А ночами Дане грезились мамины стоны боли, унижения и бессилия, когда его новый, громадный член, который он надеялся отрастить, усердно посещая процедуры в кабинете у Миланы, будет рвать ее попу. Ему снились ручейки крови, стекающие по алебастровым бедрам из разодранных им срамных губ матери. В его снах, ставших в последнее время значительно более изощренными, она, беременная, стояла раком в стойле, растянутая между его стенками с помощью металлических струн с острыми крючками, воткнутыми в посиневший клитор и в высунутый до предела язык, а в ее разбухшие от молока сиськи всасывались мощные коровьи доильники. Просыпаясь ночью от таких снов, Даня перебирался в кровать к Верке, смазывал сестрино очочко специально на этот случай оставленным ею на тумбочке кремом, протискивался в сонную попу и делал туда свои дела. Верка сопела недовольно, но Даня знал, что она бы просто обиделась, если бы в такой ситуации Даня предпочел бы ее попке свой кулак или давно заброшенный угол стола.
От этого воспоминания в паху у Дани заломило и он со стоном прижался лбом к холодному стеклу. За окном насмешливо перемигивались фонари, освещающие спящий двор и подступающий к нему темный английский парк. Может быть он, Даня, действительно сошел с ума и теперь не будет ему покоя от этих мучительных мыслей и снов?
Однажды, когда одно из занятий в подвале подходило к концу и партнеры были вымотаны бесчисленными бурными совокуплениями, Даня спросил Варвару и Милану, почему во сне ему нравится мучить женщин, а в реальности - нет. Ведь даже когда его очень просит Милана, испытывающая слабость к садомазохистским практикам, постегать ее плетью или покрутить соски, он делает это скорее из симпатии к женщине, чем из жажды сделать ей больно. Ее боль его совсем не возбуждает и не привлекает.
Варвара тогда очень заинтересовалась этой историей, все расспрашивала Даню о подробностях, дивилась, а потом, когда в подвале появилась София, потащила Даню на сеанс полноценного психоанализа.
София, поначалу воспринявшая эту ситуацию с юмором, после первого же получаса того самого сеанса, веселиться перестала, сделалась крайне серьезной, даже озабоченной, чем сильно напугала Варвару.
Как понял тогда Даня, резкая разница в его поведении во сне и наяву - это очень похоже на дис-со-ци-а-тивное расстройство (типа у Дани проблемы с головой из-за каких-то травм, полученных в детстве от мамы) . При этом София отмахнулась от робких Варвариных аргументов относительно того, что у всех бывают разные фантазии, и мало ли, кому что снится. София отвечала что-то в том смысле, что речь идет не о фантазиях а об уже целых пат-тер-нах сексуального поведения (Даня потом нашел это слово в интернете и запомнил) , и, типа, они переключаются у Дани в голове из-за мамы.
Это все, говорила София, может ничего и не значить и быть типа такой защитой от чего-то, чего Даня не понял. Но ведь Даня теперь ебется каждый день сколько хочет с разными женщинами, недостатка нету, и все должно было бы пройти, а нифига - сны про мать никуда не деваются. Значит, у Дани по поводу мамы потекла крыша, и так недалеко до раздвоения личности.
Сам-то Даня себя больным не чувствовал, хотя мысли о матери действительно все время маячили где-то на краю его сознания, беспокоя и нервируя, не позволяя окончательно утонуть в омуте библиотечного блаженства. А женщины отнеслись ко всему этому крайне серьезно, и теперь Даня часто ловил в глубине Варвариных глаз тревогу.
Даня отвернулся от окна, взял из звякнувшего стеклами шкафа чашку, налил себе воды и мелкими глотками выпил. Надо поспать. Хоть немного.
Он поднялся по лестнице на второй этаж и в изумлении замер - из правого крыла доносились странные звуки! Даня заглянул в темный коридор. Точно!
Из-под слегка приоткрытой двери комнаты Марьсемены выбивалась полоска света и оттуда доносилось какое-то невнятное, едва различимое мычание.
Вспыхнувшее острое любопытство тут же выдуло все тягостные мысли из Даниной головы, и он, стараясь не наступать на редкие скрипучие паркетины, которые знал наперечет, прокрался к нянькиной двери.
Комната находилась в самом конце коридора, в глухой части дома, отведенной матерью для прислуги. Редкие из этих клетушек по размеру были больше десяти квадратных метров, а няньке, по какой-то неведомой Дане причине, была выделена уж совсем крохотная комнатка, в которой не было даже окна - там помещалась только кровать, тумбочка, небольшой шкаф и рукомойник.
