Николай Петрович меняется прямо на глазах. Из его позы исчезает нерешительность, весь он подбирается, ноздри подрагивают, лоб разглаживается. Он сбрасывает халат на шезлонг, присаживается на корточки около девочки и как бы невзначай гладящим движением проводит ладонью по ее спинке.
Девочка хихикает и жеманно выгибается, кося смешливым глазком на мужчину.
- Ой... хи-хи: щёкотно!!!
- Любишь купаться? - голос его звучит приветливо, но Дина отчетливо слышит в нем знакомые нотки: именно так разговаривал с ней ее муж, когда они только познакомились, и он думал, что охотится, хотя, как водится, был такой же жалкой жертвой, как и сейчас.
- Ага! А ты?
Рука Николай Петровича уже без всякого стеснения поглаживает девочку, пока не касается резинки мокрых трусиков.
- Я - очень люблю. Но я всегда переодеваю мокрые плавки - иначе можно заболеть.
- Я знаю. - серьезно кивает Люся. - Меня мамка заставляет всегда.
- И что же ты? У тебя же вон все трусы мокрые!
- У меня сменки нет. - с сожалением вздыхает Люся.
- Ну и что! Тут же нет никого. Походи голышом пока трусики будут сохнуть. - имитируя беспечность говорит мужчина.
- А ты не будешь смеяться?
- Смеяться? - удивляется Николай Петрович.
- Ну: вот дядя Паша на меня обзывался голожопиком:
- А кто это - дядя Паша? - в голосе Николая Петрович звучит ревность.
- Мамкин бывший. Сначала подкараулит, стянет трусы и смеется! И мамка с ним тоже. А мне обидно. А она - у нас любовь.
Николай Петрович даже на секунду перестал щупать крошку, переваривая потоки новой информации.
- Или дядя Вахтанг: Он тоже у нас жил, еще до дяди Паши. Так он вообще, как увидит меня без трусиков, так мне в попу пальцы сует и матом на меня говорит, - найдя благодарного слушателя, Люся страшным голоском вываливает на него свои невзгоды.
Николай Петрович только покряхтывает. Из промежности оттопыренных уверенным стояком плавок, выглядывает волосатая мошонка.
- : ты же не будешь мне пальцы сувать? - спрашивает наивный ребенок.
- Я?! Не-е-т! Не буду.
- Тогда помоги мне.
Девочка поднимается на ноги и, доверчиво повернувшись лицом к мужчине, поднимает в стороны руки, застывая в отрешенной позе ребенка, которого привели в детский сад и снимают с него колготы.
Николай Петрович, который в жизни никого не водил в детский сад и не раздел ни одного ребенка, дрожащими пальцами берется за резинку и механически стаскивает мокрую липкую ткань вниз. Девочка переступает с ножки на ножку, позволяя забрать мокрую тряпочку.
У Николая Петровича отваливается челюсть. Николай Петрович смотрит на девочкину письку. Дина-то знает, что в это и на самом деле трудно поверить - под детским животиком, между худеньких детских ляжечек, живет пухлая, еще безволосая, но уже надувшаяся женскими соками, полностью сформированная и многажды опробованная пизда. А Николай Петрович видит, как из толстеньких, темно-розовых складок выдавливаются наружу язычки перламутровой плоти, на которых подрагивают прозрачные капельки. Николай Петрович вдыхает одуряющий аромат готовой к случке самки (тут, конечно, пришлось воспользоваться услугами Ирины Сергеевны, жадную пизду которой час назад мальчишки заткнули тампоном, довели женщину до серийного оргазма, оттрахав в рот и в задницу, а потом извлекли насквозь мокрый и липкий тампон, отрезали веревочку и глубоко затолкали его в Люсю) . У Николая Петровича кружится голова, он теряет остатки критического мышления и сходу ухает в расставленные силки.
- Писять хочу. - доверительно шепчет Люся. - Щас сбегаю домой: я быстро...
- Зачем? . - механическим голосом отвечает поверженный Николай Петрович. - Сходи в кустики:
- А ты не будешь подсматривать?
- Я?!
- Ага. Дядя Паша всегда подсматривал. А потом смеялся.
- Я: Не буду смеяться.
- Хорошо. А то мне стыдно.
Люся берет мужчину за руку и тянет его к кустам можжевельника. Она пятится задом, красуясь перед мужчиной своим ладным телом, выпуклым лобком, рассеченным снизу по-бабьи широкой щелью, по которой сочатся на уже мокрые стройные ляжечки нетерпеливые капельки мочи, мягкими, почти бесформенными сосками, венчающими едва заметные припухлости, обещающие когда-нибудь стать женской грудью, бархатной, золотистой кожей ангельского личика, на котом двумя бесстыдными звездами смеются переливчатые глазищи.
