня с такой силой, что я взвыла и подалась вперед. – Говори!
– За то, что я шлюха. – Я почувствовала, как мне стало гораздо легче после этого признания.
Моисей Яковлевич, будто удовлетворившись моим ответом, выдохнул и принялся размеренно и прицельно хлестать меня. Его точные удары ложились на мои ягодицы с разных сторон и под разными углами, покрывая всю мою попу равномерным ярко-розовым узором. А по моим щекам струились чистым потоком ничем не сдерживаемые тихие слезы радости.
Когда моя попа целиком окрасилась в пунцовый цвет, а каждое прикосновения ремня стало приносить уже почти нестерпимую боль, Моисей Яковлевич отложил свое пыточное орудие и легонько шлепнул меня открытой ладонью.
– Зоя, скажи, кто ты.
– Я шлюха, Моисей Яковлевич. – Теперь эти слова дались мне легко и свободно.
– А еще кто ты? – Ладонь моего истязателя несколько раз легла на мою горячую и сверхчувствительную от продолжительной порки кожу, с каждым разом все сильнее.
– Шалава, потаскуха… – Я хорошо помнила, какими словами называл меня Моисей Яковлевич.
– Маленькая похотливая шлюшка. – Свекор вдруг навалился локтем на мою поясницу, вдавливая меня в кровать, и принялся со страшной силой лупить мою откляченную голую попу.
Первые удары заставили меня взвизгнуть и испуганно замереть, последующие отозвались глубокими протяжными стонами, и наконец, мои стенания превратились в страстные, пронизанные жгучей болью и бесконечным блаженством крики. Наверное, Моисей Яковлевич побоялся, что мои крики достигнут ушей соседей и те вызовут полицию, поэтому высвободил мою придавленную поясницу и попытался накрыть мой рот рукой, между тем ни на секунду не прерывая частый ливень обрушивающихся на меня шлепков.
Его длинные мосластые пальцы, безуспешно пытаясь совладать с моим ртом, скользнули по щекам, до этого обильно смоченным девичьими слезами. Я же, повинуясь какому-то первобытному инстинкту, обхватила эти пальцы губами и принялась сосать. С моей стороны это было так же невинно и естественно, как младенческий рефлекс. Но Моисей Яковлевич остановился, и я вдруг тоже осознала, что сейчас произошло.
