Просто как пацан здесь. Скажи кому – ведь не поверят. Поздний промозглый вечер, а я стою как баран под монотонным, мелко накрапывающим дождем, прожигающим до костей. Дико хотелось курить, но последнюю я выкурил полчаса назад. Сколько же я вообще торчу под ее окнами? Часа два, наверное. Решиться было трудно. Там, за этими окнами, источавшими теплый, желтый свет, жила моя племянница – «cтудентка, комсомолка, спортсменка, и просто красавица», правда, слегка полноватая на мой вкус, но это ее ничуть не портило. Наоборот, придавало шарм и какой-то уютное тепло. Ее обычная стрижка под мальчика необыкновенно ей шла, но нынешние мягкие, будто пуховые светло-русые локоны, изумительно преобразили ее милое лицо в откровенно красивое, подчеркнув высокие скулы, огромные серо-голубые глаза, пухлые губы и молочный оттенок кожи. Если она и пользовалась макияжем, то очень естественным — легкий тон и немного туши для ресниц. 22 года всего, елы–палы. Про великолепную грудь и задницу, туго обтянутую тканью юбки, я уже и не говорю – вообще старался не глазеть.
На недавнем семейном застолье случайно услышал, как она притворно жаловалась кому-то, что мамаша ее, то есть моя сестрица, выставила ее из дома, будто из-за ремонта. И теперь она вынуждена жить одна в старой бабушкиной квартире. От волнения у меня просто взмокли ладони. Одна. Совершенно одна в двушке на третьем этаже. Одна каждую ночь. Я живо представил ее, спящую под тонким одеялом, такую нежную и теплую от сна. В коротенькой ночнушке. Нет, без нее. Одетая на ночь лишь в тонкий аромат духов «Шанель», как Мэрилин. Кстати, та тоже не была худышкой. Да. Скинуть бы мне лет этак тридцать пять.
Мой отец дразнил меня тогда стилягой. Но в то время я был скорее хипстером. Джаз, прогрессив-рок, артхаусное кино, постмодернизм, ломография, публицистика. Даже наркотики пытался пробовать. Не декадентский кокаин, и не триповый LSD, и уж тем более не смертоносный герыч – всего лишь марихуану, травку пару раз пыхнул. Казалось, это круто. Категорически не понравилось – оба раза блевал. А вот секс с девчонками под «Пинк Флойд» – о да, нравился. Да и нравится, чего уж греха таить. Изысканный разврат – это сколько угодно. С девчонками вот только напряг последние годы. Больше тетеньки попадаются. А в отдельных и, слава богу, единичных пока случаях – бабушки. Но сердце привычно екает при виде весенних девушек с голыми ногами. Забив на свой возраст, я по-прежнему их оцениваю по степени безупречности профиля, высоте бюста и длине ног. Странно, но сонм девичьих тел, к которым я так счастливо припадал, упоительные линии их фигур со временем так и не вызвали у меня привыкания. А тут внезапно и незаметно подросла дочь моей троюродной сестры и оформилась в такую чику, что глаз не отвести. Школьницей она была изящной утонченной девчонкой вроде Ванессы Паради, когда та пела свою незамысловатую песенку про Такси Джо, а теперь в ней появилась нечто такое, что делало ее похожей на большую гибкую кошку. По-прежнему утонченную, но женственную кошку. Как говорил Марв в «Городе грехов», с таким телом она смогла бы завалить любого мужика. К тому же она излучала сексуальную энергетику такой ядерной силы, что сметала любые попытки сопротивления. Хотел я ее так, что челюсти судорогой сводило, но куда там. Мало того, что родственник, так еще и старый как мастодонт. Куда уж мне сравниться с молодыми, поджарыми, мускулистыми, самоуверенными мачо из ее институтской группы, например, когда в активе оплывшая физия в множащихся морщинах и с мешками под глазами, седина в щетине, на башке и на груди, пузцо, кожа, далекая от совершенства, проблемы со спиной и коленями. Даже не Уго Тоньяцци из «Народного романа». Лишь яростный блеск желания в глазах. Но, черт возьми, как же этого мало.
А, была – не была. Я нажал кнопку домофона.
– Кто там? – раздался вскоре ее напряженный голос.
– Это я – я назвал имя. – Впусти, меня.
Поднимаясь по лестнице, я отчаянно нервничал: что ей сказать? Но племянница, открыв дверь, не задала никаких вопросов, а просто отступила вглубь коридора, позволяя войти.
– Холодно, блин, продрог до костей.
– Чаю хочешь?
– Да, и покрепче, – я оставил мокрый плащ, подмокший пиджак на вешалке и прошел за ней на кухню, любуясь очертаниями ее зада и стройными икрами ног в теплых домашних тапках. Мы пили чай на кухне и вели какие-то странные беседы. Я честно не помню, о чем говорили после того как она, заварив чай и налив мне большую керамическую кружку, спросила:
– Может молока?
– Нет. Пусть так. Сахару немного.
Она села напротив, тоже с маленькой чашечкой. Что дальше? Я не помню с чего я начал разговор, но вышел он долгим. Она пару раз подливала мне кипятка. Наконец сказала:
– Мне завтра рано утром в институт. Я постелю тебе в бабушкиной комнате. Куда ты пойдешь? Почти два.
