Пока она наслаждалась, Лера, приобняв Лизу за плечи, отошла в сторону.
- Так ты действительно никогда ещё никого не порола кнутом? У тебя получается так, как будто это тебе уже дело привычное.
- Кнутом - в первый раз. И сразу - таким огромным! А почему это тебя так заинтересовало?
- Так... Какие у тебя движения, замах, сам удар - для этого нужно иметь хоть небольшую практику. Вот и интересно. А тем более - меткость ударов. Раньше палачей учили как: намазывали курице лапы мелом, и пускали её побегать по полу. Она оставляла трёхпалые следы. И затем ученик должен был хлестать по полу кнутом, пусть и не таким длинным как у нас, так, чтобы трёххвостка на конце кнута попадала точнёхонько в эти три чёрточки на полу. Это как раз было почти что самое сложное, тут ученики заплечных спускали семь потов пока достигали хоть какого-то мастерства.
- Повторяю, может, из фильмов? Как дерутся на хлыстах ковбои, ну, ещё кое-что про цыган. А до такой меткости, как рассказала ты, мне ещё и не мечтать. Впрочем, я уже много лет подряд занималась тэ-кван-до, ты же знаешь. Кроме последних лет полутора. Оттуда и все движения. Кстати, когда я начала заниматься, тренер говорил, что я в мастерстве расту не по дням, а по часам, ставил в пример. Это очень скоро оценили и любители дразниться, у них очень быстро стало пропадать желание обзывать меня "черномазой". Если бы я стала заниматься несколько раньше, то смогла бы заступаться и за мою старшую сестру. Ну, ты ж её видела? Её буквально преследовали, изводили, дразнили "жиркомбинатом", "жиробасиной", "жиртумбой", "жирной колбасой"... Но когда я достигла нужного мастерства, надобность отпала, в том возрасте, в каком она тогда была, уже никто не обзывает и не дразнит из-за внешности.
- Да уж, видела... Ты меня извини, но как твоя сестра умудрилась выходить замуж? Даже дважды? Ладно, фигура. Но впридачу ещё с такими, ну, как у нас у всех, склонностями?
- Как-то получалось. Хоть мужья при ней долго не задерживались. Не все любят, когда жена меняется ролью. А некоторые считают, что их "опускают", делают "петухом". Пусть и с помощью игрушки. Ну, и больно это конечно, особенно сначала.
- Меня тоже раньше очень много дразнили, - начала изливать душу Лера. - Обзывали "слоником", "ушанкой", или "ушаном" - это такая летучая мышь, "чебурашкой"... Ну, понятно, из-за моих ушей. Я всё время из-за них комплексовала. Даже папа, если на меня сердился, то для обидности мне про них говорил. Потому что это было моё слабое место. Даже ещё недавно насмехался, что мне именно из-за ушей никогда не выйти замуж.
- Но хоть у одного любителя подразниться ты не пробовала отбить эти желания?
- Ещё как! И получалось! Надо просто быть решительней, где не возьмёшь одной лишь силой, следует превосходить наглостью. И не стесняться.
- Как же это?
- Ну, вот кое-кто подскакивал сзади и щёлкал пальцами по уху. Или делал это с задней парты. Я поглядывала, уже засекала. И он не успевал отскочить, как я вцеплялась ему в ухо, и таскала во все стороны. Часто раздирала в кровь. Понемногу эти "любители" отсеивались. Так! Но был ещё один неуловимый вредник. Этот повадился во время перемен рисовать на доске Чебурашку. Очень грубо, а потому и быстро - раз-раз, большой круг, и с боков два круга поменьше, уши. Но все знали, о ком это. Ну, и смеялись. Наконец его поймали, заставили перед всеми обещать, что он больше так не будет. Тем более, что каждый раз приходилось стирать с доски его шедевры живописи. Так он стал подкидывать мне на парту листочки бумаги с такими ж рисунками! И убегал. Один раз я его подкараулила за дверью, и когда он выходил, толканула так, что он упал. Я села на него верхом, и учительской линейкой, знаешь может, метровая, толстая, начала лупить его по жопе. А потом заставила этот рисунок съесть. И знаешь, кажется именно после этого я начала ощущать потребность кому-то делать больно. И именно хлеща по заднице. Так, какую-то внутреннюю потребность, или даже смутное желание, сама ещё не понимая, что это и зачем. Да! Этот дурак на какое-то время прекратил художничать, но потом нет-нет, да стали появляться на моей парте листочки с контурами, похожими на Чебурашку. И подбрасывал он мне их аккурат перед самым-самым звонком, чтобы не оставалось времени поймать и надавать ему. И тут же чинно, с невинным видом, садился на своё место. А оставалось бы время, я б стала гоняться за ним с линейкой, а он бы прыгал через парты из ряда в ряд, и корчил рожи, махая ладонями около ушей, и так до самого звонка. Как это было однажды. После чего он и стал подгонять к последней полуминуте. А я попросила одну свою подружку вместе подсмотреть, чтобы она подтвердила, и как только он кинул мне на парту бумажку, мы заскочили. И тут же - звонок! Я прыгнула ему на спину, повалила. У него на лбу оказалась потом шишатина - во! А я налегла ему на спину коленом, и стала растягивать его уши. Уже все собрались, нас кое-как разняли, но более виноватым всё равно оказался он. Подружка рассказала, что видела как он подбросил рисунок, и его предупредили, чтобы это было в последний раз. Во как надо! - Лера рассмеялась над своими стародавними проделками, заражая смехом и остальных девчонок. - Кстати, Лиз, ты вроде как хотела добавить ему от себя, розгами? Не передумала?
