Мы действительно выглядели в тот момент пошлыми дураками, которые повели себя как дети. Нам ничего не оставалось, как снова потушить свет, заняться собой и в то же время серьезно подумать, а не последовать ли нам ее примеру в расчете на взаимность. Все девчонки давно втайне мечтали о знакомстве своего клитора не только с пальчиком собственным и мальчика. Это мне к тому времени уже повезло, а они только грезили о язычке...
Что касается Юрки, то с той показушной демонстрации своих отношений с Иркой он стал мне глубоко неприятен. Еще Михаил Светлов, автор "Гренады" , которую мы проходили по программе, сказал как-то: "Порядочный человек - это тот, кто делает гадости без удовольствия". Юрка торжествовал...
Ирка облила нас заслуженным презрением, а Юрке, хотя Глеб и потушил тогда свет, она все равно не дала кончить и так проучила за предательство.
С тех пор она перестала с ним вообще разговаривать, да и все ребята относились к нему уже по-другому. Он пал в глазах у всех. Мы не могли простить себе, что попались на его гнусную шутку.
Произошла вся эта история спустя почти год после того, как учитель предложил мне свою дружбу. И вот теперь он попросил дать ему возможность доставить мне наслаждение. Я снова ничего не ответила, и он понял это, как знак согласия с моей стороны.
- Ты даже представить себе не можешь, как тебе будет хорошо, - шептал он, хотя в квартире мы были только двое и услышать нас никто не мог.
Одну руку он положил мне на бедро, а другой поглаживал колени и ляжки. По моему телу разливалась приятная, доселе неведомая мне теплота. Сердце сладко замирало, и хотелось, чтобы это продолжалось и продолжалось, а рука проникала все дальше и дальше под юбку. В то же время я машинально положила собственную руку на то место, где находится лобок, как бы пытаясь прикрыть его. В памяти неожиданно всплыли строки из тургеневского стихотворения: "Как свежий белый ландыш под кустом стыдливо заслоняется листом".
Теперь, когда я, уже зрелая женщина, достаточно поднаторевшая и опытная, вспоминая обо всем этом, про себя улыбаюсь, а тогда... От необычного прикосновения мне сперва было просто очень приятно. Ощущение напоминало легкое щекотание. От него определенное место заполняла неведомая мне дотоле приятная теплота, и она постепенно разливалась оттуда волнами по всему телу...
Представьте себе мое состояние. Я - школьница, девчонка из добропорядочной интеллигентной семьи, воспитанная в строгих правилах, а в школе на романах русских классиков с их высоконравственными героинями, на возвышенной поэзии Пушкина, Лермонтова, Блока, целомудренная, скромная, застенчивая и пугливая. И вдруг мужчина предложил мне раздеться перед ним и дать ему прикоснуться к моему телу...
Первым моим порывом было тотчас уйти, и я поднялась. Я стояла, замерев от страха, плотно сжав ноги, испытывая жуткую стеснительность. Я помыслить до сих пор даже не могла о том, что смогу показать себя в таком виде. То, что слышали от подруг, было каким-то отвлеченным. Хотя и разжигало любопытство, смешанное со стыдливостью, но все же и самой хоте¬лось все наконец изведать тоже.
И вот теперь такая возможность неожиданно представилась, и к тому же очень удобная, не сопряженная с неудобствами и опасностью, потому что в учителе я видела своего человека и доверяла ему. И я согласилась, вернее, не стала возражать. Молчание, как известно - знак согласия.
Учитель осторожно раздевал меня и для убедительности ссылался на авторитет Бальмонта, советовал "не бояться своей наготы..." , показать себя мужчине обнаженной. Как пишет В. Жуковский:
Доселе
Ни тайный месяц, ни яркий солнца луч
До моего не прикасался тела...
Я испытывала жуткую стеснительность. Ведь до сих пор еще ни один мужчина не видел меня совершенно голой, но уж очень привлекало неведомое и загадочное. Мальчишки если и лезли рукой, то делали это "вслепую" и "втемную". Но по мере того как учитель нежно и неторопливо ласкал меня, нежно касаясь губами и языком моего тела, скованность постепенно стала проходить.
Моей недавней застенчивости как не бывало. Я сама стала торопливо помогать раздевать меня до конца. Вот уже снята кофточка, сброшен лифчик...
Одежда жаркая все ниже опускалась,
И молодая грудь все больше обнажалась,
И страстные глаза, слезой упоены,
Вращались медленно, желания полны...
Так писал Фет. Тогда было другое поколение и другие взгляды и нормы. В моих глазах слез не было. Мною двигало любопытство и любознательность, желание не отставать от сверстников. Я стояла перед учителем почти совсем обнаженная, а он осыпал мое туловище градом страстных поцелуев, которые, казалось, пронзают меня.
- У меня такое чувство, будто стою в классе у доски. Только вместо доски - зеркала, - пошутила я, постепенно приходя в себя. Учитель спустил с меня штанишки. Единственное, что еще оставалось на мне, и я вышла из них, как Афродита из пены морской, готовая теперь уже ко всему. По словам Фета:
Вся дрожью легкою объята и пуглива,
Предстала перед ним во всей своей красе.
