Свой поезд я элементарно проспал. Накануне вечером в вагоне метро познакомился с невероятно привлекательной девушкой с упоительными формами. Поговорили, слово за слово, проводил её до дома, потом она меня проводила до метро. Потом пошли гулять в теплую, соловьиную ночь. Бродили по пустынным мостовым, она несколько раз из телефона-автомата звонила маме, что всё в порядке, она около дома, просто гуляем, всё хорошо, не волнуйтесь. Поцеловались только на рассвете. В восемь утра, когда все нормальные люди, включая её родителей, отправились на работу, она, плюнув на институт, пригласила меня к себе домой на чай.
Чаепитие прошло скомкано, экскурсия по дому быстро завершилась в её постели, откуда мы не вылезали до полудня. А потом незаметно уснули. Ненадолго, но этого хватило, чтобы безнадёжно опоздать. Пришлось заново покупать билет.
На этот раз поезд попался не очень удачный, шёл дольше на десять часов, аж через Куйбышев, и я решил, что раз так, то хотя бы с комфортом и на последние командировочные взял билет в купейный вагон. Денег не оставалось, только рубль за постельное белье в поезде. Объявив вынужденную голодовку, я купил в аптеке два «Боржоми» и плитку гематогена. Всё. Домой от вокзала придётся идти пешком. В купе ехал один, чему очень был доволен. Хотя и понимал: везение это временное. Однако ночь прошла спокойно, всё утро тоже и только к обеду распахнулась дверь купе, и я оценил, как мне «повезло». Пьяный в дрова, медведеподобный битюг ввалился внутрь, заполнив собой почти всё пространство. Он брякнул о стол початой бутылкой водки, рядом с моим «Боржомом», бросил пакет, вероятно с закуской и, сфокусировав на мне неверные глаза, спросил: «Питьбуш?». «Нет, спасибо». «Ну и пшёл нах…» и тут же получил ощутимый тычок в спину. Позади фигуры боксера-тяжеловеса оформилась совсем другая фигура, стройная и ростом примерно с меня. Это всё. Я совсем не обратил на неё внимания, мгновенно затосковав по потерянному раю и предвкусив дальнейшее дивное времяпрепровождение с этим гамадрилом. Мужик развернулся и, не слова не говоря, полез на верхнюю полку. Я даже привстал, не столько для того, чтобы помочь, сколько обеспечивал себе маневр, когда он начнёт падать вниз. Однако влез. Жалобно пискнула лежанка, тело отвернулось к стене и мгновенно затихло, будто умерло. Жена его, я почему-то понял, что это супружеская пара, хоть он был без кольца, устало опустилась на свою полку у окна. И тут я оценил, как крупно повезло этому пьяному барану. У него была чудесная женщина. Сложно, почти невозможно было сказать, что она просто хорошенькая. Она была восхитительна. Чудесные, огромные ореховые с глянцем глаза, правильные, идеальные черты акварельно-нежного лица, отличная фигурка (то, что удалось разглядеть над столиком), дивные вьющиеся волосы почти до плеч, осанка, плавные движения, её полуофициальный костюм – мне всё в ней сразу понравилось. Они были старше меня. Ей – лет тридцать, может быть три-пять, ему – сорок. Или больше. Пьяного сложно оценить. Но вот она-а-а-а-а-а.
Выйдя из купе, я затворил дверь, дав ей возможность пообвыкнуть, расположиться, переодеться, в общем, обжиться во временном жилище. Через полчаса я постучал и вошел внутрь. Она всё так же сидела, отвернувшись к окну. Пакета на столе не было, но водка была на месте, а рядом стояла бутылка вина, стакан, почти полный и открытая книга. Извинившись, я попросил её сказать, когда мне нужно будет выйти. Она улыбнулась, сказала: «Нет, спасибо, не нужно», легко поднялась и, прихватив какой-то свёрток, вышла из купе. Я подумал с тоской, что она больше не вернётся. А ещё мне показалось, что она плакала. Наверное, все же показалось.
Вернулась она повеселевшая, посвежевшая, в синем шелковом халатике с золотым драконом на спине, закрыв дверь купе, расчесала волосы и собрала их в пони-тейл. Проверив недвижимого мужа на верхней полке, она уселась на постель и с упоением занялась маникюром.
Я читал. Точнее делал вид. Всё равно строчки слились для меня в одну непонятную фигу. Поверх страниц я скрытно ловил любые движения моей попутчицы, изгибы её тела, картинки рук, лица, ног, хвостика. То нечаянно обнажалось бедро, то случайно немного расходились полы халата, то вдруг она обеими руками поправляла прическу, и рукава халатика обнажали руки до подмышек, то вдруг наклонялась и полы халата расходились слегка, оголяя темный кружочек соска. Я старался не попадаться и прятал свои взгляды за книгой. Возбуждение нарастало, и я решил выйти в коридор, проветриться. Но медлил, не мог отвести глаз, поглядывая на соседку по купе. Закончив с ноготками, она придирчиво осмотрела их, поглядела в окно на пролетающий пейзаж, вдруг поднялась, проверила всё ещё недвижного мужа своего, который спал в той же позе, отвернувшись к стене и тяжело дыша, и уселась обратно на постель прямо напротив меня. «Иди ко мне» – прошептала она. Я смотрел в её серые глаза, видел её расширенные зрачки и молчал. «Иди сюда». Я молчал. Она слегка приоткрыла полы своего халатика так, чтобы видно было её левую грудь с маленькой родинкой около соска. «Иди ко мне – повторила она, - ты что, боишься меня?». Я не боялся и молча подсел к ней так близко, что сквозь свою рубашку и её халатик почувствовал жар её кожи. Она смотрела мне в глаза и чуть-чуть улыбалась, словно проверяя, боюсь я её или нет. Я не боялся. И просунул руку под халатик, дотронувшись до горячего тела. Чувствуя её трепет, я опустил ладонь вниз и не удивился, узнав, что белья на ней нет совсем. Она потянула за поясок халата, повела плечами и, внезапно оказавшись абсолютно
обнажённой, прижалась ко мне. Головокружительный, тонкий аромат её французских духов я узнал мгновенно, точно такие я совсем недавно подарил одной девушке. Обняв за шею, она мягко и настойчиво потянула меня на себя. Опершись на локти, я нашёл в себе силы прошептать ей на ухо: «там же муж».