- Разумеется, нет!
Женька к тому времени уже получила всё возможное удовольствие. Предоставив Лизе отхлестать розгами уже полностью пришедшего в себя Олежку, девки отошли к беседке. Лера сказала, что ей уже давно надо собираться съездить по каким-то делам.
- Увидите, - отвечала она, загадочно улыбаясь, когда подруги начали расспрашивать о цели поездки. - Я ж сказала, что подготовлю сюрприз!
Не тратя более времени, Лиза принесла из дровяника три хворостины. Вымоченные, длинные и гибкие, они издавали резкий свист, от одного звука которого у Олежки всё холодело и сжималось внутри.
- Ну, моя дорогая жёнушка, осталось последнее на сегодня. Если конечно ничего более не учудишь, - Лиза погладила его по попе, и держа два прута в левой руке, на запас, нежно провела кончиком третьего, "рабочего", вдоль разреза между Олежкиных ягодиц. Несколько раз звучно встряхнула им в воздухе, и "стриганула" по его многострадальной, жутко болевшей на всю глубину мышц истерзанной попе.
Уже пересытившиеся зрелищем недавнего "кнутобойства" девчонки, хоть и рассевшись в беседке, нет-нет, да и высовывались оттуда, поглядывая в сторону скамьи, где беспомощно дёргался дико завывающий Олежка. Как вытерпеть такую порку? Розга и чуть-чуть не измочалилась, даже на конце, а терпеть такую боль не было уже никаких сил. Олежка мотал запрокинутой к самым лопаткам головой, и безудержно верещал. Каждый удар был подобен прикосновению раскалённым добела железом. Даже готовая к отъезду Лера, уже одетая, задержалась, с интересом рассматривая как розга строчит Олежкины "булки".
Было не просто больно, это была ужасающая боль, которую действительно нереально терпеть. Лиза выбросила первый сломавшийся прут. Свежий сёк куда более жгуче. Он оставлял белёсые, но тут же раздувающиеся, вмиг наливающиеся кровью полосы. От нестерпимой боли после каждого удара глаза у Олежки заволакивало чёрно-багровой пеленой. Как выдержать эти муки? Губы и без того все искусаны в кровь. Даже на лице у Леры стало появляться нечто вроде жалости, хоть она и перебирала бёдрами, тёрла ими по губкам и ляжку об ляжку.
Лиза продолжала усердно настёгивать Олежкину попу.
- Вот надеру! Виноват - отвечай! Надо было думать о последствиях, когда хотел сбежать! Оть тебе! Оть! Оть! Оть! - приговаривала девушка, накладывая на сжимающиеся, словно пляшущие ягодицы хлёсткие жалящие удары.
Боль достигла пика. Уже такого предела, когда вытерпеть не было никакой возможности. Олежке казалось, что он уже не понимает где находится и что происходит с ним. Одна лишь секущая огненная боль, овладевшая телом, затмевающая соображение. Гибкий прут обжигающе "целовал" его попу. О-о-ой, какая жуть! Долго ли ещё? И тут словно вмешались сами небеса - и третья розга наконец-таки сломалась.
На обезумевшего от боли Олежку полилась вода, приводя его в соображение. Лера, прежде чем ехать, принесла пузырёк и обработала ему попу и бёдра этой жгучей, но несколько утоляющей боль и дезинфицирующей жидкостью.
Подошедшие девчонки стали распутывать верёвки.
- Надеюсь, урок хорошо запомнился и пошёл впрок? - сказала Марина, оделяя его крепким шлепаком. - Чего разлёгся? Непонятно, что ли? Можешь вставать! Подымайся, требуха!
- Он уже так сроднился с этой скамейкой, что просто прирос к ней! - рассмеялась Женька. - А что? Перина удобная, греет снизу, даже не хочется расставаться!
- Околевает, что ли? Или хочет притвориться падалью? - Вероника звонко треснула его по попе.
Олежка сделал движение, и тут же резанула острая боль. Он вскрикнул, и снова распластался.
- О, как ему понравилось! Действительно! Надо будет ещё и погладить кнутом, видать это тоже ему в кайф! - Вероника схватилась за бич.
Олежка с криком скатился на землю, скребя по песку локтями попытался шевелить затёкшими суставами, и снова растянулся.
- Не торопись на поля асфоделей. Харон подождёт. Успеешь стать его пассажиром. Может завтра, а может и через шестьдесят, или даже через семьдесят лет. Смотря как будешь себя вести. Здесь, при нас, ты сам по себе и дух не испустишь, пока этого не захотим мы! - тихонечко, гадким голосом пропела над ним Марина.
- Подымайся, полено с жопой! - Женька рванула Олежку вверх за волосы.
Тот кое-как согнул потерявшие способность двигаться локти, упёрся в землю лбом, но при попытке согнуть ногу снова упал на бок.
- Да я смотрю, мы сейчас опять будем иметь удовольствие созерцать его на этой скамейке! Ну-ка вставай, увалень! Или забыл, в каком положении должен находиться перед госпожами? - Вероника пнула его в бедренный сустав.
- Очевидно, урок не совсем пошёл на пользу. Надо б повторить, - с усмешкой произнесла Лера. - Так что прошу обратно, на скамеечку! Тем более, все удобства остались, да и тебе явно нравилось на ней! - обломок прута хлёстко обжёг ему плечи. - Сейчас разгоним тебе кровь!
