- Язык у тебя умелый, ничего не скажешь, - комментировала подобревшая Настька в перерывах между пережёвыванием маленьких кусочков пирожного и глоточков ароматного чая. - Нормально должна научиться мёртвому, глотку ломать не придётся, как мне. У меня голосок излишне высок был, так Ладка три раза наживо: но тебе не придётся. Книгу заберём и само пойдёт. Мой блокнот с выписками - тьфу, телефон с ручкой и барышней на проводе против последнего айфона; со страниц трактата знания сами в голову идут - заклятье древнее на нём лежит: в подготовленную голову, конечно, не в любую. А если нам ещё и алтарь достанется: ох: - ведьма впервые сладко потянулась, поставив на поднос пустую чашку. Пирожное осталось недоеденным. - Давай, - прошептала, в сладком предчувствии прикрыв глаза, - ускоряйся, хочу уже:
Кончила она на удивление тихо, почти незаметно. Если бы не выброс силы, который я заставил себя не перехватывать, а проследить - сила ушла Настьке в куда-то живот, в область солнечного сплетения, видимо, во вживлённый в тело накопитель, - то я бы в принципе не понял. Простонала чуток и на пару секунд расслабилась. Так мои женщины обычно в начале секса поступали, в ожидании продолжения.
- Насколько я поняла твой невразумительный доклад главный кандидат в перевоплощение Лады - это Катя. - Деловым тоном заговорила Настька. - Наказывать за не взятие волос не стану - сама виновата, не предупредила: давай, лети за ней и вези сюда. Утверждаешь, что она беззащитна, вот и действуй. Но от Лады я подобной беспечности не ожидала. Хотя: я ни разу не переселялась, может, ослабление серьёзное идёт. Давай, не тяни. Не косячь только, прошу. Мне так лень в тебя науку вбивать, что сил для напутственных метафор не осталось:
Глава 19
Верка вызвала такси, уехала к моему дому. Настька пошла в душ, и я приступил к действию. Вышел за дверь, выплыл из игровой реальности, сменил защиту на женскую силу Инь и вернулся в большую комнату, бесшумно закрыв за собой вход.
Ведьма вышла из душа в махровом халате и ударила, не задумываясь. Недооценил я её, однозначно. Разглядела она меня при помощи глубинного зрения скорей всего в дверях ванной, почуяв усиление эманаций Лады. Хлопнула сразу какой-то гадостью, от которой я пошатнулся - защита приказала долго жить. Помня, сколько раз мне старуха лгала, я не стал задействовать колдовской амулет, а бросил в Настьку вполне себе женский наговор оглушения, который заготовил заранее. От него она презрительно отмахнулась и выдала удивлённо:
- Мужик? Быть такого не может: - вместе с последними словами в меня влетает что-то убойное, такое, что дух из меня вышибает напрочь.
Однако, ненадолго. В следующий миг я снова осознаю себя, но словно во сне. Такое бывает, знаете ли, когда ты смотришь вроде как со стороны, смотришь на себя как на чужого. Смотришь без страха, без беспокойства, а с безразличием; как будто за игровым персонажем наблюдаешь совершенно тебе неинтересным.
Я говорю на языке мёртвых и наступаю на Настьку. Та, с глазами размером с чайные блюдца, в которых застыло безмерное удивление и страх, пятится, спотыкаясь. Вскоре она упирается в стену, а с моей руки срывается сеть, сотканная из самой тьмы, из самой её концентрации. Сеть охватывает девушку, поднимает, опрокидывает на спину и кладёт на пол. Сведённые вместе ноги вытянуты, руки прижаты к бокам, как по стойке "смирно" , лицо застывшее, веки распахнуты. Во взоре легко читается то, что ведьма находится в полном сознании, но поделать теперь ничегошеньки не может. Даже глянуть в сторону не в состоянии - обездвиживание полное. Кроме, разве что, дыхания.
- Вот так, милая моя, - сказал я, сев рядом со спелёнатым телом. Откинул прядь влажных после душа волос с лица. - Красивая ты. Всегда тебя любила, Настька, а ты меня бросила. Самостоятельности захотела. Заметь, я не препятствовала, отпустила с миром. А в ответ что? Скольких ты за книгой да алтарём посылала, напомнить? Втихаря, по-воровски по дому лазили. А стоило мне пропасть, так сама заявилась. Ну, заявилась, так заявилась, теперь не обессудь. В тебя я вселюсь, Настенька, очень мне это тело грубое надоело; я в нём как в темнице сижу, поверь, несладко мне: вижу, веришь. А тебя, извини, я совсем из тела изыму, чтобы даже не снилась: только ты не переживай, это не больно: - с этим словам я встал на ноги и сделал шаг в сторону кухни. Вдруг вспомнил. - Да, спасибо тебе, Настенька, за то, что придурка моего сознания лишила - очень он мне мешался, скотина, гирями на ногах висел. Раздражал так, что аналогию подобрать не могу: ты полежи пока, подожди немножко.
На кухне я взял нож, на чердаке мел и свечи. Со словами "сохнут, тьма их побери" , плюнул в каждый глаз пленницы. Обвёл вокруг Настьки линию - ровную, циркуль позавидует, - перекрестил окружность разновеликими хордами, начертал знаки тёмных богов, в местах сопряжений зажёг свечи и затянул молитву-заклятие о переселении своей, пленённой в чужом теле души в новый сосуд, который вскоре освободится. Одновременно с заунывной песней я ножом наносил на лбу, груди и кистях поверженной ведьмы хитрые перекрёстные порезы, куда примешивал собственную кровь, добываемую из раны на левом запястье.