- Он спит. – был ответ.
- А дверь?
- Давно закрыла. И больше никто не проронил ни слова. Упершись ногами в стенку купе, я самозабвенно вмял её в железнодорожную постель. Она было обняла меня ногами, но почувствовав какое-то неудобство, одной ногой уперлась в верхнюю полку, а второй продолжила обнимать меня. Сдерживая себя и стараясь не только не стонать или вскрикивать, а и не дышать, она иногда судорожно выпрямляла ногу, и тогда полка подпрыгивала и громко клацала металлическим упорами, а у меня обрывалось сердце. Там спал её муж и вполне мог быть разбужен такой дополнительной тряской. Схватит меня за скользкую задницу и что тогда? Опять драться? Шансов у меня не было, он был на голову выше и раза в полтора тяжелее меня. Но остановиться я не мог, не хотел и, не останавливаясь, падал и падал в наисладчайшей истоме, вбивал и вбивал её в узенькую лежанку. Она вдруг глубоко вдохнула, будто вынырнула, я подумал было: правда, что ли не дышала всё это время? А она схватила с сетчатой полочки железнодорожное полотенце и закусила его зубами. Шея её напряглась и покраснела, отчётливо проступили две крупные пульсирующие жилки, она крепко зажмурила глаза, напряглась всем телом, мелко-мелко задрожала и пару минут спустя расслабилась совершенно, опустив ногу и отбросив уже ненужное полотенце. Продолжая мучить её обмякшее и безвольное тело, я вдруг понял, что момент истины сегодня не для меня. Несколько раз побывав на самом краешке восторга, я так и не смог упасть в эту чувственную пропасть и ясно понимал почему. Никак не мог забыть о её муже, тяжко сопевшем наверху. Он нависал надо мной, довлел, давил. И я не смог. И поняв это, я отпал от девушки и сел, вжавшись вспотевшей спиной в угол. Она открыла глаза и приподнялась, опершись на локти. «Что?» – беззвучно спросила она и я развёл руками, кивнув на верхнюю полку. Опустив ножки на пол, она подняла и надела упавший халатик. Скользнув по постели ко мне, она как-то смущённо улыбнулась и взяла всё в свои руки, точнее в ладонь. Несколько быстрых и нежных движений восстановили статус кво, а ещё несколько чудесным образом избавили от напряжения так, что следы моей разрядки оказались на её голых коленях, запачкали полы халатика, попали даже на стол и на раскрытую книгу, которую она читала. Прикусив нижнюю губу, чтобы не рассмеяться, она быстро уничтожила все видимые улики полотенцем, скомкала его и, открыв замок, вышла из купе.
За время пока она отсутствовала, я привёл себя в порядок, полюбопытствовал, спит ли её муж, поправил взбаламученную нами постель, сел на свою, открыл и снова закрыл книгу, которую был уже не в силах читать и стал ждать. Вернувшись, она показала мне язычок, причесалась перед зеркалом в двери, поглядывая на меня в отражении, потом демонстративно закрыв дверь купе на замок, повернулась ко мне, глядя смеющимися глазами. И тут же, будто смущаясь, потупила глаза. Я показал взглядом на полку, где спал её муж и опять развёл руками. Она, встав на цыпочки, попыталась разглядеть там что-то или понять. Наверное, она знала, как волнующе выглядят её ножки, когда она стоит на цыпочках. Резко оглянувшись, она поймала мой восторженный взгляд и опять нарочито стыдливо потупилась. Усевшись на постель, провела ладонью по расправленной мною простыне и, улыбаясь, снова посмотрела на меня. Шёлковые халатики, как оказалось, совершенно не держаться на покатых женских плечиках, вот и в этот раз он беспрепятственно соскользнул. Просить меня больше не надо было. И всё повторилось: и поцелуи, и лязгающий звук верхней полки, до которого мне уже не было никакого дела, и полотенце, и на этот раз я не думал уже больше не о ком, кроме неё, поэтому и не пришлось ничего вытирать. Всё осталось между нами. Точнее, в ней. И это доставило девушке несколько дополнительных секунд уже знакомых судорог.
Муж её проспал как убитый ещё четыре с половиной часа. Когда он совершенно осовевший сполз вниз со своей полки, мы с ней успели породниться ещё три раза. Уже никуда не торопясь, растягивая удовольствие, наслаждаясь прохладой, красным вином, негой и друг другом под несмолкаемый стук вагонных колес. Правда, чтобы не рисковать, она больше не упиралась ножкой в полку, а, напротив, как оказалось, ей нравилось так, как в научной литературе называют: в коленно-локтевой позиции. Она ложилась грудью на подушку, обнимала её, а остальная часть её сказочного, стоящего на коленках, тела отдавалось в моё полное обозрение и исключительное пользование.
