- Щас на горох посадят, - прошептала Наталья, - лишь бы устоял, он у тебя такой огромный.
- Устоит. Коля всю ночь возился с этими жбанами, опорами и верёвками, всё рассчитал на совесть.
Из комнаты отца теперь громко и даже зверски раздались крики "китайцев":
- Ху зан ши фу!
- Ху зан ши фу!
- Ху зан ши фу!
- Фай-фай-фай!
- Фай-фай-фай!
- Фай-фай-фай!
- Зачем так долго? - я покачал головой. - В роль вошли, что ли?
- Нормально, - проговорила Наталья, - чем дольше, тем страшней. Сам же вчера просил на репетиции: "Кричите злее, будто хотите сожрать!".
- Злее, но не долго - разница есть?
В прихожей, наконец, послышались шаги, и к нам в комнату вошли все три "китайца" , они скинули маски и тяжело отдышались, а Коля протянул мне отцовские брюки как доказательство серьёзной работы.
Я взял, брезгливо швырнул их на пол, но всё же сказал:
- Спасибо за честную работу, молодцы.
- Кирдык, однако, - ответил Коля и стал поспешно снимать костюм, подав сигнал своим друзьям.
Я быстро попросил Наталью:
- Пожалуйста, сходи на кухню, уложи в пакеты еду и водку для ребят, убери со стола и помой посуду.
Наталья кивнула и вышла.
Калмыки аккуратно положили костюмы на диван и замерли в ожидании.
Я вынул с книжной полки "Агату Кристи" , достал из середины тома бумажный конверт и протянул Коле:
- Пересчитай.
Он цепко взял его, вытряхнул деньги и довольно лихо пересчитал - по уголкам и двумя пальцами.
- Карашо, всё порядка, - кивнул Коля. - Ладна, наша уходить прочь, а ты, Константина, будь здеся осторожна: держать нога долго на горох оченно есть больно и бывать оченно опасно.
- Я разберусь...
: Отцовская комната превратилась в камеру пыток. "Несчастные пленники" были крепко привязаны толстыми верёвками каждый к своему жбану и сидели голыми согнутыми ногами на горохе, а центр тяжести попадал на колени и лодыжки ступней. Они смотрели друг на друга бессмысленными взглядами и тупо мычали заклеенными ртами. Когда Ольга теряла последние силы, валилась от усталости на боковые крепления и закрывала глаза, отец начинал мычать ещё громче, как бы подбадривая её. Она на секунду оживала и снова резко "исчезала".
Дверь комнаты открылась и вошла Наталья в китайском костюме и маске, она держала в заскорузлых раскрашенных перчатках три бокала для шампанского. Следом за ней в комнату шагнул и я, но без китайского костюма и маски, во всём своём цивильном и привычном одеянии, в руке я держал закрытую бутылку шампанского. Шоу продолжалось.
Увидав меня, отец и Ольга замычали с такой силой, завертели головами с такой проснувшейся энергией, что мне действительно после этого только и оставалось развязать их, поцеловать и попросить извинение за свой спектакль.
Я саркастически улыбнулся и показал обоим две фиги:
- Накось, выкуси! Спешу и падаю к вашим ножкам!
Наталья быстро поставила бокал перед жбаном отца, другой - перед жбаном Ольги, третий - на журнальный стол, около которого стоял я, и где лежали питерские фотографии со свёрнутым рисунком обнажённой Ольги.
Завершив свой "китайский" ритуал трёхкратным хлопком перчаток, Наталья исчезла из комнаты, предоставив мне полную свободу действий согласно моему плану.
И я сразу начал - радостно, широко, с издёвкой, иронией и прочая, прочая, прочая:
- Ну-у-у! Что приуныли, что замолчали, будто рты завязаны, а?! Вот мы и здесь, мои дорогие, под крышей, так сказать, дома своего! Я вам скажу откровенно, что пригласил вас для того, чтобы сообщить пренеприятнейшее известие: к нам едет ревиз... э-э-э-э... простите я - молодой писатель, начитался подряд всех классиков, учусь уму-разуму и иной раз говорю прямо цитатами то Гоголя, то Достоевского. Вот, к примеру, замечательная цитата Фёдора Михалыча: "раньше были Образы, а теперь - образины" , прекрасно, не правда ли?! Ни к вам ли это относится?! . . Так бишь о чём я?! А, да-да! Я пригласил вас для того, чтобы сообщить пренеприятнейшее известие: я остался в дураках! И по этому поводу хочу по-свойски предложить вам вмазать холодненького шампанского!
Я ловко открыл бутылку шампанского и дал громыхнуть брызгами салюта, стрельнув пробкой в потолок.
Когда я плескал игристое вино в бокалы отца и Ольги, они глядели на меня такими очумелыми глазами, что прямо мороз по коже продрал.
- Ну-ка, отец, махни! И ты, Оленька... отсоси: глоточек! - потом я налил себе, пригубил и продолжил. - А-а, понимаю, вам не пьётся: у вас ни рук, ни ног, ни ртов! А что ты, Оленька, так испугалась и так взблЯднула?! Всё страшное ещё впереди, вот оно - на журнальном столе лежит! Там, отец, и про тебя есть, много про тебя есть! Одним словом, не будем терять времени и перейдём к доказательству моего дурацкого положения!
Я подошёл к журнальному столу, поставил бокал, взял свёрнутый лист ватмана с рисунком обнажённой Ольги и разложил его на полу перед глазами моих "несчастных" , придавив концы ватмана пакетами оставшегося гороха.
Отец неистово замычал, а за ним и Ольга, только очень тоненько и плаксиво.
- И так, пробежав лёгким взглядом по шедевру великого мастера глины, пластилина, кисти и карандаша, я как д у р а к узнаю в этой обнажённой девице знакомое мне... блядское существо, которое до сей поры таким мне совсем не казалось! Вот ведь парадокс нашей жизни!
Ольга замотала головой и заплакала.
Отец что-то мычал в её сторону и видно призывал к спокойствию, хотя сам начинал откровенно нервничать, дёргаясь в своём жбане.
- Оказывается: чёрт побери: я был не просто дураком, а насквозь дураком: если с меня снять дурацкий пиджак, то под ним окажется дурацкая рубаха и дурацкие брюки; если с меня снять дурацкую рубаху и дурацкие брюки, то под ними окажутся дурацкие трусы и дурацкое тело; если с меня снять дурацкие трусы, то под ними окажется дурацкий член, очень униженный и оскорблённый другим не дурацким членом, а членом моего родного отца! Вот ведь парадокс нашей жизни!
Ольга молчаливо плакала, а отец мычал, дёргался и что-то явно хотел мне сказать.
- Что-что?! - прислушался я к нему. - Вы хотите ещё доказательств?! Они есть у меня, - и я ехидно улыбнулся. - Только держите себя в руках, в завязанных руках, когда увидите это! Хорошо?! Вы даёте мне слово, что не будете шалить, падать в обморок, грызть свои кадушки и писаться на горох?!
Отец так характерно промычал, что мне отчётливо почудилась его басистая брань: "Да пошёл ты!".
- Хорошо-хорошо, я пошёл за другими вещдоками!
Подойдя к журнальному столу, я схватил несколько фотографий и вернулся обратно, разложив их на полу:
- Прошу внимания! Фанфары! Дробь!