Я уже потерял счёт времени, когда, наконец, зачем-то вложил в руку Настьки нож, отошёл к вершине одного из треугольников, опустился на колени и пропел последнюю песнь. Свечи вспыхнули до потолка и погасли. Пошли чёрным дымом, который обволок Настьку и меня. И тут из меня что-то рванули. Насильно, с мясом, без анестезии. Дикая, невыносимая боль прошила от кончиков волос на голове до ногтей на пальцах ног, и я в очередной раз теряю сознание.
Очнулся я в своём теле страшно разбитый. Сил не хватало, казалось, пошевелить мизинцем; накопитель ощущался не просто пустым, а выжатым и высушенным, как шкурка лимона после соковыжималки и микроволновки. Глаза смотрели в потолок.
Справа послышался шум. Я неимоверным усилием воли повернул голову. Ко мне молча ползла Настька с ножом в руке. Выражение её лица не предвещало ничего хорошего. Голливудские маньяки выглядят добрее, а я сделать не могу ничего, от слова совсем. Даже плюнуть во вражину Настьку-Ладу не в состоянии. Стало очень страшно. По мере приближения девушки в распахнутом от волочения халате, пусть и не атлетически сложенной, не раскачанной на тренировках, но с ножом в руке ставшей крайне опасной, страх перешёл в подлую панику. И главное, кричать я не мог: как, наверное, и она тоже, потому что только хрипела, подползая, а не высказывала пугалок, не торжествовала вслух. Но она двигалась, а я не мог!
Когда мне в горло впился кончик острого лезвия, когда заглянул в пустые до остекленения глаза ведьмы, душа моя ушла в пятки. Был даже не страх, не опасение, не паника, а что-то неописуемо дикое, когда представляется, что всё, я кончаюсь, меня больше нет и не будет: трудно объяснить. Вроде как ещё не помер, но скоро. Скоро, чувствуешь, безразличие охватит и, кажется, жилка какая-то внутри натянулась, вот-вот лопнет. Стало нестерпимо жалко почему-то не себя, а Лену. Слава всем светлым и тёмным богам, это вот-вот не наступило. Нож так и не проткнул кожу, а я внезапно уснул:
Шершавый кошачий язык чуть не продрал мне левую щёку, и я проснулся. Надо мной было синее небо. Низкое солнце, готовящееся к заходу, пока ещё всё-таки пригревало. Я лежал на деревянном тротуаре перед верандой, рядом сидел чёрный кот.
- Сколько времени, - я нашёл что спросить у кота-Баюна.
- Сколько ни есть, всё моё, - ответил он. - Ну и тяжёл ты, добрый молодец, - посетовал. - Хорошо, что у тебя куртка крепкая, выдержала. Я за загривок тебя тащил, перекидываться край не охота. Ещё хорошо, что ведьма к тебе поползла, а не аккуратно шажочками приблизилась - линии переноса стёрла и тем самым бурю в реальностях успокоила, а то я появиться не смог бы.
- Да, этого мы не предусмотрели, - заметил я. - Злоба, значит, подвела старуху:
- Ещё не подвела. - Перебил меня кот. - Где там твоя сестрёнка? А если Верка раньше вернётся? Она со мной легко справится, а ты пустой, как бубен шамана:
- Усыпишь, - возразил я, только чтобы ещё немножечко поблаженствовать, не шевелясь. Мне было удивительно хорошо, несмотря на общую слабость. Второй раз от смерти спасся, чем не радость?
- Пока я круги вокруг неё нарезать буду, она сто раз успеет меня прихлопнуть. Это Лада в новом теле, ослеплённая жаждой тебя удавить, ничего не заметила, а Верке стоит глубинным зрением глянуть: звони сестре, не тяни. А я пошёл за ведьмой прослежу, чтобы, разорви её лес, не проснулась не вовремя.
Катришка взяла трубку сразу, не успел пропиликать первый сигнал.
- Ты издеваешься, Петька?! - начала с возмущения. - Час назад должен был позвонить, чего тянешь?! Я извелась вся! Не просто на иголках, а на спицах, на стекле битом сижу!
- Ты Верку встретила? - перебил я её.
- Ты дурак, Петька?! - возмутилась она ещё больше. - Да она сама мне позвонила, как только в такси села! Сильнее Настьки своей меня боится. Уговаривала с собой поехать за город, я согласилась для виду. Не тупи, Петь, мы же всё это обсуждали: тебе голову повредили? - спросила обеспокоенно, со страхом в голосе.
- Нет, Катриша, не особенно: я чего-то в самом деле туплю:
Только сейчас я вспомнил, как из реальности сказаний в состоянии сжатого времени подолгу набирал сообщения в ватсапе, потому что слова из букв там складываются крайне неохотно, а голос записывается в виде непонятной белиберды. После кот выпрямлял время, и я отправлял сообщение. Ждал ответа и вновь просил кота ускорить время. По субъективным ощущениям так продолжалось много часов. Устал тогда страшно, проголодался - жуть. Пришлось слетать в ближайший магазинчик, прикупить попить - поесть.
Вспомнил также, что можно понаблюдать за Катришкой, Веркой, мамой и Леной через метки, но я был пуст в плане силы, увы.
- Помнишь, мы спорили, где Верку лучше оставить: у нас дома, с риском, что мама вернётся, хоть и суббота, когда они со своим обычно допоздна тусуются, или в гостинице? - спросила Катришка, интригуя.