Пока я умывался в ванной и судорожно соображал, что мне делать дальше, она улеглась, прикрыв дверь в свою комнату. Выйдя, я немного постоял у закрытой двери, потом нерешительно приоткрыл ее и спросил шепотом:
– Спишь?
– Нет, – также шепотом ответила она. Привыкая к темноте, я подошел к ее постели и присел на край. Молол какую-то чепуху про погоду, спрашивал, нравится ли ей учиться (это на четвертом-то курсе, заботливый какой) и так далее. Сердце колотилось нещадно, казалось вот-вот выпрыгнет изо рта, руки тряслись мелко, и я уже не знал – от стресса или вожделения к ней. Меня старого кобеля, уже нюхавшего жизнь со всех сторон, колотило как школьника, которому девочка впервые позволила снять с нее лифчик.
– Может закрыть форточку, зябко? – спросил я.
– Нет, пусть так.
– Замерзла, наверное, – я запустил руку под одеяло и сразу наткнулся ладонью на ее горячее бедро. Она не шелохнулась. От волнения у меня перехватило горло, и я замолчал, только медленно провел ладонью вверх, пока не уткнулся пальцами в трусики. Она не шелохнулась. Я медленно погладил бедро с внутренней стороны, коснулся другого, и мышцы ее бедер чуть сократились, стискивая мои пальцы, она еле заметно подалась навстречу моей руке. Или мне это только показалось? Терять было нечего – я уже ясно обозначил свои намерения и, решительно откинув одеяло, подцепил пальцами ее трусики и потянул их вниз. И вот тут она мне помогла. Поддев пальцем резинку, она помогала снять их с себя совсем. А потом, скрестив руки, через голову стянула растянутую футболку, в которой собиралась спать, оказавшись передо мной совершенно обнаженной.
Я снова положил ладонь на внутреннюю сторону ее бедра и, слегка нажав, прошептал:
– Раздвинь ножки пошире.
Она медленно развела ноги в стороны, и я склонил лицо над тем, где все мирские тайны сливаются в одну-единственную, древнюю и вожделенную. Я чувствовал ее дрожь, чувствовал, как от ее теплого тела тонко пахло яблоками. Я нежно подышал на низ ее живота, ложбинку вдоль бедра, на выступающий лобок, а затем, едва касаясь, провел кончиком языка по сдвоенным губкам от верха к низу и обратно вверх до клитора, ее губки начали потихоньку разжиматься и мой язык очутился между ними. Прерывисто дыша, она выгнулась как кошка и снова помогла мне, двумя пальцами легонько потянула вверх и раздвинула две полоски внешних половых губок, приоткрыв вход во влагалище. Я скользнул языком по внутренней стороне бедра к влажной от возбуждения промежности, по набухшим половым губам, кончиком языка коснулся клитора и проник в щелку, вылизывая каждую складочку, тер языком набухающий клитор. Медленно облизывая по кругу ее трепещущие большие губки, я теребил губами маленькие, и погружал, насколько мог, свой язык во влажное и горячее лоно. Нежное девичье тело отзывалось на любое мое прикосновение, даже самое невесомое – ее дергало немилосердно, будто я касался оголенных нервов. Ее желание быстро нарастало. Возбужденная дрожь ее перешла в ритмичное движение тазом в такт движению моего языка, и она вскидывала свою попу, резко двигаясь мне навстречу. Смочив слюной большой палец, я осторожно ввел его ей в попку, и проникновение это вызвало ее новые содрогания и тихий стон. Я чувствовал, что ее отделяет от оргазма два-три вздоха, и хотел чуть прерваться, чтобы оттянуть финал, но она вдруг конвульсивно сжала мою голову бедрами, вцепилась пальцами в волосы, останавливая мои движения, возбужденно охнула и как-то с подвывом застонала, содрогаясь, быстрее задвигала тазом и, замерев, кончила. Скоро она выпустила из рук мои волосы, бедра ее расслабились, и я поднялся. Девушка неподвижно лежала на спине, запрокинув голову и раскинув руки. Потом приподнялась на локтях и прошептала:
– Я же говорила, чтобы ты перестал. А теперь я кончила.
– Ну, так это ж замечательно. Я так и хотел. А я тебя не слышал – ты же закрыла мои уши своими ножками, – я поднялся и принялся приводить в порядок одежду.
– Уходишь?
– Пора мне, наверное.
– Я тебя не пущу. Ну, куда? Ночь на улице. И дождь. И потом, я хочу, чтобы ты остался.
Она привстала и принялась расстегивать пуговицы на моей сорочке.
– Не стоит, – сказал я и попытался отшутиться - Тебе вряд ли понравится, там не на что смотреть. Чай, не шешнадцать.
– Много ты понимаешь. Седые мужчины мне нравятся больше всего на свете. Сказала, не пущу. Не хочешь, чтобы я тебя раздела – сам раздевайся и ложись. Одной холодно.
Честно сказать, я боялся, что не попросит. Суетливо скинув одежду, нырнул под одеяло. Она легла рядом, положив мне на плечо свою прелестную головку. Я ощущал кожей торчащие соски ее грудей. Немного полежав, она потихоньку стала легко целовать и покусывать мое плечо, грудь и прошептала:
