И снова мать ни единым жестом, ни словом не пыталась ему помешать. На миг, всё-таки оторвавшись от материнской груди, Савва поднял голову и взглянул в её глаза.
Мать взирала на него совсем без страха и слёз. Только досада, огорчение и укор, да ещё, как это ни странно, неприкрытая насмешка читались в её чёрных глазах. И это последнее, неожиданно неприятно кольнуло в его в самое сердце. Так взирает родитель на расшалившееся малое глупое чадо, насмешливо и свысока, прежде чем, отшлёпать его по попке или дать подзатыльника. Но Савва хотел, чтобы сейчас мама смотрела на него не так... А так, как смотрит на отца, - нежно, почтительно, кротко, как подобает жене при обращении к мужу. Но мама так на него не смотрела. .
Уже более раздражённо, нежели от желания, Савва едва не грубо раздвинул её колени в стороны. Лишь на миг мать напрягла ноги, не желая распахивать бёдра пред своим сыном... Но лишь на тот же миг ему понадобилось приложить немного усилий, чтобы мгновенно сломить её сопротивление и решительно раскинуть стройные ноги матери широко в стороны. .
Савва замер, в странном благоговейном чувстве, созерцая святая святых своей матери, тот алтарь жизни, когда-то подаривший ему жизнь... С некоторым удивлением, он узрел, что материнское лоно гладко и начисто выбрито... Сын затаив дыхание, разглядывал нежно розовые лепестки материнского бутона и закрытый грот в узкую пещеру её чрева. Ещё более его озадачили извилистые тонкие змеевидные линии, нанесённые золотой и серебристой краской, на кожу на низ живота матери и вокруг её лона. И любопытство - таки пересилило, даже в эту минуту:
- Мама... - он провёл пальцами по одной из этих линий, - что это?
- Оберег... , - тихо ответила мама спокойным голосом, - рунные знаки... Они оберегают дитя в моём чреве от дурного глаза и тёмных сил. .
- Дитя... - прошептал Савва. .
- Да, - голос мамы наполнился жгучим ядом, - твой братик или сестрёнка. .
Савва склонился перед матерью на колени, нежно проводя пальцами обеих рук по её округлому животику и почувствовал, как мама замерла, затаив дыхание.
- Мой братик... Или сестрёнка... - повторил он, будто заворожённый. Медленно опустив голову и любовно поцеловал мать чуть выше пупка, потом ещё раз и ещё, продолжая нежно гладить её живот ладонями.
Его мужское естество прямо-таки изнывало от крайнего возбуждения. Савва губами приник к материнскому пупку, медленно коснулся его языком.
Где-то за краем сознания билась оглушающая мысль, а право дело, впал бы он в такое любовное неистовство, если бы сейчас вместо матери здесь перед ним была бы другая женщина? Или то, что сейчас его обуяло, уже давно теплилось и ширилось в его душе, а сейчас просто-напросто, как в один миг сильный ветер раздувает тлеющие угольки в жаркое пламя, разгорелось огненным пожаром. В голове одна за другой всполохами мелькали бережно хранимые картинки, вот, как мать купается в бане, когда он за ней подсматривал, или, вот ночью, когда он нечаянно проснулся и узрел обнажённую мать восседающую на бёдрах отца... Таких картинок в его памяти было много. .
А маме всё-таки изменило её спокойствие и выдержка, когда его пальцы коснулись её лона, осторожно поглаживая нежные лепестки и вход в её любовный грот. Савва почувствовал, как она вздрогнула и на миг ему показалось, что сейчас она его всё же оттолкнёт. Но нет... Хоть её дыхание и стало тяжёлым, а раздвинутые в стороны бёдра напряглись, но она снова не оттолкнула его.
Савва осторожно, но с каждым мгновением всё настойчивее ласкал материнское лоно, впрочем, не делая попыток вторгнуться своими пальцами в мать.
И вдруг холодный и язвительный голос матери, словно, окатил его ушатом ледяной воды:
- Что, Саввушка... Ты уже готов взять собственную мать силой, аки тать? И окрестить своим семенем дитя твоего отца в материнском чреве?
Какой-то миг ураган самых противоречивых чувств яростно бился в его душе. Но потом... Савва застонал от самой настоящей боли, что резанула в самое сердце. Всё-таки его мать знала его лучше его самого. И одним мигом всё то, что он загонял в пылу страсти и вожделения далеко и поглубже в своей душе, вдруг разом вынырнуло на поверхность, вгрызаясь в него нестерпимыми муками совести и стыда. Господи, а ведь он и впрямь в шаге от того, чтобы силком овладеть своей матерью, презрев людские и божьи законы на раз, позабыв даже о своей нежной и искренней любви к ней... Стыдно стало до боли в грудию
Закрыв лицо руками, он поднялся на ноги и упал бы, кабы спиной не упёрся в стену позади себя. Теперь он хотел скорее сгореть от стыда, чем сейчас взглянуть в глаза матери.
- Ну-ну, - её маленькая ладошка легла на его грудь, - довольно, будет тебе... Я не сержусь. .
Он осмелился мельком сквозь пальцы бросить взгляд на неё. И как то не дивно, но мать смотрела на него с улыбкой, совсем без злобы и даже без огорчения:
- Совсем голову потерял, мой глупыш. Хорошо хоть опомнился... До греха не дошло, - она вздохнула, - Весь в отца. И то право, четыре месяца в ратных делах... Да ещё и квасу хмельного так лихо отпробывал. Я не держу зла. .
Савва сглотнул.
- Мама, прости меня, - глухо проговорил он, - словно, бес попутал. .
Но самое-то страшное, даже теперь, когда раскаяние наполнило его мысли, вожделение и желание никуда не делись. Они так же жгли и распаляли его изнутри. Но теперь, словно, его разум вынырнул из пучины глубоко озера, в котором едва не утонул и теперь худо-бедно старшинствовал над своими низменными страстями и пороками.
Но и мама, тоже сама хороша, спасибо хоть ноги снова сдвинула вместе, сидела перед ним так легко и свободно, и не думая прикрывать свою наготу, казалось, совсем не разумея о том, сколь желанным может быть её тело для молодого юноши.
Краснея от своих мыслей, снова неудержимо охватывающих его, стоило только бросить взор на её нагое тело перед собой и, чувствуя, что его член, всё так же мощно налитый любовной силой и не думает остывать, будто в своё оправдание он проговорил, не смея поднять глаз на мать:
- Мама... Твоя красота меня, словно, ослепила... Ты так прекрасна... Я ещё ни разу не знал женщины... Это ни на что не похоже. .
Он хотел уже ломануться прочь из парной... Но вдруг мамина стопа глухо врезалась в стену прямо перед ним, перегораживая ему путь.
- А ну-ка, посмотри мне в глаза... - вот теперь её тон, точно, не предвещал ничего для него хорошего.
Мамины раскосые глаза были расширены, и будто, готовы были сейчас метнуть гром и молнию.
- Повтори, что ты сказал... - медленно произнесла она, а её узкие брови изогнулись, словно, чайки в полёте, когда мама нахмурилась.
Савва не понимая в чём дело, просто повторил, как то сразу уразумев, что именно интересует мать:
- Я ещё ни разу не знал женщины. .
Мама прямо-таки ошарашилась, в явном замешательстве покачав головой:
- Господи, Савва... Тебе завтра вместе с дружиной выступать в ратный поход... А ты девственен? - она не удержалась и быстро перекрестилась, - но ведь... Разве, ты... - она запнулась, - с той молодой холопкой Анисима, ну ту, которую в полон взяли под Смоленском. .
Савва понуро покачал головой:
- Нет, мам... Я тогда только разбахвалился... Но она меня к себе не подпустила. .
- О, небеса, - мама в смятении прижала руки к губам, - вот ведь... и отец мне тоже так сказал. .
Савва ничего не мог понять, но мама перед ним теперь едва не плакала. Да, он, конечно, знал о древнем и старом поверье Оленича, оставшимся ещё от старых богов, гласившим, что девственник всегда останется лежать на поле брани... Уж слишком сладка его душа на вкус для тёмных духов. То поверье так было накрепко вбито в городские летописи и головы оленичей, что с той поры это был уже был непреложный строгий обычай не пущать в походы юных воинов, не познавших пред тем женской ласки... И, в общем-то, для родителей считалось большим и постыдным позором обойти этот наказ. Редко, конечно, кто из отроков был женим в столь юном возрасте, но, в конце концов, для этого дела вполне годились и рабыни, которых в Олениче всегда хватало с избытком.
Сказать, по правде, сам-то Савва в это поверье особо-то и не верил. Да и прекрасно, знал, что в последнее время отец совсем не богат, чтобы разоряться ему ещё и на рабыню, нужда в которой на одну ночь. А молодая рабыня стоит недёшево. Вот и так спасибо за добрые доспехи, меч и знатного коня.
Мама вздохнула:
- Отец меня не простит... И я себя тоже. .
Савва недоумённо посмотрел на неё, чего, мол, кручинишься?