- Посторожи меня, хорошо? - почти шепчет она, доверительно заглядывая ему в глаза. - И не поглядывай.
Девочка решительно разворачивается, делает шажок на газон между двумя кустами и тут же присаживается, выставляя круглый задок в сторону Николая Петровича. Раздается журчание, и Николай Петрович видит, как из-под загорелой попы в его сторону по газону струится пенный ручеек, растекается, упершись в бордюр, просачивается на плитку дорожки и теплым котенком льнет к его голым ступням. Николая Петровича трясет. Он отвлекается, безуспешно пытаясь, поправить в плавках свой торчок, но делает, кажется, только хуже - упрямый орган впервые за многие годы категорически отказывается опадать.
- Ух ты! - восхищается Люся, закончившая свои дела и с любопытством рассматривающая щурящуюся из-под оттянутой резинки мокрую залупу Николая Петровича. - Какой у тебя большой писюн. Как у дяди Вахтанга. А у Мишки с Пашкой совсем маленькие писюнчики:
- У Мишки с Пашкой? - механически переспросил Николай Петрович, тщательно маскируя неугомонную залупу тканью плавок и заливаясь удушливой краской - прямо как мальчишка какой-нибудь!
- Ну, да, у моих братиков. У них совсем маленькие писюнчики. Не то, что у тебя. Ты, видно, тоже любишь подглядывать. У дяди Паши всегда торчал, когда он за мной подглядывал. А мамка сначала его ругала, а потом перестала, говорит, пусть типа подглядывает, больно уж хорошо он после этого сношается.
- Сношается? Кто? С кем? - потерял нить разговора Николай Петрович.
- Ну конечно дядя Паша с мамкой! Не со мной же! Я же еще маленькая! Вот ты глупый! - щебечет Люся. - Они меня даже иногда к себе звали, чтобы я дяде Паше письку показывала, а то у него прос-та-та болеет и писюн плохо работает. Он даже говорил, чтоб я его писюн мацала, а я такая -фууу! , и мамка на него ругалась:
- Люська, дура! Вот ты где! - это на сцене появляется Гречишная Ирина Сергеевна, собственной персоной, растлительница малолетних и порнодилер, а теперь - одна из ключевых фигур в Дининой игре.
Ирина Сергеевна, одетая в серую робу и серый же передник, хлопотливо семенит к Люсе, на ходу суетливо и раболепно кланяясь Николаю Петровичу.
- Простите нас, простите! Только я отвернулась, а она сбежала. Несносный ребенок!
Николай Петрович, быстро приходящий в себя, приосанивается.
- Ты зачем пристаешь к хозяину, дурында! Я же тебе сказала - сиди дома! Вот выгонят нас из-за тебя, что мы будем делать!? - Ирина Сергеевна отчитывает Люсю так правдоподобно, что Дина всегда восхищается в этом месте ее актерским талантом.
- Вы: - обращается к ней сверкающий как гривенник от чувства собственной доброты Николай Петрович.
- Ирина. Я - Ирина. И: говорите мне "ты" , пожалуйста, а то мне неловко. Я же ваша прислуга, вы же наш благодетель! Если бы не вы мы бы...
- Ладно. Ты, Ира, вот что. Девочку не ругай. - Николай Петрович в свой тарелке, всевидящий и всезнающий босс. - Ты лучше мне объясни, откуда твой ребенок про писюн дяди Вахтанга знает?
Ирина Сергеевна, издает тихий стон, кидает обвиняющий взгляд на безмятежную Люсю, и покрывается краской стыда.
- Я: Мы:
- Ну, и что же - мы? - прервал ее мычание Николай Петрович. - А хочешь я тебе расскажу, как все обстоит? Ты - первосортная шлюха, та которая не за деньги, а просто так, ради удовольствия. Для тебя ебарь важнее твоих детей. И я тебя могу понять - зачем еще нужны дети! Но тебя не поймет закон.
- Господи, господи! Хозяин! Пожалуйста! Не губите! Хозяин! - полушепотом запричитала Ирина Сернеевна, пуская тихую слезу. - Прошу Вас!!!
- Разве так просят? - усмехается Николай Петрович. - На колени!
Ирина Сергеевна суетливо встает на колени.
Николай Петрович выставляет вперед ступню, испачканную в Люсиной моче.
- Давай!