Когда вспоминаю даже сейчас, спустя много лет, те блаженные минуты, па память приходят лермонтовские стихи. Он описывает состояние во время любовного свидания, и оно очень похоже на то, что происходило тогда со мной у учителя:
Я с женщиною делаю условье
Пред тем, чтобы насытить страсть свою.
Всего важней, во-первых, мне здоровье,
А, во-вторых, я мешкать не люблю;
Так поступал Парни питомец нежный:
Он снял сюртук, сел на постель небрежно,
Поцеловал, лукаво посмотрел -
И тотчас раздеваться мне велел.
Это, конечно, описано с долей юмора, а тогда для меня все было предельно серьезно, да и для учителя, наверняка, тоже. Начал он с плеч и груди и спускался все ниже и ниже. От прикосновения его языка к паху по мне пробежал трепет. Тело, испытывающее наслаждение, требовало его нарастания, само теперь тянулось ему навстречу...
Я вся размякла и была не в силах стоять. Хотелось быстрее лечь и раздвинуть ноги. Учитель взял меня за руку и повел в другую комнату, которая была их спальней. В каких-то стихах мое внимание привлекла необычная рифма, и они запомнились:
Сначала смущена была
И от стыдливости зарделась,
Потом решительно разделась
И на постель сама легла.
Никак противиться не стала
Прикосновеньям языка
И ноги приподняв слегка,
Одновременно разметала.
Были ли они точно такими, утверждать не берусь, но за смысл ручаюсь, а то, что они принадлежали женщине, говорит само за себя. Поэтому автора не называю.
Раньше я никогда не бывала в этой комнате и хотя была возбуждена, вся сосредоточена на новом ощущении, тем не менее обратила внимание на три больших зеркала. Одно было на стене вдоль кровати, другое - в ногах, а третье - на потолке над кроватью.
Я лежала на ней и видела себя со всех сторон. Это было очень интересно. Так получается, когда сидишь перед трюмо, но здесь все было по-другому, потому что я лежала и была голой. Я видела себя в нем сразу как бы в трех ракурсах. Нам, женщинам, нравится такая возможность лицезреть самих себя. Даже самая последняя дурнушка непременно влюблена в свою внешность и при каждом удобном случае любуется собой.
До сих пор я. как пишет Лермонтов, "под сорочкой лишь немножко прятала свой талисман" , а теперь вдруг увидела не только свое раскрасневшееся от волнения и возбуждения лицо и горящие глаза, а всю себя, и к тому же почти обнаженную, да еще неистово ласкаемую мужчиной. Как ни странно, но мне казалось в те минуты, что это вовсе не я, а какая-то другая посторонняя девушка, и мне хотелось быть на ее месте. Такое мое состояние, конечно же, имел в виду Н. Гумилев, когда писал о другой женщине: "И меня совсем иною отражают зеркала". То, что я видела, возбуждало меня и вызывало жгучее любопытство. Стеснительности, которую испытывала до сих пор, как не бывало...
Когда потом мне попали в руки фотографии, которые считаются порнографией, и я ощутила на себе их возбуждающее воздействие, а также побывала в квартирах своих клиентов - интеллектуалов, у них в семейных спальнях, зазеркаленных со всех сторон, включая потолок, увидела там свое собственное отражение вкупе с ними, поняла, как ловко учитель воспользовался тем трюмо.
Он умышленно привел меня тогда в свою спальню. Знал, что увиденное в зеркалах распалит меня и поможет ему осуществить задуманное. Не мог же он, в самом деле, показать мне, своей ученице и девушке, порнографию, а тут вроде бы я была сама, да еще в такой ситуации, какой себя еще никогда не видела. Опытные артисты тоже часто пользуются зеркалом, репетируют, играют перед ним (по примеру балетных классов) для самоконтроля. Прямо, как по Пушкину: "Свет мой, зеркальце, скажи!". И. В. Ильинский, рассказывая в одной из статей о своей сценической практике, называл это "зеркалить". Словом, расчет учителя оказался верным.
Когда говорят о порнографии, имеют обычно в виду что-то единое и однородное. Между тем, она бывает разная. В этом я имела возможность не раз убеждаться, когда иные клиенты знакомили меня со своим "материалом" в качестве предварительной подготовки и для самовозбуждения. Меня же, как, впрочем, и большинство женщин, порнография не возбуждает так же сильно, как мужчин, но по тому, какой именно интересуется тот или иной из них. можно судить о его наклонностях и пристрастиях.
Порнография бывает откровенно-циничная, предельно обнажающая тело и демонстрирующая половой акт. Развращающая, которая "знакомит" с различными формами интимной близости, вплоть до извращенных, даже преимущественно с такими, потому что во всем остальном нет новизны. И наконец, садистская, показывающая секс, связанный с садизмом, насилием и жестокостью. Именно такой, в частности, интересовался не кто иной, как Сталин.
У художника Готфрида Сибена, который в свое время совершил путешествие по России, Кавказу и Балканам, есть цикл гравюр под общим названием "Балканские ужасы". Он состоит из картин, на которых воспроизведены во всех подробностях, что называется, со смаком, изнасилования турками болгарских женщин.
