Оленька лежала щекой на моём плече и сопела прямо мне в нос.
Я хотел осторожно освободиться и незаметно приподняться с дивана, но не тут-то было - она пробудилась, заморгала длинными ресницами и спросонья часто-часто залепетала:
- А? . . Что? . . Мы опоздали к маме? . . Мы же сегодня к маме едем... Ты забыл? . . Ты, наверное, забыл? . .
- Тихо-тихо, успокойся, у нас ещё три часа, - я приподнял одеяло, снова и снова прикасаясь губами до милой родинки на гладком животе.
Оленька с удовольствием потянулась, словно кошечка, и сказала:
- О-о-о, у нас ещё туча времени. А мы с тобой сразу заснули, да?
- Моментально.
- Вот, - она хитро сощурилась. - Я всегда говорила, что самое лучшее средство для сладкого сна и крепкого здоровья есть только секс...
Мы вышли в коридор в одинаковых розовых пижамах и тут же заметили открытую отцовскую комнату, из которой долетел тихий бас, до того чудесно
и мелодично исполнявший балладу, что мы сразу замерли и прислушались, у отца как всегда было прекрасное настроение:
- Я мужем ей не был,
Я другом ей не был,
Я только ходил по пятам!
Сегодня я отдал ей целое небо,
А завтра всю землю отдам!
Чтоб ты не страдала от пыли дорожной,
Чтоб ветер твой след не закрыл,
Любимую на руки взяв осторожно,
На облако я усадил!
Когда я промчуся, ветра обгоняя,
Когда я пришпорю коня,
Ты с облака сверху нагнись, дорогая,
И посмотри на меня!
- Браво! Брависсимо! - с восторгом закричала Оленька и стала бурно аплодировать, когда отец закончил.
- Браво! - подхватил я. - Браво!
Отец вышел в коридор в своём неизменном рабочем халате, запачканном красками и застывшими подтёками гипса, а в широких ладонях традиционно мял кусок пластилина.
- Ага-А-А, мои голубки проснулись! - пробасил он и низко поклонился словно актёр. - Спасибо! Всегда готов доставить радость!
- Как ваша голова, Юрий Семёныч? - спросила Оленька.
- Моя голова почти готова. Я с раннего утра уже ходил наверх в мастерскую, приготовил для неё ванночку и отборного мраморного гипса. Вот она моя головушка, - и он показал рукой в комнату, - прошу взглянуть, делаю последний штрих.
Оленька засмеялась:
- Да я не про эту голову, я про вашу! Как она после вчерашнего?
- А-а-а, - понял отец и схватился за лоб, - ты про эту... Трещит, душа моя, трещит и требует ремонта...
- Причём немедленного ремонта, - вставил я.
- Я вам дам "ремонт" , ишь! - и Оленька погрозила пальцем. - Вы забыли, что сегодня едем к маме? Должны блестеть как огурчики!
- Душа моя, - объяснил отец и хлопнул себя по груди, - огурчик может быть солёным, малосольным... и ещё... самым плохим: как его? . .
- Вялым, - напомнил я.
- Вот именно, Оленька, вялым, его необходимо вспрыснуть, и тогда он обязательно заблестит.
В голосе Оленьки прозвучали командирские нотки:
- Короче, господа! Вы должны быть свежими огурчиками без всякой посторонней помощи и явиться именно такими перед лицом моей любимой мамы! Ясно?!
- Но: всё же: - отец умоляюще протянул руку и показал пальцами совершенно точную дозу стакана в сто пятьдесят граммов.
- Юрий Семёныч!!!
- Оленька, - вмешался я, - по-моему, ты слишком...
- Что слишком?! ! - она удивлённо посмотрела на меня. - Ну-ка, ну-ка!!!
- "Что-что" : Я хотел сказать: слишком ущемляешь желания и стремления мужчин, которые женщина вряд ли может понять:
- Если вы настоящие мужчины, то переборите себя и потерпите, пожалуйста!!! У мамы наверняка будет что-нибудь эдакое!!! - и Оленька смачно щёлкнула по горлу.
- Ладно-ладно, голубки мои, только без ссор: - попросил отец. - С этим вопросом всё ясно, не надо обострений: Как насчёт другой головы, смотреть-то будем?
- Обязательно будем! - ответила она. - Вот это - будем!
Мне показалось, что ответ был не совсем искренним.
- Прошу вас! Заходите!
В комнате отца всегда царила атмосфера художественного беспорядка.
На столе, диване, шкафу, подоконнике и даже на полу лежали всевозможные наброски, зарисовки, эскизы на больших ватманах бумаги или просто на обычных листах, а то и на отдельных обрывках.
Разноцветные тюбики красок валялись щедрой россыпью у металлических ног мольберта, на котором висел незаконченный осенний пейзаж.
На высоких фанерных подставках создавались обнажённые фигурки пластилиновых людей: бегущих, сидящих, лежащих, обнимающих друг друга.
Куски пластилина то там, то сям были приляпаны к спинкам стульев, к дверцам шкафа и зеркалу - в зависимости от того, где в момент творческого раздумья стоял скульптор-художник и мял в руках свой рабочий материал.
- Прошу! - и отец подвёл нас к большому бюсту.
- Кутузов... - сразу догадалась Оленька и шагнула совсем близко к фельдмаршалу.
- Он самый! - ответил отец и звучно прочитал поэтические строки, обращаясь к великой голове. - "Барклай де Толли не нужен боле! Пришёл Кутузов бить французов!".
Оленька медленно обошла бюст, внимательно глядя на губы, ухо, прикрытый глаз, орден.
- Какие же вы, Ларионовы, скрытные... что сын, что отец: - проговорила она. - Я ведь как дорогой и близкий вам человек всё время спрашиваю:
"Костик, что ты пишешь? Юрий Семёныч, что вы лепите?" Нет, они всё молчком, да молчком, "потом, да потом"...
- И правильно, душа моя! - заметил отец. - Зачем же рассказывать о деле, которое ещё не законченно, не написано, не создано? Зато вот сейчас ты сразу поняла суть головы!
- А вот мне никак не понятна ни суть, ни истина, - сказал я.
- Спрашивай, сын мой! Ответим!
- Зачем французскому посольству наш Кутузов?
- Я так думаю: они хотят знать и видеть своих победителей в лицо! А стоять Кутузов будет прямо в фойе, у входа и как бы сразу говорить входящему французу: "Помнишь, друг мусью, как в своё время я вас "мордой да и в говно?".
- Юрий Семёныч! - взмолилась Оленька.
- А что "Юрий Семёныч"? Это, душа моя, крылатая цитата! Лев Толстой "Война и мир"! Конец третьего тома, последняя страница и последняя строчка! Можешь проверить!
- Обязательно, - улыбнулась Оленька, - вот только душ приму и сразу проверю! Чур, я первая в душ! Чур, первая! - и полетела, запорхала прочь и от нас, и от Кутузова.
- Ради бога!!! - в один голос крикнули мы. - Только не спеши, мы подождём!!! - и тут же притаились, прислушались.
Как только в ванной комнате захлестала вода, отец и я быстро шмыгнули на кухню.
Наши руки нетерпеливо схватились за дверцу холодильника и открыли её... наконец-то:
Стараясь не стучать и не звенеть, мы осторожно достали почти полную бутылку коньяка, тарелку с остатками закуски и тихо присели за стол.
Я мигом разлил по сто пятьдесят и в полголоса сказал:
- Ну, что: махнули по второй? . .
- А во сколько у нас интересно была первая? - серьёзно спросил отец.
- В пять утра. Я тогда сразу за компьютер пошёл.
- А-а, да-да, а я сразу лепить Кутузова. Ночью помчались работать, - и он поднял палец вверх. - Допинг, сын мой... это не есть хорошо: Между прочим, Оленька права: надо перебарывать себя и терпеть: но... вчерашний ЗНАМЕНАТЕЛЬНЫЙ ДЕНЬ нам чуть-чуть разрешает: усугубить положение:
- И я об этом.
- Тогда побудем живы, сын мой.
- Побудем, - я решительно кивнул и еле слышно коснулся до его стакана.
Мы разом выпили...
Заботливые руки моей будущей тёщи украсили праздничный стол двумя бутылками водки "Путинка" , бутылкой шампанского, тремя бутылками вина "Арбатское" и большущим пузатым графином кваса. Помимо спиртного так
же поражало обилие закусок: красная икра, красная рыба, сыр, колбаса "Сервилад" , шпроты, сайра, четыре вида салатов, отдельно нарезанные овощи, буженина, ветчина, паштет из гусиной и телячьей печени, селёдка "под шубой" , маринованные грибы с морковью - глаза просто разбегались.
Мы все пятеро - я, отец, Оленька, её сестра Наталья и мама Тамара Петровна - сидели в большой комнате.
Тамара Петровна была женщиной слишком эмоциональной, импульсивной, любила много рассказывать и спрашивать, всегда докапываться до сути предмета и страдала тем, что напрочь забывала о своих прошлых темах разговора и каждый раз повторялась, когда мы вновь приезжали к ней. Сразу привыкнуть к подобным нагрузкам было трудно, но по истечении нескольких месяцев мы с отцом стали спокойно воспринимать эту особенность Тамары Петровны. Живя тихо и смирно без мужа в трёхкомнатной квартире, постоянно видя только младшую молчаливую дочь Наталью, она часто лишалась возможности выплеснуть свои чувства и мысли, поэтому наши появления в доме на "Планерной" искренне радовали Тамару Петровну, она находила в нас благодарных слушателей и собеседников.
Добротное, полноватое тело МАМЫ покрывалось свободным, широким платьем цвета голубой волны, а чуть выше правой груди была приколота декоративная маленькая ракушка бледно-светлого оттенка. Свои русые пышные волосы она всегда убирала по старинке назад - большим и круглым пучком, любила щедро припудриться, прикрасить глаза и губы.
Наши бокалы и рюмки звякнули хрусталем, и все дружно выпили, я с отцом - водочки, Оленька - "Арбатское" , Наталья с Тамарой Петровной предпочитали шампанское.
Тамара Петровна сказала:
- Дорогие мои, прошу вас больше всего налегать на салаты! Если останутся - всё отправлю на помойку!
Отец поперхнулся и не на шутку закашлял. Я быстро помог несчастному и несколько раз постучал по спине.
- Мамочка, - с большим укором заметила Оленька, но тут же улыбнулась, дабы не обидеть Тамару Петровну, - ты говорила об этом недели две назад, дорогая.
- Неужели? . . - мама очень удивилась. - Ничего страшного, можно повторить ещё раз! Я к тому, что остатки салатов, пролежавшие в холодильнике, вредны для организма: окисления, канцерогенные образования! Мы с Наташей... - она не успела закончить.
- ... бережём своё здоровье и не едим остатки салатов, - размеренно и шутливо договорила Оленька.