Почти не дыша Даня заглянул в щель, и, еще не осознав, что именно видит, задрожал от резкого прилива похоти - из комнаты остро пахнуло разгоряченной, раздроченной зрелой пиздой и горьковатым женским потом.
Грузная нянька в мятой, мокрой от пота ночной сорочке, стояла на коленях спиной к двери в узком проходе между кроватью и шкафом, истово крестилась и отбивала земные поклоны крохотному образку, стоявшему прямо перед ней на тумбочке. Сорочка мокро сбилась на поясе, прилипла и при каждом поклоне Марьсеменны ее необъятный голый зад вздымался вверх вязко подрагивающей, бледной плотью, выставляя напоказ тонкогубую, длинную, лишенную всякой растительности щель и прищур темно-розового, выпуклого ануса. Женщина, поклонившись, на секунду замирала, и тяжеловесные, пересеченные следами от резинок тугих трусов ягодицы разваливались на две стороны, а воспаленная, натертая пизда лениво, нехотя разлеплять натянутые губы, демонстрируя перламутровое, росистое нутро.
- : О, Мати: о Мати: Господа, мово, Творца: О! Ты корень девства и неувядный цвет чистоты... - бормотала Марьсеменна со слезой в голосе, истово крестясь, и снова бухаясь лбом об пол, заставляя Данькину голову кружиться от дикой, зверской похоти.
- О богородице, дево! Ты ми помози, немощной плотскою страстию... и болезненну сущу... едино бо твое и тобою твово сына и бога имею заступление... Ами-и-и-инь.
Из последних сил борясь с соблазном Даня попытался отвести взгляд от нянькиных прелестей, и обомлел. На кровати, почти рядом с дверью, лежал огромный смартфон, на экране которого в режиме демонстрации сменяли друг друга странно знакомые картинки. Он присмотрелся. Вот крупным планом мужской полувозбужденный член: нет, не мужской! Под гладким толстеньким стволиком прилепилась крохотная по сравнению с ним, безволосая мальчишеская мошонка. Член лежит на животе мужчины/мальчика, чуть не дотягиваясь полуприоткрытой головкой до его пупка. Кадр сменился, и Даня чуть не вскрикнул - это он, Даня собственной персоной, разметался в кровати в глубоком сне не замечая, что кто-то любопытный приподнял его одеяло и фотографирует его достоинство во всех деталях и подробностях. Кадр за кадром объектив любовно, со смаком фиксирует ночную жизнь Даниной плоти: член становится все больше, головка выглядывает из шкурки все наглее, поблескивая в свете вспышки. Вот толстые пальцы в кадре полностью стянули шкурку с головки, и трогают приоткрытую дырочку, любовно гладят натянутую уздечку, щупают яички.
Внезапно кадр сменился, и Даня судорожно выдохнул: в кадре, снятом сквозь такую же, как сейчас, приоткрытую щель между дверью и косяком, он, Даня, весь потный и с кретинским выражением на лице яростно долбится в Веркин зад, а Верка похотливо выгибает спину, сладострастно подмахивая. Краем паникующего сознания Даня вынужден был признать, что фотосессия удалась няньке на славу: запечатлено было все - и разъебанное в лохмотья Веркино очочко, и Данин инструмент во всех видах, и его худая задница (особенно подробно) , и их с Веркой дебильные счастливые мордочки.
- : богородице, де-е-ево-о-о-о: - ныла Марьсеменна, и Даня явственно слышал в ее голосе все нарастающую томительную ноту: женщина как будто все больше возбуждалась, прося богородицу о защите от похоти.
Его мысли путались, в паху ломило, в груди все сжалось от невыносимого бабьего духа, и единственное, что было кристально ясно - теперь ему нечего терять.
Что-то щелкнуло у него в голове, и в следующее мгновение Даня осознал себя впечатавшимся животом в прохладный липкий нянькин зад. Его руки стальным кольцом сцепились вокруг мягкого, беззащитного живота, а озверевший от предвкушения писюн тыкался в мокрые толстые ляжки.
- Гы-ы-ы!!!: - сдавленно блажила Марьсеменна, дергаясь всем телом из стороны в сторону и пытаясь выпрямиться, сбросить с себя вцепившегося в нее клещом насильника.
